смотря  на уверенность, он начал  нервничать - слишком много
сводок о передвижениях немцев у границы.
     Он  бросил пробный  шар. 14 июня последовало заявление ТАСС о том,  что
"слухи, появившиеся в английской и не только в английской печати, о близости
войны  между СССР и  Германией - это неуклюжая  пропаганда враждебных СССР и
Германии сил".
     Он ждет. Но никакого ответного шага от Гитлера не последовало.
     Из  германского  посольства  уезжают  сотрудники.  Правда, лето,  время
отпусков - но отъезд  носит  слишком массовый характер. И  опять, проигрывая
ситуацию, Хозяин понимает: не  может Гитлер сейчас  начинать, не сумасшедший
же он - грядущая зима, раздетая армия... Тогда что же? Пугает? Возможно, сам
боится?  Хочет  добиться  каких-то  гарантий?  Ну  что  ж,  дадим  гарантии,
отодвинем дивизии. А потом опять  придвинем... И вымуштрованная  команда  не
смела говорить обратное: Молотов  знал, когда  следует  спорить  с  Хозяином
(точнее, когда тот хочет, чтобы с ним  спорили). Нет, задача Молотова сейчас
-  как  и посла  в Германии Деканозова,  как  и прочих холуев - подтверждать
мысли Вождя.
     18 июня Сталину  передали  донесение агентов из  Германии о  дислокации
немецких  истребителей  и назначении  глав  будущих  оккупированных  русских
земель. Он поставил резолюцию: "Можете послать ваш источник на..."
     Наконец нарком  обороны не выдержал. Как пишет тот же Чадаев, Тимошенко
сказал на очередном совещании: "Приготовления Германии явно свидетельствуют:
война начнется  в этом  году и  скоро". И получил жесткий ответ: "Не пугайте
нас, гитлеровская Германия попросту пытается провоцировать"...
     В те  дни Хозяин,  как всегда, занимался всем.  В Узбекистане  работала
научная     экспедиция.    Знаменитый    антрополог     Михаил    Герасимов,
восстанавливавший по черепам лица  людей, предложил открыть гробницу Тимура.
Хозяин согласился - ему хотелось увидеть лицо великого завоевателя...
     Тимур был похоронен в Самарканде - в мавзолее Гур-Эмир.
     Еще  в  начале экспедиции  Хозяину  сообщили местное  предание:  нельзя
нарушать покой бога войны, иначе жди беды - на третий день вернется  Тимур с
войною. Так говорили старики на базаре в Самарканде.
     Но  Сталин, видевший, как  выбрасывали из гробниц мощи  русских святых,
взрывали церкви, убивали священников,  должен был только улыбнуться. Он  сам
был восточным богом. Что ему кости Тимура!
     В ночь на 20  июня 1941 года склеп мавзолея Гур-Эмир  был озарен светом
прожекторов. Кинохроника снимала вскрытие могилы. Гигантская мраморная плита
в 240  пудов была  сдвинута, в темноте саркофага стоял черный гроб, покрытый
истлевшим золотым  покрывалом. Тимур  умер далеко от Самарканда, и  к  месту
погребения  его привезли в  этом гробу. Старик, работавший в мавзолее, молил
не открывать  крышку гроба - над  ним посмеялись. Из  крышки выбили огромные
гвозди... Герасимов  торжественно достал череп  Тимура  и  продемонстрировал
перед камерой. Пленку отвезли в Москву.
     Хозяин увидел: череп бога войны глядел на людей...
     События   развивались:    21   июня   ему   сообщили,    что   немецкий
фельдфебель-перебежчик заявил: война начнется на рассвете 22 июня.
     Неумолимо верящий в здравый  смысл, он знает - это провокация.  Но весь
день  из пограничных округов  идут сведения о передвижениях немецких войск у
границы.
     Ночью  он  все-таки дает  осторожную директиву: "В  течение  22-23 июня
возможно  нападение   немцев   на  фронтах.  Нападение  может   начаться   с
провокационных действий, задача  наших  войск  не  поддаваться  ни  на какие
провокации, но одновременно быть в полной боевой готовности, чтобы встретить
внезапный удар немцев и их союзников. В течение ночи  скрытно занять огневые
точки укрепленных районов. Рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию,
тщательно ее замаскировать. ВВС привести в боевую готовность".
     Глава  военно-морского  ведомства  адмирал  Кузнецов  получил указание:
связаться немедля с командующими флотов - объявить полную боевую готовность.
     В  21  час  30  минут  Молотов  вызвал  посла  Шуленбурга  и  вы-сказал
обеспокоенность  своего  правительства:  "В  чем причина  массового  отъезда
сотрудников посольства? В чем  недовольство Германии, если оно есть?  Почему
нет ответа на миролюбивое заявление ТАСС?"
     Шуленбург отвечал невразумительно, он был явно подавлен.
     Молотов,  конечно  же, все понял. И думаю,  испугался: не дай Бог, если
выйдет, что он понял, когда Вождь не понял...
     И Молотов предпочел не понять растерянность Шуленбурга.
     Политбюро заседало весь день.  В полночь после  заседания черные машины
повезли  Хозяина и  ближайших  его соратников  на  Ближнюю дачу. Он старался
отвлечься...
     Молотов: "21  июня были на даче у Сталина часов до 12. Может быть, даже
кино смотрели".
     Но  с  весельем  не  выходило.  И  он  предложил   Молотову   отправить
шифрограмму  послу в  Берлине  -  пусть  поставит перед  Риббентропом  те же
вопросы, которые задавали Шуленбургу.
     Молотов поехал в  наркомат.  В  00.40 (уже  22  июня)  в  Берлин  пошла
шифрограмма.
     В 3.30 немецкие самолеты сбросили бомбы на Белоруссию. В 4.00 немцы уже
бомбили Киев и Севастополь.
     В это время Хозяин мирно спал на Ближней даче.
     Из воспоминаний Г. Жукова: "Нарком велел мне звонить Сталину. Заспанный
голос дежурного:
     - Кто говорит?
     -  Начальник  штаба  Жуков.  Прошу  срочно  соединить  меня с товарищем
Сталиным.
     - Что? Сейчас? Товарищ Сталин спит.
     - Будите немедленно, немцы бомбят наши города".
     Минуты через  три Сталин подошел. Жуков доложил  обстановку. В  ответ -
молчание.
     - Вы меня поняли? - переспросил Жуков.
     Снова молчание. И наконец:
     - Где  нарком? Приезжайте с  ним в Кремль. Скажите  Поскребышеву, чтобы
вызвал все Политбюро.
     В ночь на 22 июня началась война.
     Шел третий день после вскрытия гробницы Тимура.







        "ГЛАВА 21"
     Первые дни войны

     "Двадцать второго июня,
     Ровно в четыре часа,
     Киев бомбили,
     Нам объявили,
     Что началася война..."
     (Из советской песни)

        "СВИДЕТЕЛЬ"
     Еще горели фонари, когда машина Хозяина въехала в  Кремль. Немцы напали
-  в  воскресенье,  на  умеющую  отдыхать  страну.  Сколько  хмельных  голов
отсыпалось после вчерашних  веселий! Так что он, конечно же, со страхом ждал
известий об уроне.
     Он  приехал  в Кремль  первым.  И  вскоре,  разбуженные  Поскребышевым,
входили в его кабинет члены Политбюро.
     Я просматриваю Журнал регистрации лиц, принятых Сталиным в тот страшный
день,  точнее,  рассветное  теплое  утро. 22 июня -  Молотов,  потом  Берия,
Тимошенко, Мехлис, Жуков, Маленков, Микоян, Каганович...
     Но  среди пришедших в кабинет был человек, не указанный в  Журнале, ибо
он не был посетителем.
     Я. Чадаев был управляющим  делами Совнаркома. Хозяин поручил  ему вести
краткие  записи  всех заседаний Правительства и Политбюро, проходивших в его
кабинете.
     Как  упомянет  несколько  раз Чадаев в  своих  воспоминаниях,  он  "был
единственным,  кому  Сталин  разрешил  записывать". Поэтому его  рукопись  о
драматическом   начале   войны,  написанная   уже  после   смерти   Хозяина,
представляет огромный интерес.
     После  кончины  самого  Чадаева рукопись  оказалась  в  секретном фонде
Архива  Октябрьской  революции.  Там,  уже в период перестройки, мне удалось
прочесть эти неопубликованные  воспоминания,  названные  автором "В  грозное
время".
     В  первые  дни войны,  согласно стойкой  легенде,  Сталин,  потрясенный
гитлеровским нападением, совершенно растерялся, впал  в  прострацию, а затем
попросту  уехал  из  Кремля  на  Ближнюю  дачу,  где продолжал  пребывать  в
совершенном   бездействии.  Я   знал  его  биографию  (уроки,  полученные  в
гражданской войне,  когда  большевики, потерявшие три  четверти  территории,
смогли победить), и все это показалось мне очень странным.
     Но, прочтя чадаевские воспоминания, я смог понять поведение Сталина...
     Чадаев:  "На  рассвете  у Сталина были  собраны  члены  Политбюро  плюс
Тимошенко и Жуков.  Докладывал Тимошенко:  "Нападение немцев следует считать
свершившимся фактом, противник разбомбил  основные аэродромы, порты, крупные
железнодорожные  узлы  связи..."  Затем   Сталин   начал  говорить,  говорил
медленно,  подыскивая  слова,  иногда   голос  прерывала  спазма.  Когда  он
закончил, молчали все и молчал он. Наконец он подошел  к Молотову: "Надо еще
раз связаться с Берлином и позвонить в посольство".
     Он еще цепляется за надежду: а может, все-таки провокация?
     "Молотов из кабинета позвонил в наркомат иностранных дел, все ждали, он
сказал  кому-то,  чуть заикаясь:  "Пусть едет". И пояснил: "Шуленбург  хочет
меня видеть". Сталин сказал коротко: "Иди".
     Первый заместитель  начальника Генерального штаба Ватутин  отлучился из
кабинета  на  несколько  минут,  чтобы  получить  новые  данные, вернулся  и
объявил:  "Немецкие  войска  быстро  движутся  вглубь  страны,  не  встречая
сильного сопротивления".
     Молотов  ушел  в свой кабинет в  Кремле  с  видом  на  колокольню Ивана
Великого. Туда и приехал к нему посол Шуленбург.
     Чадаев:  "После беседы  с  Шуленбургом  Молотов  вернулся  в кабинет  и
сказал:  "Германское  правительство  объявило  нам   войну".   Это   вызвало
замешательство среди членов Политбюро".
     Да,  они  верили  Хозяину  и  по-прежнему  надеялись:  это  всего  лишь
провокация - проверка сил. Разговор с послом все утрясет.
     "Сталин произнес  спокойно: "Противник будет  бит  по всему  фронту". И
обратился к военачальникам: "Что вы предлагаете?"
     Жуков:  "Дать  указания  пограничным войскам ударить  по всему фронту и
задержать зарвавшегося противника".
     Тимошенко: "Не задержать, а уничтожить".
     Было решено: "Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские
силы  и  уничтожить их  в  районах,  где они  нарушили границу.  До  особого
распоряжения границу не переходить. Авиации нанести бомбовый удар по войскам
и по территории, занятой противником..."
     В этот первый  день войны все  были настроены довольно  оптимистически,
верили, что это лишь кратковременная авантюра с близким провалом".
     Думаю,  Чадаев  не  прав:   и  Тимошенко,  и  члены   Политбюро  просто
подыгрывали  Хозяину,  не смели  сказать  иное  -  ведь  потом  не  простит,
запомнит,  разделается  с ними. И Хозяин  тоже играет  в  оптимизм,  но  он,
конечно,  уже  понял  -  произошла  катастрофа.  У Гитлера все  преимущества
напавшего первым. Но каковы размеры катастрофы?
     Чадаев: "Я мельком  видел Сталина в коридоре... Вид у него был усталый,
утомленный.  Его  рябое лицо  осунулось.  В  первой  половине дня  Политбюро
утвердило обращение к совет-скому народу. В 12 часов его зачитал Молотов".
     Он  выставил  Молотова  вперед:   он  подписывал   пакт   -  пускай   и
расхлебывает. А  пока  они  вместе  составляют  обращение  к  народу  -  два
партийных журналиста, когда-то редактировавших "Правду".
     Молотов: "Сталин не хотел выступать первым, хотел понять картину, тон и
какой нужен подход".
     В  полдень  страна  услышала обращение правительства. Во многих городах
его уже  слушали  под грохот  рвавшихся бомб.  Молотов  был  явно растерян -
говорил трудно,  чуть  заикался  и закончил  свою  речь написанными Сталиным
словами: "Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами".
     Всю  войну, бессчетное количество раз  будет  повторяться,  вводиться в
сознание эта фраза. Сталин сделает ее заклинанием.
     Чадаев:  "В 2  часа  меня вызвали  в кабинет Молотова,  туда  пришел  и
Сталин. Он сказал: "Ну и волновался же ты, но речь прошла хорошо".
     Молотов счастлив. Он знает Хозяина - сейчас тот будет искать виноватых.
Но им будет явно не Молотов.
     Однако  страна  ждет  выступления всезнающего бога, а бог пока  молчит,
ждет - что будет на фронтах. И подыскивает первых виноватых.
     Чадаев:  "Вечером Сталин был  настроен мрачно, говорил гневно:  "Павлов
(командующий Западным фронтом, принявшим на себя первый  удар немцев.  -  Э.
Р.) не  имеет связи даже со штабами  армий,  говорит,  опоздала директива...
Почему  опоздала? А  если б  мы вообще  не  успели дать директиву? Разве без
директивы армия  не должна  находиться  в  полной боевой готовности, разве я
должен приказывать своим часам, чтобы они шли?"
     Первый виноватый был определен.
     "Сталин продолжал: "Надо поручить  эвакуировать население и предприятия
на восток. Ничего не должно доставаться врагу".
     За этой фразой - гибель от рук отступающей армии городов, сел, заводов,
азиатская  тактика  выжженной земли. Тогда,  в  панике отступления, это было
только пожеланием. В скором будущем - станет реальностью.
     Безумный  день продолжался.  С  фронта  поступали все  новые  отчаянные
сведения.
     Чадаев: "Докладывал Тимошенко:
     - Удар  превзошел  все ожидания. В первые  часы войны вражеская авиация
нанесла массированные удары по аэродромам и войскам.
     -  Стало  быть, много  советских самолетов уничтожено прямо на земле? -
Сталин пришел в неописуемое негодование, прохаживался по кабинету. - Неужели
до всех аэродромов добралась немецкая авиация?
     - К сожалению, так.
     - Сколько же уничтожено самолетов?
     - По предварительным подсчетам, около 700".
     "На  самом деле,  -  пишет  далее Чадаев,  -  в несколько раз больше...
Наиболее тяжелые потери понес Западный фронт".
     И опять - проклинался командующий Павлов.
     "Это  же  чудовищное  преступление,  - сказал  Сталин.  -  Надо  головы
поснимать с виновных". - И тут же поручил НКВД расследовать это дело".
     Двенадцатичасовой  рабочий  день  закончился  в  17.00.  По-следним  из
кабинета вышел Берия - видимо, после обычных  решений: виновных расстрелять.
Но они уже лежали там - рядом с самолетами...
     Ночью  работа  возобновилась.  До  половины  четвертого  он  непрерывно
принимает посетителей. В ту ночь была создана Ставка  Главного командования,
которую он задумал создать еще в мае, - высший орган управления Вооруженными
Силами. Он назывался Ставкой  и  при  свергнутом Николае II, и  это  было не
случайно. Как не случайно Сталин вернет в  армию ненавистные  революционерам
офицерские погоны.  Интернационализм,  мировая революция  - все  спрятано  в
стол. На  свет  появилась национальная  идея  Русского  государства  -  идея
Отечества...
     Он решил осмотреться - и пока главой Ставки назначил Тимошенко.
     Последние посетители покидают  его  кабинет в 6 утра.  День мешается  с
утром.
     Любимая  маска  спокойствия  сброшена. Теперь  он  подлинный -  никакой
прострации,  бессилия. Его постоянное состояние - ярость.  Он ненавидит всех
за свою вину.
     Чадаев: "Хотя наши  войска мужественно стремятся выполнить директивы  о
контрнаступлении,  - докладывает  Тимошенко, - однако  ожидаемых результатов
пока не достигли.
     Сталин,  выслушав Тимошенко,  пришел  в  бешенство.  Он винил  во  всем
командование Западного фронта... Потом обрушился  с  упреками  на Ватутина и
Тимошенко.
     Побледневшие Тимошенко и Ватутин, пряча обиду, попросили послать  их на
фронт.
     - Фронт от  вас  никуда не уйдет. А кто  в Генштабе расхлебывать  будет
сложившуюся ситуацию, кто будет исправлять положение?
     Их  просьба  еще  более  распалила  его  негодование...  Был вызван  на
заседание нарком танковой промышленности Малышев...
     -  Медленно  поворачиваетесь,  -  прервал  его доклад  Сталин  и  начал
задавать конкретные вопросы о том, как  расширить военное производство и как
наладить дело с броневым листом. Было  решено образовать на Урале и в Сибири
новую базу танкостроения".
     Он, конечно,  понимал: даже если немцы  займут всю европейскую  Россию,
останутся бескрайние просторы Сибири, богатейший Урал. Можно воевать и там.
     Чадаев: "В завершение по телефону  он  позвонил  заместителю начальника
Генштаба Василевскому:  "Немедленно передайте командующим  фронтами,  что мы
выражаем крайнее недовольство отступлением войск".
     Но войска "самой наступающей из армий" оказались пока беспомощны. Армия
стремительно отступала.
     Чадаев: "Были приглашены ожидавшие в  приемной секретарь МГК Г. Попов и
секретари райкомов. Сталин провел трубкой по усам и  сказал: "В ЦК поступают
многочисленные просьбы от советских людей создать  народное ополчение... Идя
навстречу  москвичам,  мы  создадим  несколько  добровольческих  дивизий  из
ополченцев".
     В его мозгу  уже сформировалась  кровавая мысль  восточного полководца:
приберечь резервы, сохранить свежие, формировавшиеся в те дни в Сибири новые
дивизии. Там - страна охотников, там много молодежи. А пока затыкать дыры на
фронте человеческим мясом народного  ополчения -  город-ской интеллигенцией,
очкариками, с  трудом умевшими стрелять, молодыми  мальчиками из вузов  -  и
потрепанными, истекающими кровью отходящими частями.
     И начался  патриотический  призыв  в  ополчение. Запись была  объявлена
добровольной, но это был "глубокий язык":  отказавшихся записаться "обливали
презрением и обещаниями расправиться".
     И продолжались поиски виноватых.
     "В кабинете  Молотова  он сказал Деканозову - бывшему послу в Германии:
"Детеныш  утки  уже  в  яйце  знает воду, а  вы  ведь тертый калач. В личных
разговорах со мной вы  утверждали, что раньше 1942  года  не следует ожидать
нападения... Как же вы... Словом, надежды на вас не оправдались!"
     Обрушился он и на маршала Кулика, бездарного военного, который был взят
им  вместо  репрессированных маршалов: "Надо  дать по жопе этому бездельнику
Кулику!" Так в лихорадочной деятельности идут дни. Ярость и обычная работа -
без устали.
     Но уже открылись подлинные размеры случившегося: военная катастрофа.
     Чадаев: "Тимошенко докладывает,  что ведется перегруппировка сил, чтобы
сдержать противника.
     -  Значит,  вы  теперь  уже  не собираетесь, как вы  собирались раньше,
разгромить противника? - спрашивает Сталин.
     - Да,  с  ходу это не  удается сделать, но после подтягивания новых сил
мы, безусловно, разгромим".
     И все чаще Хозяин срывается: это теперь его обычное состояние.
     "Сталин стоял у карты, его соратники смотрели  укоризненно в его спину.
Они не успевали сделать одно, как он поручал другое".
     Он  решил:  пора  прекращать игру.  Пора  начинать  осторожно  говорить
правду, пока народ еще не смеет сказать ее сам.
     "Мы утешали себя надеждой, что враг вот-вот будет остановлен  и разбит,
а  он продолжает  лезть  вперед..." - Сталин  умолк, он  выглядел бледным  и
расстроенным".
     ЧЕРНАЯ СТОЛИЦА
     Чадаев:  "24  июня  в  3 часа  ночи была  объявлена воздушная  тревога.
Командующий зоной ПВО сообщил, что на Москву идет группа самолетов, заревели
сирены,  население укрылось  в  бомбоубежищах,  зенитная  артиллерия открыла
огонь..."
     И сбитые самолеты, чертя горящий след, падали на землю.
     "Но уже вскоре  все разъяснилось.  Командующий ПВО позвонил: "Наши  тут
немного  поднапутали,  оказалось,  мы стреляли  по  своим  возвращавшимся  с
бомбардировки самолетам".
     Чадаев  не  добавил:  и  успешно  сбили  их.  Уже  в  первые  дни войны
обстановка паники и ужаса  пришла в Москву. На  окнах  маскировка, фонари не
горят. "Рай для влюбленных - можно целоваться посреди улицы", - писал поэт.
     "25  июня  Поскребышев срочно вызвал меня в приемную Сталина. Надо было
сделать  протокольную запись.  Я  сразу же вошел  в  кабинет. Кроме Сталина,
Тимошенко и Ватутина, никого не было. Ватутин заканчивал доклад.
     - Если резюмировать коротко, то положение на фронтах крайне тяжелое. Не
исключено,  на  какое-то время  оно  станет еще  более тяжелым...  -  сказал
Сталин.
     После  этого Тимошенко  спросил  Сталина:  отправлять ли  на  передовую
позицию его сына Якова, котор