кто не смел ни о чем спросить.
     Но подлинной страстью Василия (да и всей страны) был футбол. При помощи
тех  же благ "принц" создал звездную футбольную команду. В начале 50-х годов
по составу игроков  с ней могло соперничать только  "Динамо" - команда  МВД,
команда  Берии.  Но  хотя  Вася собрал блестящих  футболистов,  команда  ВВС
по-настоящему не заиграла - не было достойного тренера.
     И Вася вспомнил о  знаменитом тренере "Спартака" Николае Старостине. Он
отбывал срок где-то на Дальнем Востоке.
     Дальнейшее  Старостин  описал  сам.  Однажды  ночью  в  1948  году  его
разбудили и  привели  в  кабинет  начальника  лагеря.  По телефону секретной
правительственной  связи  он услышал:  "Николай,  здравствуйте. Это  Василий
Сталин..."
     Вскоре на военном аэродроме приземлился личный самолет командующего ВВС
Московского округа. Старостина вывезли  в Москву. Он оказался  в особняке на
Гоголевском бульваре. В огромной зале стоял стол, на нем - графин  с водкой.
Вася  выпил  за  встречу...  И уже  скоро Старостин сидел  в  восьмиметровой
комнате (все, что оставили его семье от огромной квартиры), рядом - плачущие
от счастья жена и дочь.
     Но  начать тренировать команду  ВВС он не успел.  Через  несколько дней
главный болельщик "Динамо" Берия ответил: к Старостину явились двое в форме:
"Гражданин Старостин, вы хорошо знаете, что приехали незаконно,  и вы должны
в 24 часа уехать обратно".
     Вася  пришел в  бешенство: "Как  они посмели?!"  И решил: "Будешь  жить
вместе со мной в моем доме, там уж никто не тронет".
     Теперь  заключенный  Хозяина  и  сын  Хозяина  стали неразлучны. Вместе
ездили  в  штаб,  на  тренировки, на дачу,  даже  спали  в  одной широченной
кровати.
     Василий   ложился  спать  с  револьвером  под   подушкой.  Он  запретил
Старостину выходить одному из дома. Но Николай тосковал по семье и  однажды,
когда Василий уснул пьяным сном, вылез в сад через окно и ушел к себе. Утром
его разбудили звонки, вошли два полковника... Старостина выслали из Москвы.
     Но на первой  же  остановке в поезде  появился начальник  контрразведки
Василия: "Я догнал вас на самолете. Хозяин (Вася обожал, когда его называли,
как отца. - Э. Р.) приказал вас доставить любыми средствами в Москву".
     Когда  Старостина привезли, Василий схватился  за  телефон, позвонил  в
МВД, вызвал  одного из заместителей  Берии и заявил: "Два часа  назад вы мне
сказали,  что не знаете, где Старостин... Но  сейчас он сидит напротив меня.
Это ваши люди его похитили. Запомните: в нашей семье обид не прощают".
     В  конце  концов  отцу  пришлось  вмешаться.  Порядок  должен  быть!  И
Старостина выслали обратно.
     Все это время Василий  спивается. И  в  1952 году наступает катастрофа:
командующий дальней авиацией С. Руденко и главком ВВС П. Жигарев  отстраняют
пьяного Василия от командования парадом в Тушино.
     Парад  прошел  великолепно.  Сталин  объявил   благодарность  всем  его
участникам.  Пьяный  Василий,   с  трудом  держась  на   ногах,  явился   на
традиционный   прием   после   парада:   присутствовали   отец,   соратники,
руководители ВВС.
     - Это что такое? - спросил отец.
     - Я отдыхаю.
     - И часто ты так отдыхаешь?
     Наступила тишина.
     - Часто, - сказал Жигарев.
     Василий послал его матом. Тишина стала страшной.
     - Вон отсюда, - коротко сказал Сталин.
     У него не было выхода: Василий был снят со всех постов. Он отправил его
слушателем в Военную академию.
     Но Хозяин  запомнил,  с какой  радостью его соратники и военачальники -
надутые фанфароны, забравшие волю в войну, - смотрели на унижение сына. Даже
не старались скрыть...
     Он, конечно же,  понимал, почему так  пьет  и безобразничает  Вася. Его
слабый  сын  смертельно боялся того, что  с ним  неминуемо должно случиться,
когда не станет старого отца. И старался забыться - заливал страх вином. Его
несчастный сын,  с  детства  лишенный  женской ласки  и жаждавший найти ее в
бесконечных любовных похождениях...
     Конечно, его старые соратники тотчас избавятся  от Васи - слишком много
он о них знает. Может быть, это тоже было подсознательной причиной того, что
Хозяин решил их всех убрать?
     ТАИНСТВЕННЫЙ СТАРИК
     Наступил  1950 год. Он по-прежнему  жил по раз и  навсегда  заведенному
распорядку - те  же застолья  в ночи,  мешающейся  с  рассветом. И соратники
после трудового дня в Кремле должны ехать с  ним на дачу на муку - бессонную
пьяную ночь. Но они счастливы: зовет, значит, пока не погубит.
     Через четыре десятка лет его престарелые охранники подробно расскажут о
"секретном быте" одинокого человека на закрытой от мира Ближней даче.
     Во время его  застолья с соратниками к каждому блюду прикладывался акт:
"Отравляющих веществ не обнаружено..."
     Чистые тарелки, приборы, хрустальные фужеры стоят рядом с пиршественным
столом. Здесь самообслуживание - чтобы обслуга не слушала их разговоры.
     Иногда он командует: "Свежую  скатерть!"  И  тогда появляется  обслуга,
скатерть вместе с посудой поднимают с четырех сторон,  сворачивая кульком, -
и звенит битый драгоценный хрусталь, мешаясь с остатками еды.
     И. Орлов,  комендант  дачи:  "В  большом  зале, где собирались,  висели
портреты - портреты  членов Политбюро. И он  любил,  чтобы каждый сидел  под
своим портретом".
     Но уже убрали портреты Вознесенского и  Кузнецова.  Уже не зовет  он на
дачу Молотова, но тот уныло приходит сам - как верный пес.  А  он с холодной
усмешкой называет бывшего главу правительства американским шпионом.
     Он знает: скоро исчезнут и другие портреты...
     Коротая  ночь,  рассказывают мужицкие  анекдоты - в кругу соратников он
употребляет   мат.   Он  заставляет  гостей  напиваться,   и  они  не  смеют
отказываться, ибо это означает:  нечестен и оттого боится, что вино развяжет
язык.  Начинаются  шутки:  подкладывают помидор на  стул,  когда жертва стоя
произносит тост,  или  сыплют соль в бокал  с вином...  Или толкают в мелкий
пруд  посреди участка. И они счастливы: издевается,  значит, не гневается. А
он следит за унижением будущих мертвецов, посасывая трубку...
     Застолье  кончается в четыре утра  -  он  разрешает  обессиленным шутам
отправляться спать. Но его одинокая ночь продолжается.
     После их ухода он еще работает в  кабинете или  в саду. Он любил  ночью
срезать  цветы. В свете фонаря орудовал секатором,  срезанные головки цветов
собирала охрана. Но руки уже не  те  - дрожали от старости, и он часто ранил
пальцы. Тогда вызывали фельдшера, но и у того  дрожали руки - уже от страха.
И он, усмехаясь, сам перевязывал обрезанный палец.
     Под утро он немного спал. Летом -  на топчане,  закрыв  лицо  фуражкой,
чтоб не тревожило утреннее солнце. Зимой  любил по ночам ездить  в санках по
аллеям. В последнюю зиму ездил редко:  усилился ревматизм, болели ноги, и он
стал очень раздражителен.
     Из всех  комнат дачи он выбирал одну и жил  практически  только  в ней.
Спал  там же - на диване, который ему стелила Валечка. Ел на  краешке стола,
заваленного  бумагами  и  книгами. На  стене  висел портрет Ленина, под  ним
круглосуточно  горела лампочка. Бывший семинарист сам придумал эту негасимую
лампаду, освещавшую лицо Боголенина.
     В отсутствие  шутов из Политбюро  он полюбил  разговаривать с  охраной.
Полуграмотные охранники становились теперь его главными друзьями, с ними  он
беседовал, рассказывал случаи из времен своих ссылок, по-старчески привирая.
Он все чаще обращался в прошлое.
     "Одинокий,  жалко  его было,  старый стал",  -  сказал мне  бывший  его
охранник.
     Нет, жалкого старика не существовало! Был вечный хищник, знавший одно -
кровь. Старый тигр лишь немного расслабился - отдыхал перед большим прыжком.
     А великая чистка, задуманная им, уже шла. Повсюду.
     Как и в 1937 году, начали исчезать люди из его собственной охраны. И он
печально говорил об очередном исчезнувшем: "Не сумел оправдаться старик".
     Ему  действительно  было их жаль. Но так было надо. Все прежние  должны
были  исчезнуть. И как  когда-то Паукер, вскоре должен был исчезнуть Власик.
Многолетний глава его  охраны, обремененный множеством тайн, будет арестован
в 1952 году.
     А пока - весь "тихий 1950 год" - шли тайные убийства. По  его приказу в
августовскую ночь были расстреляны десятки военачальников - генералы Гордов,
Рыбальченко, Кириллов, Крупенников, маршал  авиации  Худяков; осенью - сотни
арестованных по ленинградскому делу.
     Напряженно  работал   крематорий   близ  Донского  монастыря,  и   прах
расстрелянных  сбрасывали   в   бездонную  общую  "могилу   No  1"  Донского
кладбища...
     Тогда  же  началась  репетиция  грядущих  шоу. Была  арестована  группа
врачей,  работавших  в медицинской части  крупнейшего автомобильного  завода
имени Сталина  (ЗИСа).  К  ним  прибавили  сотрудников  дирекции, работников
министерства и даже журналистку, писавшую о ЗИСе.
     У всех арестованных были выразительные имена - Арон Финкельштейн, Давид
Смородинский, Мириам Айзенштадт, Эдуард Лифшиц... Все они были евреями.
     После  гибели Еврейского  антифашистского  комитета -  это было  первое
открытое антисемитское кровавое дело.
     Все  обвиняемые  были расстреляны  в  ноябре  1950 года.  Он  уже начал
готовить   "дело   кремлевских  врачей",   и  будущие   следователи  немного
попрактиковались. Поэтому "дело ЗИСа" (так  его  называли) прошло без особой
огласки.
     ОТКРОВЕНИЕ В ДВУХ БРОШЮРАХ
     В то  время вышли две  его теоретические  брошюры: "Марксизм и  вопросы
языкознания" и "Экономические проблемы социализма в СССР".
     Он давно не радовал страну и партию  теоретическими работами. Но  Вождь
обязан  быть великим теоретиком - такова ленинская традиция. И ему  пришлось
возвращать долг.
     Написал ли он  сам  эти  две свои последние  работы? Нет,  задумав  оба
труда, он разрешил своим академикам поработать на него. Правда, и сам хорошо
потрудился -  не только  переписал  заново все от начала и  до  конца,  но и
добавил туда свои новые, потаенные мысли.
     Например,  в  "Экономических проблемах социализма"  он  много  писал  о
борьбе  за  мир.  Это  был  обычный прием:  готовя войну, славить  "движение
сторонников мира". Но эти "сторонники мира" в разных  странах под крылом его
госбезопасности,  сами  того  не  подозревая,  должны  были стать  его пятой
колонной в тылу будущего врага.
     И другие  свои тайные планы  он высказал достаточно полно,  но в форме,
понятной только посвященным.
     Он  писал: "Борьба  за мир в  некоторых странах разовьется в борьбу  за
социализм".
     На "глубоком языке" это означало: через  движение  сторонников мира  мы
будем готовить восстания и революции.
     Написал   он   и   о   возможной   войне.  "Неизбежность   войн   между
капиталистическими странами" - его главный тезис.
     На "глубоком языке"  это означало: мы натравим их друг на друга, как во
времена Гитлера.
     При   этом   он   по-ленински   успокаивал  "глухонемых".  Он  объявил:
"Вероятность  войн  между  капиталистическими  странами  больше,  чем  между
лагерем  капитализма  и лагерем  социализма".  Но  тут  же  сообщил:  "Чтобы
устранить неизбежность войн, нужно уничтожить империализм".
     Иными  словами, только  когда  победит  Великая мечта -  несчастья рода
человеческого прекратятся.
     После   выхода  работ,  естественно,  началась  кампания  прославления.
Светилы языкознания  и  экономики  писали бесчисленные статьи  о немедленном
расцвете своих наук. Писались диссертации, создавались многотомные труды...
     Кампания ширилась. Шли рапорты о  небывалом перевороте во всех областях
знания, свершившемся после прочтения двух его брошюр.
     Земной бог порадовал откровением.
     Но это не просто тешило его самолюбие.
     Подобно  "Краткому курсу", появившемуся перед  террором, эти  сочинения
также  знаменовали начало новой эры. Он писал их уже для будущего - для тех,
кто останется после великой эры крови, которая уже наступала.
     КРЕСТЫ И ВОПРОСЫ
     Начиналось истребление верхушки.
     В октябре 1952 года  после многолетнего  перерыва  он  собрал XIX съезд
партии.
     Он выступал в конце съезда.  Все знали,  что он плохо себя  чувствовал.
Хрущев:  "В  конце  съезда  он выступил, 5-7  минут  говорил. И  сказал нам:
"Смотрите-ка, я еще могу!" Мы посмотрели на часы: 5-7 минут говорил! Смог!..
Из этого мы сделали вывод, как он физически слаб".
     Он еще раз надул своих жалких соратников.
     Тотчас после  съезда состоялся пленум  ЦК.  На нем  "физически  слабый"
Сталин выступил с длинной и страшной речью.
     Писатель  К.  Симонов  был участником  пленума. И  через  много  лет он
испытывал прежний  ужас,  вспоминая ту  его  речь: "16  октября  1952  года.
Кремль. Свердловский  зал.  Он  вышел  из задней двери  вместе с  остальными
членами Президиума - с суровым  деловым лицом. Началась овация, но он жестом
остановил ее. Пленум вел Маленков, он предоставил слово Сталину. Тот говорил
сурово, без юмора, без листочков. И цепко, внимательно всматривался в зал. И
тон  его речи, и содержание вызвали оцепенение. Пленум продолжался два часа,
из них полтора заняла речь Сталина...  Главное в  его речи: то, что он  стал
стар, приближается время, когда другим придется продолжать делать то, что он
делал.  "Но  пока мне поручено, значит, я делаю",  - сказал он резко,  почти
свирепо.  Он требовал  бесстрашия  и твердости,  ленинской  твердости в 1918
году. Он вспоминал о  Ленине,  который  "гремел  тогда в неимоверно  тяжелой
обстановке, гремел, никого не боялся, гремел". Он трижды повторил это слово.
Он говорил о Ленине, имея в виду поведение "некоторых товарищей".
     И "некоторые товарищи" вскоре обрели имена в его речи.
     "Он  набросился на Молотова  с обвинениями в трусости и капитулянтстве.
Он говорил о Молотове долго и беспощадно, приводил какие-то не запомнившиеся
мне примеры... Я...  понял, что Сталин его обвиняет с  гневом такого накала,
который  был связан с прямой угрозой... После чего перешел к Микояну. И речь
его стала более злой и неуважительной. В зале стояла страшная тишина. У всех
членов Президиума  были  окаменевшие, неподвижные лица. Они ждали, не шагнет
ли он после Молотова и Микояна  еще на кого-то. Лица Молотова и Микояна были
белыми  и мертвыми...  Уничтожив Молотова,  Сталин опять  заговорил  о своей
старости и о  том, что он не в состоянии вести  дело,  которое ему поручено.
Поэтому,  оставаясь Председателем Совета министров, он просил освободить его
от должности  генсека. Все это он говорил, глядя внимательно  в зал. На лице
Маленкова  я  увидел  ужасное  выражение... которое может  быть у  человека,
осознавшего   смертельную  опасность.  Лицо   Маленкова,   его   жесты,  его
выразительно воздетые  руки были прямой  мольбой к присутствующим отказать в
просьбе  товарищу Сталину. И из-за  спины Сталина раздались  его  торопливые
слова: "Нет! Просим остаться!" И зал загудел: "Просим, просим остаться..."
     Помню, как в каком-то спектакле по пьесе  Брехта убиваемым  мазали лица
белой  краской. И они  недвижно  стояли  на сцене до конца  действия,  пугая
белыми лицами...
     Белое, мертвое лицо Молотова... Побелевшее лицо Маленкова...
     Симонов прав: если бы  удовлетворили просьбу Хозяина, первым ответил бы
своей головой  Маленков.  А во  что бы  это  обошлось делегатам  -  нетрудно
представить. Ему нужен был новый XVII  съезд, нужно было  их  предательство,
чтобы скопом их уничтожить. Но они не посмели - он их хорошо вы-учил.
     Потом  состоялись  выборы.   В  преддверии  грядущего   уничтожения  он
реорганизовал Политбюро в  расширенный Президиум. Но  он был фикцией: внутри
Президиума  Хозяин  образовал  узкое  Бюро.  Оно  выполняло  теперь  функции
прежнего Политбюро, и туда он уже не пустил ни Молотова, ни Микояна.
     Для всех они уже были мертвецы.
     После смерти Сталина работник Партархива Шарапов  был  послан разбирать
его  библиотеку.  В одной  из  комнат Шарапов  нашел толстую  черную книгу в
переплете - Стенографиче-ский отчет  XVIII съезда партии. В канун XIX съезда
Сталин поработал черным карандашом  над списком членов  и кандидатов в члены
ЦК, избранных  предыдущим  съездом.  Он поставил кресты  против фамилий тех,
которые  по его воле перестали  жить.  Потом он  разбросал  по списку  знаки
вопросов. Это был задел на ближайшую чистку...
     Когда-то он придумал забавный обычай: уничтожив соратника, он передавал
его  дачу  следующему. Берия жил на даче расстрелянного Чубаря, Молотов - на
даче расстрелянного Ягоды, Вышинский - на даче расстрелянного Серебрякова...
Они думали,  что  это  были  дачи.  А это была все та же эстафетная  палочка
смерти. Он знал: скоро они передадут свои дачи новым владельцам.
     Наступили последние  четыре с половиной месяца его правления - страшные
месяцы подготовки Апокалипсиса.
     ПОСЛЕДНИЙ ТРИЛЛЕР
     В   начале  50-х   годов   Хозяин   поручил   министру  государственной
безопасности Абакумову  произвести массовые  аресты среди земляков  Берии  -
выходцев из Мингрелии, которых Берия рассадил на многие ответственные посты.
Начиная  дело, Хозяин будто  бы прямо сказал  Абакумову:  "Ищите в  заговоре
Большого мингрела".  Впрочем,  тот должен  был это и сам понять...  Но  дело
продвигалось медленно - Абакумов явно боялся собирать материал на шефа.
     Хозяин оценил его страх: Абакумов был обречен.
     В это же время Абакумов готовит "дело врачей".
     Еще  в  1948   году   заведующая   электрокардиографическим   кабинетом
Кремлевской больницы Лидия Тимашук подала заявление: врачи неправильно лечат
Жданова.
     Хозяин  запомнил   письмо.  Автор  триллера  1937   года  тотчас  понял
возможности сюжета: к примеру, работавший в "Кремлевке" профессор  Вовси был
родным   братом   Михоэлса.   Идея  "разветвленного   еврейского   заговора,
использующего  в своих  целях людей  самой гуманной профессии в  мире", была
готова. Книги, которыми зачитывалась чернь  во времена его юности, - все эти
"Протоколы сионских  мудрецов", многочисленные издания Союза русского народа
хранились в его цепкой памяти. Готовя осуществление  Великой мечты, он знал:
есть две возможности сделать общество  единым - страх и  ненависть. Борьба с
космополитизмом многое раскрыла, а результаты превзошли его ожидания.
     "Антисемитизм  - с  ним и водка крепче, и хлеб вкуснее", - как  говорил
русский писатель.
     Итак, он  сочинил  свой последний  триллер. Вот его содержание, которое
должна была вскоре узнать страна:
     Зловещая сионистская организация "Джойнт" решила погубить народ России.
Возможно,  она  начала  действовать  еще во времена Троцкого  -  Зиновьева -
Каменева.  Ее  агенты  (Михоэлс   и  прочие   верные   слуги   американского
империализма) проникли  повсюду. По  ее заданию  многочисленные  космополиты
отравляют   идеологию  страны.   Но  этого  мало  -   агенты-врачи   убивают
государственных  деятелей. (Сюжет врачей-убийц уже был отработан им во время
бухаринского  процесса.  Но  это и было хорошо -  включался условный рефлекс
страха.) Проникли сионисты и в высшие эшелоны власти.
     Здесь в сюжет должна была вступить Жемчужина. Как когда-то  Зиновьева и
Каменева, он  берег  ее для  открытого процесса.  Жемчужина  должна  двинуть
триллер на новую ступень.
     Через Жемчужину  в агенты "Джойнта" был завербован Молотов.  А далее  в
сюжет  можно  включать  все  новых  и  новых  участников.  Сначала их  будет
истреблять Большой мингрел,  потом наступит и его очередь сыграть Яго. Зачем
придумывать новое, если все отработано еще в 1937 году...
     Теперь существовал лагерь социализма, и он перенес действие  триллера и
в братские  страны. Он не простил (и не мог простить) Димитрову союза с Тито
-  и  столь  хорошо  ему послуживший лидер  Болгарии  умирает  в  1949 году.
Сподвижников Димитрова он вводит в сюжет триллера: Трайчо Костов, болг