своими любовными  похождениями. Досье
Ягоды шли в дело!
     Он именовал обличаемых военачальников  шпионами, презрительно отказывая
им  в  звании  "контрреволюционер".  И  объяснял:  "Если   бы,   к  примеру,
покончивший с собой Гамарник  был последовательным контрреволюционером, я бы
на его  месте попросил  бы свидания со  Сталиным, сначала уложил  бы  его, а
потом бы убил себя".
     Удивительное  замечание!  Бывший  террорист  никак  не  может забыть  о
легкости  смелого убийства.  Что ж, он  был прав в одном. Смелость исчезла -
остались трусливые и покорные рабы.
     11 июня был скорый суд. Хозяин устроил  знакомое представление:  друзья
посылают  на  смерть  друзей. Тухачевского,  Уборевича, Якира,  Примакова  и
прочих судили их же товарищи военные: Дыбенко,  Блюхер, Белов,  Алкснис... И
приговорили, конечно же, к смерти. Он  знал: приговорившие их  судьи -  тоже
погибнут!  Только во  вторую очередь. Ибо все эти старые  командиры  - часть
старой партии - должны были исчезнуть...
     1937-1938  годы стали  годами уничтожения  прежнего командного состава.
Массовое избиение ослабило армию -  это  главный общеизвестный довод. Но вот
мнение одного из героев будущей войны маршала Конева:
     "Из уничтоженных командиров: Тухачевский, Егоров, Якир, Корк, Уборевич,
Блюхер,  Дыбенко...  современными  военачальниками  можно   считать   только
Тухачевского  и Уборевича.  Большинство  из них были  под стать Ворошилову и
Буденному. Это герои гражданской войны,  конармейцы, жившие прошлым.  Блюхер
провалил  Хасанскую операцию, Ворошилов провалил финскую  войну. Если бы они
все находились во главе армии, война сложилась бы по-другому".
     Да, Хозяин просчитал: репрессии  ослабят армию сейчас...  чтобы усилить
потом! Кровавый метод быстрой смены кадров.
     В результате массового  убийства командиров всех уровней, к руководству
пришли  накануне войны новые  люди  - пусть  пока  неопытные,  но куда более
современно мыслящие и образованные, для которых гражданская война была всего
лишь героическим мифом.
     "ТАКОЕ ЖЕ ЧУВСТВО, КАК К ИЛЬИЧУ"
     Итак,  находясь  в тюрьме,  Бухарин уже  стал  одним  из  руководителей
"военно-политического заговора". Оставалось получить его согласие быть им. В
отличие от  закрытого  суда  над  военными  Бухарин должен был подарить миру
грандиозный открытый процесс.
     Есть много легенд о пытках, которые привели его к  участию  в постыдном
процессе. Жаль развенчивать легенды. Но пусть говорят письма.
     Эпистолярный роман в стиле Кафки - Достоевского продолжается. Из тюрьмы
он заваливает Хозяина письмами - письмами любви.
     "Ночь  15  апреля 37 года.  Коба!.. Вот уж несколько ночей  я собираюсь
тебе написать. Просто потому, что хочу тебе написать, не могу не писать, ибо
и теперь ощущаю тебя как какого-то близкого (пусть сколько угодно хихикают в
кулак, кому нравится)... Все  самое святое  превращено  для  меня, по словам
выступавших  (на пленуме.  -  Э. Р.), в  игру с моей стороны... Я в отчаянии
клялся смертным часом Ильича. А  мне заявили, что  я спекулирую его именем и
что даже  налгал, будто присутствовал при его смерти... Я едва ходил, а меня
обвинили в шутовстве и театральщине..."
     Мысли скачут. Видимо, вспоминая посещения дома Кобы и  его "убью",  ему
кажется, что Коба ревновал его к Надежде, считал его "бабником"...
     "Хочу сказать  тебе прямо и  открыто о личной жизни:  я вообще  в своей
жизни знал близко только четырех женщин".
     И далее -  подробнейший  рассказ  о его  мучительных разбирательствах с
этими женщинами...
     "Ты напрасно считал, что у меня  "10 жен",  - я никогда одновременно не
жил..."
     "И здесь врет, - мог сказать себе Сталин. - Это сейчас он остепенился -
с молодой  красавицей женой.  А  прежде..."  Ибо  каждый шаг,  каждая "баба"
Бухарина - на счету у НКВД.
     "Все мои мечты последнего  времени шли только к тому, чтобы прилепиться
к руководству, к  тебе в частности... Чтобы  можно было  работать  в  полную
силу, целиком подчиняясь твоему совету, указаниям, требованиям. Я видел, как
дух Ильича почиет на тебе.  Кто решился бы на новую тактику  Коминтерна?  На
железное проведение  второй пятилетки, на вооружение Дальнего  Востока... на
организацию реформы, на  новую Конституцию? Никто... Мне было необыкновенно,
когда  удавалось быть с тобой... Даже тронуть тебя  удавалось. Я стал к тебе
питать  такое  же  чувство, как к  Ильичу, -  чувство  родственной близости,
громадной  любви,  доверия безграничного, как  к  человеку,  которому  можно
сказать все, все написать, на все пожаловаться...  И  что же удивительного в
том, что  я за  последние годы даже забыл  о тех  временах, когда вел против
тебя борьбу, был озлоблен..."
     Я представляю, как читал это Сталин, знавший все, что Бухарин наговорил
о нем совсем недавно за границей! Не понимал прагматик Хозяин,  что тот  его
сейчас  действительно любит -  истерической  любовью  интеллигента,  любовью
жертвы  к  палачу,  женственной   любовью  слабости  к  силе.  Наша  любимая
достоевщина!
     "Книгу  я задумал  написать. Хотел  ее тебе  посвятить и  просить  тебя
написать маленькое предисловие,  чтобы все знали, что я целиком признаю себя
твоим.  До  чего же ужасно противоречиво мое здесь положение:  ведь я любого
тюремного  надзирателя-чекиста  считаю  "своим",  а  он...  смотрит  как  на
преступника,  хотя корректен.  Я  тюрьму "своей"  считаю...  Иногда  во  мне
мелькнет мечта: а почему меня не могут поселить  где-нибудь  под Москвой,  в
избушке,  дать другой паспорт, дать двух чекистов, позволить жить  с семьей,
работать  на  общую пользу  над  книгами,  переводами  (под псевдонимом, без
имени), позволить копаться в земле, чтоб физически не разрушиться (не выходя
за  пределы двора). А потом, в один прекрасный день,  X или Y сознается, что
меня оболгал..."
     Бедный романтик!
     "И  вот  гибну здесь. Режим здесь очень  строгий, нельзя даже в  камере
громко разговаривать, играть даже  в  шашки или  шахматы,  нельзя,  выходя в
коридор, говорить вообще,  нельзя кормить голубей в  окошке - ничего нельзя.
Но  зато  полная  вежливость,  выдержка,  корректность  всех,  даже  младших
надзирателей. Кормят хорошо. Но камеры - темные. И круглые сутки горит свет.
Натираю полы, чищу "парашу" - все  это  знакомо.  Но сердце разрывается, что
это - в советской тюрьме. И горе и тоска моя безграничны".
     На письме надпись: "Прошу никого до  И.  В. Сталина  данного  письма не
читать".  Но "друг  Коба"  написал:  "Вкруговую"  - и с фельдъегерем отослал
письмо всем членам Политбюро.  Тем  самым добрый  Отелло  как  бы спрашивал:
может, все-таки помилуем Яго?
     Но соратникам нельзя ошибаться: головы летят ежедневно. И они стараются
- соревнуются в беспощадности. "Читал. По-моему, писал жулик. Молотов". "Все
жульничество:  я не я и  лошадь  не  моя.  Каганович,  Калинин". "Безусловно
жульниче-ское письмо. Чубарь".
     Теперь добрый Отелло вынужден подчиниться коллективу.
     А Бухарчик все пишет. 43 письма - 43 безответных объяснения в любви.
     "Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! (Уже нет фамильярного  "Коба". - Э.
Р.) В галлюцинаторном состоянии (у меня были такие периоды) я говорил с вами
часами. (Ты сидел на койке - рукой подать.) К  сожалению, это был только мой
бред...  Я  хотел  вам  сказать,  что  был  бы готов  выполнить  любое  ваше
требование  без всяких  резервных  мыслей и  без  всяких  колебаний.  (Почти
дословно  повторяет слова Зиновьева. -  Э.  Р.) Я написал уже (кроме научной
книги) большой  том стихов.  В целом  - это апофеоз  СССР... Байрон говорил:
"Чтобы сделаться поэтом, надо  или влюбиться или жить в  бедности". (У  меня
есть  и то  и другое.)  Первые  вещи  кажутся мне  теперь детскими (но  я их
переделываю, за  исключением "Поэмы о Сталине")... Я 7  месяцев не  видел ни
жены, ни ребенка. Несколько  раз просил -  безрезультатно. 2 раза на нервной
почве  лишался  зрения  и  раза  2-3  подвергался  припадкам  галлюцинарного
бреда... И. В.! Разрешите свидание! Дайте повидать Анюту и мальчика! Мало ли
что будет. Так  дайте  повидать  мне  своих  милых...  Ну уж  если это никак
нельзя, разрешите, чтоб  Аннушка  хоть  свою с ребенком карточку принесла...
Пусть вам покажутся чудовищными мои слова... что я вас люблю всей душой! Как
хотите, так судите!"
     Итак,  режим  строгий, но полная  вежливость и кормят хорошо. И никаких
пыток - вряд  ли между пытками написал бы нежный Бухарчик свои труды.  Пытал
себя он сам - отчаянием, страхом перед расстрелом, ужасом положения близких.
     У него слишком  тонкая душевная организация для  тюрьмы. Он поэт, а  не
политик.  От нервов - галлюцинации,  потеря  зрения... Он  уже  понимает: не
выдержит, согласится, как Каменев, "лгать на себя" без всяких пыток...
     Все обвинения против него Бухарин признал и подписал в начале июня. Его
жена  была убеждена,  что  за это ему была обещана Хозяином жизнь и что  тот
обманул его.
     Она не  знала,  что  существует письмо, где  несчастный Бухарин сам все
рассказал.
     НЕПРАВДОПОДОБНАЯ ПРАВДА
     Последнее, сорок  третье  письмо  Бухарина  Сталину  было  с  пометкой:
"Весьма секретно, лично, прошу без разрешения И. В. Сталина не читать".
     "10.12.37.  Пишу это  письмо,  возможно,  последнее,  предсмертное свое
письмо. Поэтому прошу  разрешить мне писать  его... без всякой официальщины,
тем  более  что  пишу  его только  тебе... сейчас переворачивается последняя
страница моей драмы и, возможно, моей физической жизни".
     "Возможно" - он  еще  надеется,  ибо помнит: в  предыдущем процессе  не
расстреляли ни Сокольникова, ни Радека.
     "Я весь дрожу от волнения и тысячи эмоций, едва владею собой. Но именно
потому, что речь идет о пределе, я хочу проститься с тобой заранее, пока еще
не поздно... чтобы не было никаких  недоразумений, я с самого  начала говорю
тебе,  что для мира  (общества) я: 1) ничего не  собираюсь брать обратно  из
того, что я понаписал; 2) я ничего  в этом смысле не намерен у тебя просить,
ни о чем не хочу тебя умолять, что бы сводило  дело с тех рельс, по  которым
оно катится. Но для твоей личной информации я пишу. Я не могу уйти из жизни,
не написав  тебе последних строк, ибо меня обуревают мучения,  о которых  ты
должен знать. Я даю тебе честное слово, что я невиновен в тех преступлениях,
которые подтвердил на следствии".
     Но почему подтвердил? И Бухарин первым из всех оболгавших себя подробно
объясняет - почему!
     "Мне  не  было  никакого выхода, кроме  как  подтверждать  обвинения  и
показания  других  и  развивать  их:  ибо  иначе  выходило   бы,  что  я  не
разоружаюсь.  Я,  думая  над  тем, что происходит, соорудил  примерно  такую
концепцию: есть  какая-то большая  и смелая  политическая  идея  Генеральной
чистки:
     а) в связи с предвоенным временем,  б) в связи с переходом к демократии
эта чистка  захватывает  а) виновных,  б)  подозрительных,  с)  потенциально
подозрительных... Без  меня  здесь не  могли  обойтись. Одних  обезвреживают
так-то,  других по-другому, третьих  по-третьему... Ради бога не думай,  что
здесь скрыто тебя упрекаю.  Даже в размышлениях  с  самим собой я  настолько
вырос из детских пеленок,  что понимаю,  что  большие планы, большие  идеи и
большие  интересы перекрывают все.  И  было  бы мелочным  ставить  вопрос  о
собственной  персоне  наряду  с  всемирно-историческими  задачами,  лежащими
прежде всего на твоих плечах".
     Опять   -  Высшая   целесообразность,   всемирно-историче-ская  задача.
Когда-то во имя этого они убивали других, теперь - друг друга.
     Обретши  большую   идею,  Бухарин  успокаивается,  ибо  уже  не  жалкий
человеческий  страх  за себя и за семью заставил  его предать,  но - Большая
идея.  В мире  идей  он "свой"! Уже  не трус,  почти герой: во  имя большого
жертвует честью! Идет на гибель!
     От восторга он становится возвышен и жаждет каяться.
     "Я не  христианин. Но у меня есть свои странности - я считаю, что  несу
расплату за те годы, когда я действительно вел борьбу... больше  всего  меня
угнетает  такой факт. Летом 1928 года, когда я  был  у тебя, ты мне говорил:
знаешь, почему я  с тобой дружу? Ты ведь не способен на интригу?  Я говорю -
да.  А  в  это время я бегал к Каменеву. Этот  факт  у  меня  в голове,  как
первородный грех иудея. Боже мой, какой я  был  мальчишка и дурак, а  теперь
плачу за это  своей честью и всей жизнью. За это прости меня, Коба. Я пишу и
плачу,  мне уже ничего не нужно... Когда у меня были  галлюцинации, я  видел
несколько  раз  тебя  и один раз  Надежду Сергеевну. Она  подошла ко  мне  и
говорит: "Что же это такое сделали с вами, Николай Иванович? Я Иосифу скажу,
чтобы он  вас взял на поруки".  Это  было  так реально, что  я чуть  было не
вскочил и не стал писать тебе, чтобы ты... взял меня на поруки. Я  знаю, что
Н.  С.  не  поверила  бы,  что  я  что-то  против  тебя замышляю,  и недаром
"подсознательное" моего "Я" вызвало этот бред".
     Он надеется: Коба  простит.  Если бы он знал,  с какой  яро-стью должен
читать  Хозяин  рассуждения  о  жене  в  письме  того,   кто  был  для  него
"убийцей"...
     "А  с  тобой  я  часами  разговариваю.  Господи,  если  бы  был   такой
инструмент, чтобы ты видел всю  мою расклеванную и истерзанную душу! Если бы
ты видел, как я к тебе привязан... Ну, да все это психология, прости. Теперь
нет ангела, который  отвел бы меч Авраамов, и роковые  судьбы  осуществятся.
Позволь мне, наконец, перейти к последним моим небольшим просьбам:
     а) мне  легче  тысячу раз умереть,  чем пережить предстоящий процесс: я
просто не  знаю, как я совладаю с собой... я бы, позабыв стыд и гордость, на
коленях  умолял  бы  тебя,  чтоб  этого  не  было,  но  это,  вероятно,  уже
невозможно... я  бы просил тебя дать возможность умереть до суда, хотя знаю,
как ты сурово смотришь на эти вопросы;
     в) если (далее зачеркнуто. - Э. Р.)... вы предрешили смертный приговор,
то  я  заранее  прошу тебя, заклинаю  прямо всем, что тебе дорого,  заменить
расстрел тем,  что я сам выпью яд  в своей  камере (дать мне морфий, чтобы я
заснул и не проснулся). Дайте  мне  провести последние  минуты, как я  хочу,
сжальтесь.  Ты,  зная меня  хорошо,  поймешь: я иногда  смотрю в лицо смерти
ясными  глазами...  я способен на храбрые поступки,  а иногда тот же я бываю
так смятен,  что ничего  во мне  не  остается...  так  что  если мне суждена
смерть, прошу тебя о морфийной чаше (Сократ);
     с) дать мне проститься  с женой и сыном до  суда. Аргументы такие: если
мои  домашние  увидят,  в  чем я сознался,  они могут  покончить с собой  от
неожиданности. Я как-то должен  подготовить их к этому.  Мне  кажется, это в
интересах дела и его официальной интерпретации.
     Если мне будет сохранена жизнь, то  я  бы просил: либо вы-слать  меня в
Америку  на X лет. Аргументы за: я провел бы кампанию по  процессам, вел  бы
смертельную борьбу  против Троцкого, перетянул бы большие  слои колеблющейся
интеллигенции, был бы фактически анти-Троцким и вел  бы  это  дело с большим
размахом и энтузиазмом. Можно  было  бы  послать со  мной квалифицированного
чекиста и в качестве добавочной гарантии оставить здесь мою жену на полгода,
пока я не докажу, как я бью морду Троцкому.
     Но если есть хоть какое-то в этом  сомнение, то послать меня хоть на 25
лет на Печору и Колыму, в лагерь,  где я поставил бы университет, институты,
картинную  галерею, зоо- и фотомузеи. Однако, по правде сказать, я на это не
надеюсь.
     Иосиф  Виссарионович!  Ты  потерял  во мне одного из способнейших своих
генералов,  тебе действительно преданных. Но я готовлюсь душевно к уходу  от
земной юдоли, и нет во мне по отношению к вам, и  к партии, и  ко всему делу
ничего,  кроме  великой и безграничной любви. Мысленно  тебя обнимаю, прощай
навеки и не поминай лихом своего несчастного Н. Бухарина".
     Это письмо и есть последний ключ к процессам - здесь все написано. Нет,
никакого помилования Хозяин ему не обещал.  Это Бухарин  все  надеялся, а он
молчал.  Это Бухарчик на  все согласился,  бесконечно объясняясь  в  любви к
палачу, а он... молчал!
     Это Бухарин, величайший теоретик  партии,  сам за  Сталина  придумывает
обоснование  процессов -  "большую и  смелую  политическую идею  Генеральной
чистки", даже не зная, существует ли она в действительности,  чтобы прикрыть
ею "подленького бесенка страха". Так без всякого  обещания со стороны "друга
Кобы" он вовсю сотрудничал со следствием.
     Постараемся  понять нашего  интеллигента  - правдивого  лжеца,  слабого
силача, благородного подлеца, смелого труса и при том талантливого безмерно,
даже в унижении  своем. Он никогда не скажет: "Я  попросту боюсь гнева  этих
ужасных жестоких людей", но обязательно выдумает великую идею, обос-нование.
Как я понимаю его и... люблю! Ибо я тоже - дитя страха. Вся моя сознательная
жизнь прошла в стране Страха.
     "Сжальтесь. Ты, зная меня хорошо, поймешь..."
     Да, Сталин их хорошо знал. И потому придумал процессы.
     КОНЕЦ ЗАГАДКИ ВЕКА
     Никакие  просьбы  сдавшегося врага  Хозяин не  выполнил, разрешив  лишь
написать письмо жене перед самым процессом.
     "Милая,  дорогая моя Аннушка, ненаглядная моя. Я пишу тебе уже накануне
процесса,  и пишу  тебе  с  определенной  целью,  которую подчеркиваю  тремя
чертами: что  бы ты ни прочитала, что бы ты ни услышала, сколь  бы ужасны ни
были соответствующие вещи, что бы обо мне ни говорили, что бы я ни говорил -
переживи все мужественно и  спокойно. Подготовь домашних, помоги им, я боюсь
и за тебя  и за других, но прежде всего за тебя. Ни на что не злобься, помни
о том, что великое дело СССР живет и это главное,  а личные судьбы преходящи
и  мизерабельны  по  сравнению с этим.  Тебя ждет огромное испытание, умоляю
тебя, родная  моя, прими  все меры, натяни все струны  души, но  не  дай  им
лопнуть, ни  с кем  не  болтай ни о чем. Ты самый близкий,  самый родной мне
человек. И я прошу тебя всем хорошим, что было  между нами:  чтоб ты сделала
величайшее  усилие, величайшим  напряжением души  помогла  себе  и  домашним
пережить страшный этап. Мне  кажется, что отцу и Наде не следовало бы читать
газет за соответствующие дни: пусть на время как бы заснут... Если я об этом
прошу, то поверь, что я выстрадал все, в том числе и эту просьбу,  и что все
будет, как этого требуют большие и великие интересы. Я в огромной тревоге за
тебя,  и  если  бы  тебе разрешили  написать  мне,  передать  мне  несколько
успокоительных  слов по поводу  высказанного, то эта  тяжесть свалилась хоть
несколько   бы   с  моей   души.  Об  этом  прошу  тебя,  друг   мой  милый.
Распространяться  сейчас  о  своих  чувствах  неуме-стно,  но ты  и за этими
строками увидишь, как безмерно, глубоко я тебя люблю".
     Передавать письмо  его  жене никто не  собирался, ибо безмерно  любимая
Бухариным Аннушка уже была арестована.
     Только  через 54 года старой женщине  вручат  письмо,  которое когда-то
писал ее муж молодой красавице Анне Лариной.
     Почти полстолетия имя ее мужа будет ругательством в стране,  которую он
основал.  Этого требовали  "большие  и  великие  интересы",  перед  которыми
"личные судьбы преходящи и мизерабельны".
     А потом был  последний  процесс знаменитых большевист-ских вождей. Дело
истребления соратников Ильича  подходило к  концу.  Процесс стал завершением
созданного Хозяином триллера.
     Как положено в конце повествования, все  было разъяснено,  все сюжетные
линии сведены воедино.  Бухарин и  Рыков, оказалось,  сотрудничали  сразу  с
троцкистами-зиновьевцами,  с немецкими  шпионами,  с  Тухачевским  и прочими
военачальниками,  с националистическим подпольем и с вредителями  в  НКВД  в
лице  Ягоды  и его  людей. Так что одной  из "звезд" процесса  стал  главный
организатор  предыдущих  процессов  -  Ягода.  Ему  придали   "врачей-убийц,
осуществлявших его  коварные замыслы".  В этой  роли  выступили и