равительственного кризиса. В любой день можно было ожидать, что
Роон вновь скомандует: "На коня!" - и тогда  Бисмарк,  как  бравый  прусский
ротмистр, бодрым курц-галопом поскачет к власти...
   В первые дни мая Бисмарк гулял с Горчаковым по дорожкам Летнего сада;  на
зеркало пруда уже выпустили семейную пару лебедей,  прекрасные  чистоплотные
птицы с достоинством брали из рук садовых сторожей белый хлеб, размоченный в
сливках.
   - Жаль уезжать, - вздохнул Бисмарк. -  Здесь  я  оставляю  самый  сладкий
кусок своей жизни. Уверен, что на старости  жизнь  в  Петербурге  будет  мне
вспоминаться,  как  волшебный  сон...  Вам  я  особенно  благодарен!   Хотя,
сознаюсь, ваше удивительное красноречие часто повергало меня в самую  черную
зависть. Таков уж я есть, что не терплю чужого превосходства. Иногда  слушал
я вас, как заблудший мореплаватель пение сирен, от  вас  же  перенял  немало
навыков для практики.
   - А я верю в ваше будущее, - ответил Горчаков. - Но если вам  повезет,  я
бы хотел, чтобы вы не пролетели над миром вроде метеора,  а  остались  вечно
непотухающей звездой.
   Простая любезность. Но за нею - политический смысл.
   На выходе из Летнего сада их  поджидали  кареты.  Последние  заверения  в
нерушимости дружбы - и дипломаты разъехались.
   Свою семью Бисмарк заранее спровадил в свои померанские поместья.  Настал
и скучный день его отъезда из России.
   - Ну что ж, - сказал посол, вкладывая часы в  кармашек  жилета.  -  Поезд
отходит через сорок минут.., пора!
   Взмахивая тростью, он  спустился  по  лестнице  особняка  на  набережную,
пронизанную свежим балтийским  дыханием,  знобящими  ветрами  Ладоги;  велел
везти себя вдоль Невы; от Медного всадника коляска завернула на Исаакиевскую
площадь, где совсем недавно был водружен скачущий Николай I; на Измайловском
проспекте посла задержал  массовый  проход  войск,  топавших  -  колонна  за
колонною - под Красное Село на весенние маневры. Бисмарк с  тревогой  глянул
на часы:
   - Некстати! Не пришлось бы ехать в объезд... Гвардейская пехота двигалась
легко и напористо. Бисмарк с недовольным видом озирал  молодые  потные  лица
солдат, в ладонях которых увесисто  и  прочно  покоились  приклады  нарезных
ружей.  А   впереди   батальонов,   приплясывая   по   мостовой,   выступали
ухари-песенники:

   Ребята, слава впереди,
   Кипят военные восторги:
   Пущай сияет на груди
   У каждого Георгий!

   Сменялись мундиры, усы и улыбки, блестели белые зубы  парней  из  русской
провинции, незнакомых  с  услугами  дантистов.  Замыкая  инфантерию,  словно
губительное  предупреждение  для  недругов,  быстрым  шагом,   молчаливы   и
собранны, проследовали низкорослые крепыши - егеря и павловцы...
   - Гони! - сказал Бисмарк,  пропустив  пехоту.  Но,  вплотную  примкнув  к
пехоте, в Измайловский проспект сразу же бурно влилась  цокающая  кавалерия.
Гарцевали сытые кони, сверкала броская амуниция, над  всадниками  колыхались
знамена, простреленные  в  буревых  атаках.  Бисмарк  видел  чистое  серебро
горнов, перевитых георгиевскими лентами, что получены за  взятие  Берлина  в
1760 году, и золотом горели боевые штандарты - за  Бородино  и  Лейпциг,  за
взятие Парижа... Посол, нервничая, снова глянул на часы:
   - Ах, черт их всех побери! Мой поезд уйдет...  А  за  конницей,  потрясая
воздух громыханием лафетов, в теснину Измайловского вкатывалась  артиллерия;
гаубицы почти миролюбиво кивали на поворотах дулами, крепкие ребята-канониры
сидели на зарядных фурах. Все ликовало и двигалось в пестроте боевых красок,
в  темпе  ускоренного  движения,  устремленного  к  военной  игре...  Россия
"сосредоточивалась" (как было сказано в циркуляре Горчакова)! А с  балконов,
затянутых от солнца  бледным  тиком,  украшенных  коврами  и  шалями,  щедро
перекинутыми  через  перила,  смотрели  на  прохождение  войск  петербуржцы.
Барышни украдкой от родителей посылали воздушные поцелуи юным офицерам, вниз
- на головы солдат - летели цветы.
   - Тьфу! - сказал Бисмарк. - Поезжай в объезд... В этой сцене  прощания  с
Петербургом  было  что-то  символическое:  всю  жизнь  русская  армия  будет
преграждать  ему  путь.  Именно  боевая  мощь  России  постоянно  заставляла
Бисмарка ехать  к  цели  "в  объезд",  избирая  окольные  пути.  Приходилось
учитывать эту нескончаемую лавину русской армии,  поддерживаемой  и  любимой
многомиллионным народом, который легко оставлял орало пахаря и смело  брался
за воинственный меч своих достославных предков...

***

   10 мая Бисмарк прибыл в Берлин и засел в отеле, как проезжий  турист;  он
ждал  окончательного  решения  судьбы.  Быть  или  не  быть!  Пришел   Роон,
доверительно сообщивший:
   -  Я  сейчас  видел  Шлейница,  он  велел  тебе  передать  от  имени  его
величества: "Время Бисмарка еще не пришло..."
   Бисмарка  взбесило  глупое  положение  претендента,  ждущего,  когда  его
поманят пальчиком. Он появился в Бабельсберге:
   - Я же семейный человек, а вынужден вести образ жизни холостяка. Мои вещи
остались в  Петербурге,  экипажи  загнали  в  Штеттин,  лошади  пасутся  под
Берлином,  жена  с  детьми  в  Померании,  а  я   до   сих   пор   не   имею
определенности...
   В  глазах  Вильгельма  I  он  прочел  страх   перед   будущим   и   почти
физиологическое отвращение лично к нему - к Бисмарку!  Очевидно,  король  не
знал, как от него избавиться...
   - Я не могу вернуться в Россию, где все думают о моем  вознесении,  но  и
оставаться в Берлине - выше моих сил.
   22 мая он получил назначение послом в Париж, откуда писал Роону:  "Прибыл
благополучно, и живу здесь, как крыса в пустом амбаре". В это  время  посол,
кажется, был согласен принять любой министерский пост - даже  без  портфеля.
Он ворчал:
   - Париж.., глаза бы мои его не видели! На  что  тут  смотреть?  Я  же  не
мальчик, чтобы шляться по бульварам...
   Париж всегда поражал его "беспорядочностью движения публики": с  прусской
точки зрения, французы могли бы гулять и по панелям -  незачем  им  выбегать
перед экипажами!

БУЛЬВАРЫ И КАТАКОМБЫ

   Известно, что когда господу богу  нечего  делать,  он  открывает  окно  и
любуется на парижские бульвары... Наполеон III реконструировал Париж,  щедро
украсив его проспектами и площадями, фонтанами и парками, но эстетика играла
в этом ничтожную роль. Один архитектор  императора  проговорился:  "Ах,  эти
узкие улочки! На них так легко возводить баррикады и так удобно  швырять  из
окон на головы солдат старые кровати и  даже  лечки.  Ищи  потом  виноватых!
Правда, можно перебить всех жильцов поголовно, но.., нельзя  же  делать  это
довольно часто. Лучше уж проложить широкие проспекты".
   Франция находилась в блеске славы  и  благосостояния,  она  беззастенчиво
богатела и спекулировала. Отняв у парижан свободу. Наполеон III  заменил  ее
игрою на бирже. "Богатеть - единственное, что нам осталось" - это был лозунг
Второй империи. Франции для французов показалось уже маловато, они привыкали
к колониальным продуктам Алжира и Вьетнама, далеких  экзотических  островов.
Горячка жизни усиливалась, высшее общество обращалось к разврату и  мистике,
а в центре разгульной катавасии  стояла  не  совсем  обычная  фигура  самого
императора. Мошенник, создавший высокий уровень  жизни  в  стране,  аферист,
политика которого держала в напряжении континенты, - несомненно, он  обладал
еще какими-то иными качествами, не только  отрицательными...  Между  прочим,
Бисмарк заметил в Наполеоне III почти женскую страсть  к  салонным  играм  и
шарадам (которой, как известно,  были  подвержены  все  монархи  Европы),  и
прусский посол пришел к заключению:
   - Я не желал бы своей дочери такого мужа! Но он не выскочка. Уж  если  он
любил заниматься всякой ерундой, так это  значит,  что  в  нем  течет  кровь
истинного монарха. Но почему  его  словам  и  поступкам  придают  так  много
значения? Если сейчас в  Сахаре  выпадет  снег,  не  надо  думать  о  кознях
Тюильри...
   Летом он навестил  Лондон,  где  в  беседе  с  Дизраэли  (будущим  лордом
Биконсфилдом) в свойственной ему  грубой  манере  развил  свои  политические
планы на ближайшие годы:
   - Хотят этого в Берлине или не хотят, но я  возглавлю  политику  Пруссии!
Будет ли мне помогать ландтаг или рискнет мешать мне - безразлично, но армия
Пруссии станет самой мощной  в  Европе.  Я  ненавижу  Австрию,  которую  вы,
англичане,  поддерживаете  на  Балканах.  Австрия  всегда  имела  гигантский
желудок и скверное пищеварение. Я решил прописать вашей любимой подруге пару
хороших клистиров с толченым стеклом и  скипидаром,  дабы  венское  здоровье
круто пошло на поправку. Мне нужен лишь предлог, чтобы поставить Австрию  на
колени, после чего я палкой разгоню всех демагогов из Франкфурта, я  подчиню
себе мелкие и крупные немецкие княжества,  я  создам  могучую  Германию  под
знаменами Гогенцоллернов.
   - И вы приехали сюда... - растерялся Дизраэли.
   - Да! - отрапортовал Бисмарк.  -  Я  приехал  сюда  только  затем,  чтобы
министры королевы знали о моих планах...
   После туманных формул,  в  которые  дипломатия  ангельски  облекала  свои
каверзы, заявление Бисмарка прозвучало как выстрел в упор -  бац!  Дизраэли,
едва опомнясь, сказал своим чиновникам:
   - Вы видели этого прусского хама? Запомните его лучше.  Бисмарка  следует
бояться, ибо он говорит, что думает...
   В Гайд-парке оборванные и засаленные ораторы вели себя с таким  апломбом,
будто их допустили в палату лордов. А на  стенах  домов  пестрели  афишки  о
предстоящем концерте русского народного хора: "Герцен-вальс и Огарев-полька,
сочинение композитора князя Юрия Голицына". Именно здесь, в Лондоне, Бисмарк
впервые в жизни увидел пьяную женщину, которая, будто  свинья,  валялась  на
грязной панели. И это было самое сильное впечатление, вынесенное  послом  из
Англии.

***

   Бисмарк по-французски, как и по-английски, говорил неважно,  делая  очень
длинные паузы в поисках нужных слов. За пять месяцев пребывания в Париже  он
не проявил активности дипломата, нисколько не заинтересовал  своей  персоной
французское общество. Евгения Монтихо, хорошо разбиравшаяся в людях, на этот
раз  ошиблась,  сочтя  Бисмарка  "пустым  и  ограниченным  пруссаком,  каких
много..." На загородной даче в Вильнев-Этани  она  пожаловалась  послу,  что
получает очень много писем от сумасшедших.
   - Говорят, они любят подчеркивать слова.
   - Это правда. Но я тоже люблю их подчеркивать. Не будем  муссировать  эту
тему дальше, - сказала  Евгения.  -  Лучше  вы  назовите  мне  свое  главное
душевное качество.
   - Я много страдаю от своего  добродушия...  Бисмарк  произнес  эти  слова
жалобным голосом. Монтихо резким движением ноги отбросила назад длинный трен
платья, в ее  руке  с  треском  раскрылся  черный  испанский  веер.  Странно
хмыкнув, она удалилась в заросли  жасмина,  где  ее  поджидал  с  мандолиною
сардинский посол Коста Нигра... Пощипывая козлиную  эспаньолку,  к  Бисмарку
подошел Наполеон III:
   - Хочу вас предостеречь: вы почаще вспоминайте герцога Полиньяка, который
начал с реформ, а закончил жизнь на соломенной подстилке...  Вы  никогда  не
сидели в тюрьме?
   - Еще нет, - сказал Бисмарк.
   - Жаль. Это дало бы вам богатый материал для размышлений. Я сидел  часто,
словно  карманный  жулик...  Любой  государственный  деятель,  -   продолжил
Наполеон III, - подобен высокой колонне на  площади  столицы.  Пока  колонна
зиждется на пьедестале, никто не пробует ее измерить. Но стоит ей рухнуть  -
мерь ее вкривь и вкось, кому как хочется.
   - Я запомню ваши слова, - ответил Бисмарк так,  будто  о  чем-то  зловеще
предупредил - даже с угрозой... На берегу  пруда  Наполеон  III  с  живостью
спросил:
   - А вы не верите в то, что я - Христос? Бисмарка  трудно  удивить  глупым
вопросом:
   - Если докажете.., отчего же не поверить? В императоре не  угасал  талант
циркового артиста. Он спустился к кромке берега, что-то приладил на  ноги  и
мелкими шажками побрел по воде. Достиг уже  середины  озера,  когда  на  миг
потерял равновесие. Справился и пошагал по воде назад.
   - Теперь вы, Бисмарк, убедились, что я святой?
   - Вы меня убедили. У вас отличные падескафы из каучука. Надев их себе  на
ноги и надув их воздухом, я тоже могу побыть в роли нашего Спасителя.
   - Вы непоэтичны, Бисмарк, как и все пруссаки.
   - Ваша правда. Талеры получаю не за поэзию... Подошел придворный,  что-то
шепнул императору на ухо.
   - А нельзя ли чуть попозже? - спросил тот.
   - Все собрались. Уже ждут.
   Наполеон III повернулся к послу Пруссии:
   - Вы не подумайте, что тут политический секрет.  Нет,  я  завтра  еще  не
отберу у вас Рейнские земли. Просто лейб-медики срочно требуют от меня  мочу
на анализ. Вам-то, Бисмарк, хорошо - к вашим услугам любой куст. А под  меня
урологи какой уже год подставляют хрустальный флакон...
   Мешки под его глазами выдавали запущенную болезнь, и, говорят,  император
очень страдал от нестерпимых болей.
   Когда кладбища совсем задушили Париж,  грозя  ему  злостными  эпидемиями,
было  решено  всех  парижан,  живших  в  столице  со   дня   ее   основания,
перебазировать.., под Париж!  Большие  бульвары  и  звезда  площади  Этуаль,
наполненные очарованием беспечальной жизни, словно не хотят знать,  что  под
ними затаилась страшная бездна скорбного молчания предков.
   - А вы были в катакомбах? - спросил император. - Я даже там завтракал. Не
навестить ли нам иной мир?
   - С великим наслаждением, - откликнулся Бисмарк. Вечером  они  спустились
под улицы Парижа.
   - У меня две империи, - говорил Наполеон III, освещая дорогу  факелом,  -
наверху империя жизни, а вот здесь раскинулась  империя  смерти...  Зловещее
зрелище, не правда ли?
   В глубоких галереях, на многие-многие мили,  тянулись  поленницы  костей,
украшенные ожерельями из черепов. По самым скромным подсчетам, здесь  лежали
7 000 000  парижан  тридцати  поколений,  прошедшие  путь  длиною  в  девять
столетий.
   - Суета сует, - сказал император, прикуривая от факела. - Католики резали
гугенотов, а гугеноты резали католиков... Что толку от Варфоломеевской ночи,
если все они, жертвы и убийцы, теперь мирно лежат рядышком?
   - Хороший повод для размышлений... Забавно! Было странно  думать,  что  в
нескончаемых лабиринтах туннелей (конца которых никто не знает) лежат только
кости, кости, кости. Среди них уже не отыскать останков Рабле  или  Мольера,
навсегда потерян череп Монтескье или Сирано  де  Бержерака.  Все  свалено  в
кучи, словно дрова, и берцовая кость прекрасной  герцогини  Валуа  подпирает
оскаленный череп якобинца, погибшего под ножом криминальной гильотины.
   Наполеон III вел себя, как радушный хозяин:
   - Ну, как вы себя чувствуете, Бисмарк?
   - Превосходно! Сюда бы еще немного выпивки... Хлопок в ладоши -  и  сразу
появился  столик,  лакеи  в  красных  ливреях  втащили  корзины  с  вином  и
закусками.
   - Угощайтесь, - любезно предложил император. -  Здесь  хорошо  обдумывать
злодейские планы о переустройстве мира на свой лад. Я иногда думаю: а  вдруг
библейские пророки правы, - тогда эти кости срастутся, облеченные в плоть, и
мертвецы с ревом устремятся из катакомб обратно - на бульвары!
   - Я не верю в воскрешение усопших, сир. По-моему, уж если кто  вытянулся,
так это.., надолго.
   Два циника, разгоряченные  вином,  вели  богохульные  разговоры  на  фоне
смерти. Политика для них неизменно сопряжена с войной, а  война  с  тысячами
смертей...
   - И все-таки империя - это мир, - сказал Наполеон III.
   - Позвольте не поверить! - отвечал Бисмарк. Наполеон факелом осветил вход
в мрачную глубину.
   - Вот! - выкрикнул он. - Еще никто не знает, что там. Сколько  смельчаков
ушли туда и никогда не вернулись обратно. Но сторожа мне  рассказывали,  что
по ночам они иногда слышат, как там кто-то хохочет...
   - Наверное, там живется веселее, нежели  наверху.  С  соизволения  вашего
величества, я выпью еще.
   - Пейте, Бисмарк, а я не могу. Почки! Ох... Они заговорили о  достижениях
медицины и способах продления человеческой жизни. Бисмарк убежденно твердил:
   - Вам надо есть острый сыр из овечьего молока.
   - Но я сижу на диете. Какой там сыр?
   - Да, вам не повезло...

***

   От невыносимой тоски Бисмарк бежал из Парижа и стал бесцельно колесить по
стране.  Тулуза,  Монпелье,  Лион...  18  сентября  он  получил  шифрованную
телеграмму от Роона, которая перевернула не только его жизнь,  но  и  решила
судьбу Германии; в телеграмме условным  языком  было  сказано:  "Промедление
опасно. Спешите. Дядя Морица Геннинга".

НОВАЯ ГЛАВА ИСТОРИИ

   Он еще не знал подробностей...
   - Призовите Бисмарка! - велел Роону король  и  тут  же  махнул  рукой.  -
Теперь, - сказал, - когда все яйца разбиты всмятку, Бисмарк и сам не захочет
жарить для нас яичницу... Да его сейчас и нет в Берлине!
   - Он уже здесь, - ответил Роон. Бисмарк вошел в кабинет, и  король  снова
испытал к этому лысому детине предельное отвращение. Он вздохнул безо всякой
надежды и, внутренне благословись, начал заупокойно:
   - Я повис в воздухе, паря над крышами Берлина,  и  теперь  не  знаю,  где
рухну... Если я не могу управлять страной, давая ответ  перед  богом,  то  я
должен отойти  в  сторону.  Я  не  желаю  царствовать,  исполняя  лишь  волю
большинства ландтага. Вокруг меня - пусто, и никто  не  способен  возглавить
правительство, чтобы противостоять этому большинству. Вот мое  отречение  от
престола предков.
   Можете ознакомиться.
   "Нам не остается никакого иного  выхода,  кроме  как  отречься  от  наших
королевских прав..." - Бисмарк не стал читать далее. Он почтительно выжидал.
Календарь в кабинете отрекающегося короля показывал 22 сентября 1862 года, -
за  окнами  Бабельсберга,  в  смутном  шорохе  опадающих  листьев,  в   шуме
тоскливого дождя чуялось дыхание германской истории.
   - Я давно готов. Оставьте при мне только генерала Роона,  всех  остальных
министров я разгоню ко всем чертям...
   Поразмыслив, Вильгельм I построил первый вопрос:
   - Согласны ли вы управлять страной вопреки воле  ландтага  и  в  одиночку
сражаться против депутатского большинства?
   Бисмарк отвечал без промедления:
   - Да.
   - Согласны  ли  продолжить  реорганизацию  армии  Пруссии  без  одобрения
военного бюджета большинством парламента?
   - Да...
   - В таком случае, - сказал король, бросая свое отречение в ящик стола,  -
я еще попробую постоять за честь своего имени.
   Он предложил Бисмарку спуститься в парк, где показал ему программу  своей
политики, изложенную бисерным почерком на  восьми  страницах.  Будучи  очень
высокого мнения о дарованиях своей жены, король учитывал и  все  фру-фру  ее
"кринолинов" в будущей политике государства. Бисмарк тут же вдребезги разнес
эти планы, не щадя старческого самолюбия короля. Он жестоко высмеял  желание
Вильгельма I поместиться где-то в центре между либералами и консерваторами:
   - Перед лицом национальных задач, которые должна решать наша  Пруссия,  -
сказал он, - любая оппозиционная фраза,  как  справа,  так  и  слева,  будет
одинаково пагубна...
   Король порвал программу, а клочья пустил по ветру. Бисмарк строго  указал
старику, что такими вещами не кидаются. Всегда  найдется  мерзавец,  который
клочки подберет, аккуратно их склеит и  прочитает,  а  потом  даст  почитать
другим негодяям. Король (65-ти лет) и Бисмарк (47-ми лет) долго  ползали  по
мокрой траве, собирая клочки "кринолинной" программы...

***

   На следующий день последовало решение ландтага  -  вообще  вычеркнуть  из
бюджета страны военные расходы. В ответ на это Вильгельм I  огласил  указ  о
назначении  Бисмарка  министром  иностранных  дел  и  временным  президентом
страны.
   По крышам Берлина барабанил частый дождь.
   - Ну, Бисмарк, - сказал король, нацепляя галоши,  -  тридцатого  сентября
день рождения моей дражайшей супруги, а она в Баден-Бадене.., съезжу-ка я  в
Баден, чтобы ее порадовать, а вы т