о, Горчаков не мог не заговорить о  Польше  -  тем
более с Валевским (поляком же!):
   -  Мы  неповинны  в  страданиях  польской  нации.  Почему  ваш  император
апеллирует именно к нам, русским? Россия никогда  не  жаждала  раздела  Речи
Посполитой, но Екатерина Великая была вынуждена пойти на это, когда увидела,
что Польшу стали раздергивать по кускам - то Австрия, то Пруссия...
   Валевский молчал. Горчаков вздохнул:
   - Австрия и Пруссия поляков германизируют, жестоко  преследуя  их  нравы,
язык и обычаи. А в русской Польше все осталось по-прежнему, мы не собираемся
делать из поляков русских... Вы же сами, граф, провели юность в  Варшаве!  И
вы знаете: всюду слышна польская речь, вечером открываются польские  театры,
звучит польская музыка, вы читаете газеты на польском языке...  Нет,  мы  не
стеснили  поляков.  Я  даже  полагаю,  что  мы  их  спасли   от   неизбежной
германизации.
   Разрядив гнетущую обстановку, он сказал:
   - Пусть наши кесари сердятся н дальше. А мы ведь политики,  и  Франции  с
Россией еще предстоит решить немало общеевропейских задач... Если вы станете
воевать с Австрией, Россия сохранит позицию, выгодную не для Австрии, а  для
Франции. Сразу положим это на весы! На другую чашу  весов  вы  кладете  свою
поддержку России в делах восточных. Говоря очень  много  об  итальянцах,  не
станем забывать о миллионах славян, попавших под двойной пресс  угнетения  -
мусульманской Турции и не в меру благочестивой христианской Вены...
   Лишь под утро Горчаков вернулся к себе, где его поджидал неутомимый  друг
- Жомини. Князь сразу переменил сорочку.
   -  Мокрая,  -  сказал.  -  Пришлось  попотеть.  Налейте   мне   стаканчик
мозельского. Сейчас это не повредит. Жомини спросил о конечных результатах.
   - Основа для союза  с  Францией  сохранилась,  но  после  рокового  слова
"Польша" проект договора не подписан...
   - Чего же следует теперь ожидать?
   - Войны, - ответил Горчаков и пошел спать.

***

   По дороге на родину, задержавшись в Веймаре, царь все  же  согласился  на
встречу с австрийским  императором.  Словно  в  извинение  себе,  он  сказал
Горчакову:
   - Я ничего не простил Австрии, и в этом смысле вы  можете  быть  за  меня
спокойны. Кесарь будет выклянчивать у России прощения, но  я  Габсбургам  не
верю.., ну их!
   Франц-Иосиф приехал за милостью, прося о ней глазами 11 изогнутой спиной,
как собака просит мозговой кости. Горчаков хотел присутствовать при встрече,
но царь сказал ему:
   - Зачем это вам? Не доставит удовольствия.., Франц-Иосиф и сам понял, что
главное препятствие в его планах не царь, а  Горчаков,  и,  желая  задобрить
министра, он наградил его орденом св.  Стефана.  В  таких  случаях  положено
отдариваться, но Горчаков предупредил царя, чтобы тот не вздумал  награждать
русским орденом канцлера Буоля.
   - Вы меня ставите в неловкое положение!
   - Неловкое  положение  -  обычное  для  политика...  Издали  наблюдая  за
монархами, гулявшими под ручку  среди  цветников,  министр  тогда  же  зрело
решил, что Австрия будет непременно отмщена -  независимо  от  того,  о  чем
беседуют сейчас эти два европейских фараона... Покидая Веймар, князь  сделал
политический жест -  орден  св.  Стефана  он  забыл  на  подоконнике  ванной
комнаты. Газеты сообщили Европе, что  можно  забыть  часы  или  кошелек,  но
забыть высший орден Австрийской империи.., тут, простите, что-то не так!

НЕЩАДНОЕ КУРЕНИЕ В БУНДЕСТАГЕ

   Тиргартен еще не был тем знаменитым  парком,  каким  стал  для  берлинцев
позже: по ночам  тут  воры  раздевали  прохожих,  на  рассветах  дуэлировали
оскорбленные, в полдень сходились с детьми няньки и кормилицы, чтобы завести
роман с солдатами из ближайшей казармы. Однажды утром в Тиргартене громыхнул
выстрел... Пастор склонился над убитым дуэлянтом:
   - Боже, что мы скажем теперь королю?
   Так погиб барон Гинкельдей, начальник  тайной  полиции:  он  погиб  из-за
женщины, хотя король накануне запретил ему  дуэлировать.  За  гробом  своего
верного альгвазила шел сам Фридрих-Вильгельм IV, неся  в  руках  черно-белое
знамя, а процессию замыкал Штибер... По возвращении в замок  король,  громко
плача, обнял адъютанта - барона  Мюнхгаузена:  "Мой  бедный  Гинкельдей  уже
пирует в Валгалле, кто может заменить мне его?"  Пройдя  в  спальню,  король
"сел перед столиком, на котором стояли графины с водкой и кюммелем, напитком
каменщиков.., начал пить быстро, большими  глотками,  приставив  горлышко  к
губам. Два  лакея  стояли  по  сторонам  почтительно  и  бесстрастно,  давно
привыкшие   к   такому   зрелищу".   В   день   похорон   полицай-президента
Фридрих-Вильгельм IV  начал  пороть  чепуху.  Врачи  давали  ему  лекарство,
которое он запивал графином водки. При этом король рыдал:
   - Какой я король? Я манекен,  похожий  на  него...  Власть  над  Пруссией
хотела взять его жена,  но  вмешался  братец  Вильгельм,  ставший  регентом.
Сумасшествие короля и регентство над ним брата от народа Пруссии скрывалось.
А сыщика Штибера за многие преступления отдали  под  суд!  Сам  адвокат,  он
построил свою защиту умно: я, мол, исполнял только приказы  его  величества.
Справиться же у короля -  так  это  или  не  так,  было  невозможно.  Сыщика
выкинули со службы без права на пенсию. Бедствуя,  он  пригрелся  в  русском
посольстве, исполняя мелкие  шпионские  поручения  за  аккордную  плату.  По
вечерам, вернувшись домой, зябко дрожащий, Штибер снимал  со  стены  портрет
сумасшедшего короля, отодвигал  потаенную  щеколду  -  и  сразу  механически
отворялась филенка шкафа, а там, в глубине затхлой ниши, хранилась секретная
картотека на 40000 добрых пруссаков...  Это  -  его  будущее,  будущее  всей
Пруссии, судьба всей Германии! Здесь была и карточка  на  Бисмарка,  восьмой
год сидевшего послом во Франкфурте; Штибер  охотно  вписал  в  досье  тайную
резолюцию из анналов берлинских архивов: Бисмарк -  красный  реакционер;  от
него несет кровью; к его услугам мы обратимся впоследствии.

***

   Было так: если в Берлине министры плохо слушались короля, он  вызывал  из
Франкфурта Бисмарка, словно желая сказать: "Вот, дети! Прибежал  серый  волк
из темного леса, он вас  может  скушать",  -  и  появление  Бисмарка  делало
министров покорными. Но это не значило, что король хотел бы  иметь  Бисмарка
своим министром. В роду Гогенцоллернов хранилась древняя заповедь:  "Никогда
не давать ходу этим дерзким людям с Эльбы - Бисмаркам!"
   Во франкфуртском дворце  князей  Турн-и-Таксисов,  где  собирались  послы
отжившего феодального  мира,  Бисмарк  олицетворял  старую  Пруссию,  заветы
юнкерства и бранденбургскую  спесь.  Коллеги  видели  в  нем  лишь  заядлого
абсолютиста  и  грубого  выпивоху  с  замашками   студента-эликурейца.   Они
ошибались! Бисмарк изучал в бундестаге хитросплетения  венской  политики,  а
сам Германский союз неуважительно именовал "лисятником, где уже нечем дышать
от вони..."
   Австрийский посол граф Рехберг спрашивал:
   - Если вам нечем  дышать,  господин  Бисмарк,  зачем  же  вы  с  завидным
усердием посещаете заседания бундестага?
   - Просто я еще не изучил все ваши норы... Прусский  посол  во  Франкфурте
снимал хорошенький особняк в девять окон, смотрящих на Ландштрассе с фасада,
обвитого вечно зеленеющим плющом. Здесь он жил с семьей и посольским штатом.
В глубине двора был  тенистый  садик,  а  в  саду  стояла  беседка  вычурной
мавританской формы. Всю жизнь Бисмарк обожал  садовые  беседки,  и  сегодня,
наполнив кувшины пивом и прихватив с кухни тарелку с чибисовыми  яйцами,  он
принимал у себя дорогого друга своей бесшабашной юности...
   - Садись, Александр, я так рад тебя  видеть!  Гость  был  издалека  -  из
России, друг  его  студенческих  дней,  звали  его  Александром  Андреевичем
Кейзерлингом.
   Это  был  ученый-палеонтолог,  видная  фигура  в  русском  научном  мире.
Отхлебнув пива, Кейзерлинг рассказывал Бисмарку о своих приключениях в устье
Печоры; как он чуть  не  погиб  в  безлюдье  Тиманской  тундры;  вдохновенно
поведал о поисках каменного угля в донецких степях Приазовья, о  романтичных
кочевьях в киргизских улусах... Бисмарк, естественно,  перевел  разговор  на
политику:
   - А как у вас относятся к Австрии?
   - Россия ее не любит, - отвечал ученый.
   - Пруссии в спорах с Веною надо быть жестче.
   - А не приведет ли эта  жесткость  к  Иене?  Иена  -  страшное  поражение
Пруссии в 1806 году. Бисмарк обколупал пестрое чибисово яичко.
   - Но почему же сразу к Иене? - спросил он. - Моя позиция может привести к
битве под Лейпцигом! Наконец, доставить Пруссии и лавры Ватерлоо...
   От пива Бисмарк краснел - ученый друг его бледнел.
   - Отто, ты уверен в будущей войне с Австрией?
   - Пруссия обязательно будет с ней драться.
   - Но о таких вещах открыто не говорят.
   - А я говорю... Австрия - это зловонный труп, который разлагается посреди
дороги немцев к объединению. Ты посмотри, приятель: после  каждого  сильного
дождя у многих немцев все их отечество прилипает к подошве башмака...
   Он окликнул своего лакея Энгеля, велел подать еще пива да заодно принести
в беседку офицерский мундир ландвера, в который и облачился, явно красуясь.
   - Ты не смейся надо мной, Александр,  -  сказал  Бисмарк,  -  мундир  для
пруссака все равно что корсет для парижанки. - Опьянев, он расчувствовался:
   - Берлин не любит меня! Мне  уже  за  сорок  лет,  а  я  еще  таскаю  чин
поручика. - В уголках глаз Бисмарка блеснули искренние слезы обиды.  -  Черт
их всех раздери, когда же мне дадут эполеты ротмистра?

***

   История личности - это  история  ее  предков...  Бисмарки  происходят  от
буйного портняжки из Штендаля, бывшего таким задирой, что его даже  отлучили
от церкви (так и умер без покаяния). За 400  лет  существования  этого  рода
только один из Бисмарков не взял в руки меча; он  основал  замок  Шенхаузен,
после чего старшие  сыновья  в  роде  Бисмарков  получали  к  своей  фамилии
приставку "Шенхаузен". Из глубины веков дошли до нас портреты  Бисмарков,  и
разглядывать их весьма  поучительно.  Мужчины,  как  правило,  забронированы
латами, в руках дымятся мушкеты, лица  бульдожьи,  улыбки  уст  каверзны.  А
женщины некрасивы, без жеманства и кокетства; на портретах  они  замерли  по
стойке "смирно", словно сознавая свое абсолютное подчинение  вооруженным  до
зубов мужьям.
   Наш герой унаследовал от предков железное здоровье, презрение  ко  всяким
иллюзиям, умение опираться на грубую животную силу и  феноменальную  волю  в
достижении  желаемого.  Один  лишь  вид  препятствия,  возникшего  на  пути,
приводил Бисмарка в первобытную ярость. Бисмарк  вобрал  в  себя  и  приметы
"юнкерства" -  любовь  к  охоте,  к  обильной  еде  и  выпивке.  Церковь  не
соблазняла его. "Что делать! - не раз говорил он. -  Смолоду  люблю  длинные
сосиски и коротенькие проповеди..."
   Мать его была из профессорской семьи Менкенов и  не  желала  видеть  сына
военным. Бисмарк учился сначала в  Геттингене,  потом  в  Берлине.  "Она,  -
говорил он о матери, - хочет сделать из меня  умного  Менкена,  но  я  решил
остаться неглупым Бисмарком!" По ночам  он  шатался  по  улицам,  распугивая
прохожих, слонялся  по  трактирам.  В  корпорации  буршей  славился  умением
открывать бутылки выстрелами из пистолета. Науками он себя не изнурял,  зато
за три учебных семестра имел 27 дуэлей на рапирах. Глубокий шрам над верхней
губой, обычно белый, становился багровым - в гневе... Но бурш не  был  глуп.
Кейзерлинг, учившийся вместе с ним, знал, что Бисмарк  замыкается  на  целые
недели в аскетическом одиночестве, самоучкой постигая прошлое мира.  "Изучая
минувшее, - мечтал он, - можно  предугадать  будущее.  История  поможет  мне
распознать границы возможного: политик обязан знать, где кончается тропинка,
ведущая его в пропасть..."
   Из чиновной службы Бисмарк вынес ненависть к прусской бюрократии.  Он  не
верил в ее способности и возненавидел дотошную аккуратность  в  чистописании
казенных бумаг, которые никогда и никому не нужны. Бисмарк рассуждал так:
   - Чиновники - это трутни, пишущие законы, по которым человеку не прожить.
Почему у министров жалованье постоянно и  независимо  от  того,  хорошо  или
дурно живется населению Пруссии? Вот  если  бы  квота  жалованья  бюрократов
колебалась вверх-вниз в зависимости от уровня жизни  народа,  тогда  бы  эти
дураки меньше писали законов, а больше бы думали...
   Бисмарк и сам убедился, что с его  брутальным  характером  начальству  не
угодишь, а потому, плюнув на чиновную карьеру, зажил померанским  помещиком.
Слава о его буйных  похождениях  облетела  всю  Померанию.  Бисмарк  получил
прозвище "бешеного юнкера": он будил гостей  выстрелами  из  пушки,  ударами
плети загонял в дамскую спальню диких визжащих лисиц. В результате  ни  одна
девушка не пожелала стать его  невестой.  После  смерти  отца  в  1845  году
Бисмарк водворился  в  родовом  замке  Шенхаузен.  Знакомая  ему  семья  фон
Путкаммеров особенно невзлюбила Бисмарка в роли  жениха.  А  так  как  любое
сопротивление только усиливало энергию Бисмарка,  то  он  своего  добился  -
фрейлен Путкаммер стала его женою. Эта очень некрасивая и сухопарая  женщина
была верным спутником его долгой жизни. Бисмарк не любил, если халат и туфли
подавал лакей - пусть подаст жена! "А что ей еще делать?" - рычал он... В ту
пору он был здоровым  мужчиной,  неутомимым  и  бодрым,  до  бесцеремонности
откровенным...
   Революция 1848 года стала для него рубежом, за которым он разглядел  мир,
ненавидимый им! В юнкере проснулся дух предков, которые  в  лесных  чащобах,
услышав цокот чьих-то копыт,  сразу  хватались  за  мечи,  готовые  рубиться
насмерть. Бисмарк поднял крестьян на новую Вандею, чтобы раздавить  "большие
города", как источники революций. Он на коленях умолял  короля  быть  тверже
кремня, не щадить ядер и пороху, а  принца  Вильгельма  (нынешнего  регента)
довел до истерики чтением каких-то дурацких стихов, в  которых  оплакивалось
уроненное в лужу знамя Гогенцоллернов. Кровожадные взгляды Бисмарка напугали
берлинский двор. "Дикого юнкера" стали бояться, но зато его все запомнили!
   Революция тоже стремилась к объединению всех  немцев  под  крышею  единой
Германии, но Бисмарк стоял по другую сторону баррикад: ему хотелось  создать
Германию не снизу, а сверху - не от народа,  а  от  королевской  власти.  Из
революции он вынес убеждение  в  слабости  Гогенцоллернов,  он  презирал  их
тряские, как желе, душонки. В прусском  ландтаге  он  занял  крайнюю  правую
скамью. При этом еще издевался над теми, кто  сидел  левее  него.  Они  тоже
глумились над ним, но Бисмарк  спокойно  покрывал  шум  парламента  гремящим
басом:
   - Нечленораздельные звуки - это не аргументы!
   Да, Бисмарк никогда не  скрывал,  что  реакция,  как  и  революция,  тоже
способна воздвигать баррикады поперек улиц.  Бисмарк  -  зверь  опасный  для
всех. Потому-то его и засунули во Франкфурт, как затычку в пустую прогнившую
бочку.

***

   Представители германских княжеств в  "лисятнике"  с  рабской  покорностью
выслушивали венские окрики. Никто не осмеливался возражать  графу  Рехбергу,
на лице коего запечатлелся  сиятельный  отблеск  былой  политики  Кауница  и
Меттерниха.
   Во время дебатов курил один лишь Рехберг! Остальные  нюхали,  чем  пахнут
его  сигары...  Наконец   Бисмарку   это   надоело.   Он   раскрыл   кожаный
портсигар-складень, в карманах которого лежали отдельно  две  сигары  и  два
гусиных  пера.  Прусский  посол  не  спеша  подошел  к  креслу  председателя
бундестага, сказал:
   - Желаю от вас спичку, чтобы раскурить сигару... Несовершенство тогдашних
спичек заставило Рехберга  немало  повозиться,  прежде  чем  сигара  в  руке
Бисмарка не обдала его клубом противного дыма.
   - Вот теперь хорошо, - сказал Бисмарк. При гробовом молчании  бундестага,
пораженного строптивостью Пруссии, курили два человека - Рехберг и  Бисмарк.
Робкие послы немецких княжеств дождались вечера и разбежались по  квартирам,
дабы срочно сообщить сюзеренам о дерзком курении Пруссии. В  частности,  они
спрашивали - как быть в этом случае? Можно ли им тоже курить  в  присутствии
высокого посла Вены? Но княжеская Германия безмолвствовала...
   Бисмарк спросил у посла Баварии, бывшей  (после  Пруссии)  самым  крупным
государством в немецком мире:
   - Вы получили ответ от своего правительства?
   - Увы, - отвечал тот, - Мюнхен молчит.
   - А без Мюнхена сами курить не можете?
   - Но.., что скажет Вена?
   Бисмарк пожертвовал Баварии свою сигару.
   - Решение этого вопроса, - сказал он послу, - вам предстоит взять на свою
личную ответственность...
   Вслед за Баварией с опаской задымили Саксония с Вюртембергом, даже робкий
Ганновер разжег желтую испанскую пахитосу, только  Гессен-Дармштадт  не  мог
преодолеть в себе природного отвращения к табаку. Бисмарк шепнул гессенцу:
   - Да суньте хотя бы трубку в рот и терзайте ее в  зубах,  чтобы  побесить
этого венского зазнайку...
   Граф  Рехберг,  обкуренный  со   всех   сторон   германскими   вассалами,
приблизился к Бисмарку со словами:
   - Но ведь это.., революция! Господин прусский посол, за оскорбление  моей
имперской особы я делаю вам.., вызов!
   Бисмарк только того и желал. Раздалось рычание:
   - Едем в Бокенгеймскую рощу... Эй, шпаги нам! Рехберг ожидал от  Бисмарка
только извинений:
   - Я не могу дуэлировать без разрешения Вены.
   - Вы бесчестны, как и ваша занюханная,  паршивая  Вена!  Господа,  будьте
свидетелями.., составим  протокол!  Их  растащили  в  стороны,  как  уличных
драчунов. Бисмарк прямо в лицо Рехбергу выпалил:
   - Вы понюхали лишь табачного дыма, но придет время,  и  я  заставлю  Вену
глотать пороховой дым артиллерии...
   Французский посланник во Франкфурте, дружески  относившийся  к  Бисмарку,
застал его в беседке на Ландштрассе.
   - Коллега, - сказал он, - из вас никогда не получится дипломата,  ибо  вы
крайне неосторожны в выборе слов. Бисмарк в ответ оглушительно захохотал:
   - А не выпить ли нам по  этому  поводу?..  Рехберг  нажаловался  в  Вену,
возникла кляузная переписка  с  Берлином,  и  принц-регент  сказал  генералу
Роону:
   - Не мешало бы для Бисмарка найти такое прохладное местечко,  где  бы  он
мог остудить слишком горячую голову. Наверное, петербургские  морозы  пойдут
ему на пользу...

ОСЛОЖНЕНИЯ СО ВЗРЫВАМИ

   Горчаков навестил Алексея Федоровича  Орлова,  который  после  Парижского
конгресса получил титул князя и заседал в комиссии по освобождению  крестьян
от крепостной зависимости, относясь к реформам крайне враждебно. В разговоре
с ним, между прочим, Александр Михайлович спросил:
   - А что вы  можете  сказать  о  графе  Кавуре?  Кавур  -  премьер-министр
Пьемонта, иначе Сардинского королевства; он действовал путем  интриг,  почти
ювелирных, ловко используя в своих целях и патриотизм гарибальдийцев.
   - Меня так затеребили в Париже, - отвечал Орлов, - что было не до Кавура.
Когда страсти конгресса поутихли, я сам подошел к нему и  сказал  следующее:
"Граф, пусть это останется лишь историческим анекдотом, что ваш Пьемонт,  не
в силах избавить Италию  от  австрийцев,  уже  позарился  на  захват  нашего
русского Крыма..."
   - Что он вам ответил, этот делец?
   - Кавур, как всегда, потирал руки, говоря, что они люди бедные, а из всей
России один лишь Крым по климатическим условиям годится для  расселения  там
итальянцев...
   К беседе подключился и сын Орлова - Николай Орлов, красивый меланхолик  с
черной повязкой через лоб (он потерял глаз в Крыму во  время  перестрелки  с
французами).
   - Я недавно из Парижа и могу кое-что добавить об итальянских каверзах.  Я
был представлен дамам из свиты Евгении - Валевской, Галифэ и мадам Пурталес,
среди них была и Кастильон, любовница Наполеона Третьего, имеющая в  Тюильри
огромное влияние.  Она  родная  племянница  Кавура,  но  о  дяде  отзывалась
пренебрежительно. И с презрением  говорил