ермании не все благополучно. Биржа может потребовать от Бисмарка ясности  в
политике, чтобы марка не шаталась по курсу. А ясность Бисмарк может найти  в
войне... Да! Ибо только война способна  оживить  стынущие  без  работы  цехи
заводов Круппа и Борзига, а эти "стальные" господа  (да  простит  мне  бог!)
крепче "железного" канцлера.

***

   Но Бисмарк, как и Горчаков, тоже умел из любой неудачи  выковать  выгоду.
Под бой барабанов и  газетную  трескотню  он  провел  через  рейхстаг  новый
военный закон, который увеличил германскую армию.  В  казармах  ружья  Дейзе
спешно заменяли новейшими ружьями системы Маузера...
   В эти дни от Горчакова услышали фразу:
   - Очевидно, вся моя жизнь, - сказал он, - являлась лишь прелюдией  к  той
битве, в которую я сейчас вступаю!

РАЗВЕДКА БОЕМ

   Царь попросил Горчакова не ездить в Веве:
   - В мире неспокойно,  и  вы  в  любой  момент  можете  мне  понадобиться.
Предлагаю сопровождать меня в Эмс...
   В последнее время у царя голос был сиплый,  дребезжащий,  и  он  надеялся
поправить его с помощью эмского "шпруделя". Император навестил в Англии свою
дочь Марию Эдинбургскую, оттуда заехал в Бельгию, где имел беседу с  королем
Леопольдом, после чего направил  монарший  стопы  в  Эмс,  где  уже  томился
Горчаков.
   - Вы пили шпрудель? - спросил он канцлера.
   - Нет, государь. Я пил местное вино.
   - И как?
   - Дрянь!
   Александр II даже здесь боялся покушений революционеров и жил в Эмсе  под
именем графа Бородинского в отеле Vier Thurme, где в саду за  каждым  кустом
сидели тайные агенты Вилли Штибера. Впрочем, вся публика знала царя в  лицо,
а цены  на  продукты  в  Эмсе  сразу  поднялись.  Невоздержанный  женолюбец,
Александр II иногда во время прогулок  совал  в  руки  Горчакову  стакан  со
зловонным шпруделем и говорил извиняясь:
   - Подержите, князь. Я на одну минутку отлучусь... А сам, словно бесстыжий
фланер, нагонял какую-либо из гуляющих дам. Горчаков выплескивал из  стакана
воду в кусты и брел домой... К приезду германского императора эмсские власти
соорудили на реке Лана плавающий павильон, имевший  форму  прусской  короны,
внутри которой  засел  оркестр,  непрерывно  игравший  "Боже,  царя  храни!"
Вечером, сняв пиджаки, в одних жилетках, без галстуков, его величество с его
светлостью - царь и Горчаков - неумеренно употребляли бургундское. Закуривая
папиросу, царь сказал:
   - Я вот еще в Брюсселе подумал: а что, если Бисмарк прав  в  подозрениях?
Может, Франция и впрямь готовит реванш?
   - Кто осмелится? -  спросил  Горчаков.  -  Маршал  Мак-Магон,  битый  при
Седане, или герцог Деказ, под которым трясется даже кресло?  Нет,  государь,
медиократы  всегда благоразумны..
   Вскоре прикатил Вильгельм I, суматошный, вечно охающий,  но  еще  крепкий
старик. Никто в Европе не ждал от него остроты ума, а  Бисмарк  даже  боялся
отпускать его одного, чтобы  кайзер  не  ляпнул  чего  лишнего.  Дядя  сразу
нажаловался своему царственному племяннику:
   - На тебя с Горчаковым приятно смотреть,  а  мой  Бисмарк  невыносим!  Он
ведет себя, как  беременная  женщина.  То  кричит  на  меня,  то  заливается
слезами. Чуть что не по  душе  -  сразу  в  отставку!  Потом  напьется  хуже
извозчика и неделю валяется в постели. Дела рейха стоят без движения. Я  еду
к нему, стаскиваю его на пол. Он целует мне руки, мы обнимаемся, как  старые
друзья, и наша карусель крутится дальше...
   Горчаков деликатно намекнул, что в  России  возникла  острая  реакция  на
"истерику" Бисмарка в отношении Франции.
   - Упаси бог, я здесь ни при чем, - заволновался кайзер. - Но судите сами,
князь! Франция богатеет, у нее дымят фабрики, все рабочие заняты. Они сыплют
в землю какую-то химию, совершенствуют плуги  и  снимают  небывалые  урожаи.
Наконец, эти канальи совсем отказались от дерева и строят корабли из железа.
Они торгуют со всем миром, а мы, немцы, трудолюбивые и  скромные,  сидим  на
клочке Германии, и скоро нам уже не станет хватать даже  воздуху...  Бисмарк
отрицает нужду в колониях, а я уже стал  подумывать,  что  люди  с  большими
деньгами правы: в Африке нам есть где развернуться.
   Александр II сказал потом Горчакову:
   - Не обращайте внимания. Мой дядя уже стар.
   - Государь, еще Тацит в глубокой древности предупреждал,  что  германцами
движет зависть к другим народам.
   - Ну, Тацит.., кто его сейчас читает?
   - Да, государь, сейчас все читают Ренана, а тот пишет:
   "У немцев мало жизненных радостей, для них наивысшее  наслаждение  -  это
ненависть и подготовка к войне".

***

   - Ты должен умереть, иначе погубишь Германию! С такими  словами  немецкий
рабочий (Кульман по имени, бондарь по  профессии)  набросился  на  канцлера,
когда тот гулял по тихим улочкам Киссингена. Бисмарк не успел увернуться,  и
кинжал глубоко вспорол ему руку.  Пришлось  лечиться.  Одной  рукой  канцлер
листал газеты. Осенью пришло из России известие, что в ней провели первый  в
истории призыв новобранцев по новой системе. "Сколько же  это  дало  русской
армии миллионов штыков?" - раздумывал Бисмарк. Мольтке он сказал:
   - Вот, дорогой фельдмаршал! Россия что-то много стала кричать о  мире,  а
это значит, что она готовит войну.
   - Вы думаете... Афганистан? Война с Англией?
   - Нет. Я убежден, что кулак России обрушится на Турцию. Султан  нагнал  в
Болгарию многие тысячи черкесов,  бежавших  с  Кавказа,  и  они  творят  там
неслыханные зверства. Вырезают целые деревни. Матерям  вспарывают  утробы  и
запихивают в них кричащих младенцев. Я знаю русских - они очень отзывчивы на
чужие страдания.
   - Какое же это имеет отношение к нам?
   - Никакого! Хотя из этого дела можно выжать немало  масла,  чтобы  жарить
потом лепешки для Германии...
   Временно окопавшись в обороне, Бисмарк не сдал позиций. Он жил  мечтой  о
полном разгроме Франции, чтобы  французы  до  конца  XIX  века  шатались  от
голода, нищие и  оборванные,  а  их  страна  стала  бы  покорным  германским
вассалом. Но он понимал: разгром Франции возможен лишь  при  попустительстве
России, чтобы русская дипломатия закрыла глаза на  то,  как  дюжие  Фрицы  и
Михели насилуют несчастную Жанну...
   - Русским надо что-то дать! - решил он. - Лучше  всего  в  таких  случаях
дарить то, что самому не принадлежит. Пусть они  лезут  выручать  болгар,  а
взамен я потребую от них Францию. Ну, а вы, Мольтке,  еще  разок  припугните
Бельгию!
   Кстати,  выпал  и  удобный  случай  для  запугивания.  Полиция   Брюсселя
арестовала рабочего-медника Дюшена, который проповедовал, что Европе  теперь
не жить спокойно до тех пор, пока не будет уничтожен Бисмарк...  Дюшен  брал
Бисмарка на себя:
   - Пусть я погибну, но этого  пса  растерзаю!  Бельгийский  король,  боясь
furor teutonicus, велел судить Дюшена построже. Но  суд  присяжных  оправдал
медника, ссылаясь на показания очевидцев, которые видели, что Дюшен  сначала
выпил горькой можжевеловой, а потом  отлакировал  ее  пивом...  Разве  можно
судить человека за пьяную болтовню?
   Бисмарк получил повод для вмешательства.
   - Бюлов, - наказал он статс-секретарю, - вы, дружище, составьте ноту  для
Брюсселя похлеще, в ней Германия должна требовать от Бельгии изменения в  ее
законодательстве.
   Брюссель (не кривя душою) ответил, что, слава богу,  составление  законов
принадлежит не внешней, а внутренней политике. Бисмарк извлек из сейфа целую
пачку бумаг.
   - Будем играть начистоту! -  сказал  он  послу  Бельгии.  -  Тут  у  меня
заготовлены впрок ноты  протеста  для  вас,  которых  мне  хватит  на  целых
полгода: в месяц - по  штуке!  А  потом  я  погляжу,  как  бельгийцы  станут
принимать на ночь снотворное...
   Вскоре он указал Бюлову:
   - Телеграфируйте в Петербург нашему послу принцу Генриху Седьмому Рейссу:
пусть срочно  скажется  больным  и  выезжает,  взяв  курьерские  прогоны  до
Амстердама, откуда тишком переберется в Бонн, где и затихнет.  Вызывайте  ко
мне фон Радовица и готовьте на его имя верительные грамоты для Петербурга.
   - В каком обозначить ранге? - спросил Бюлов.
   - В ранге чрезвычайного посла Германской империи...  Начиналась  разведка
боем. Мольтке в серых брюках с лампасами и в скромном кителе снова  появился
в бельгийском посольстве, где при виде его посол вздрогнул.
   - Войны желает не та страна, которая нападает,  -  сказал  он,  -  а  та,
которая вынуждает нас напасть на нее...
   Из этой академической фразы торчали  волчьи  зубы.  Мольтке  доктринерски
завуалировал смысл агрессии: виноват будет тот, кто слаб, не будешь  слаб  -
не будешь и виноват. В разговоре он снял  каску  и  водрузил  ее  ребром  на
колено. Он  выглядел  монументально,  как  памятник  активному  милитаризму,
сработанный из скучного серого мрамора. Со вздохом Мольтке добавил:
   - Впрочем, последнее слово остается за провидением! В этом случае  ссылка
на бога - вроде канцелярской печати, приложенной  к  официальной  справке  о
совести...

***

   На стол Горчакова положили сообщение из Брюсселя:
   "Король Леопольд отдает себя под Ваше покровительство  и  умоляет  Вас  о
заступничестве в пользу Бельгии". Теперь  уже  два  государства,  Франция  и
Бельгия, вручили  свою  судьбу  в  руки  России,  как  самому  авторитетному
государству Европы.
   Молодой секретарь Бобриков доложил канцлеру:
   - В ранге чрезвычайного посла  Германской  империи  к  нам  прибыл  Йозеф
-Мария фон Радовиц.., прямо из Берлина!
   - Пусть войдет, - зевнул Горчаков.
   В последний момент он шепнул Жомини:
   - Ни куска мяса им.., ни даже кости!
   Радовиц заговорил с канцлером на отличном русском языке. Но речь его была
полна многозначительных недомолвок:
   - Цель моей миссии выявить дружбу наших дворов. Рейхсканцлер просил  меня
побыть в  роли  курьера,  способного  точно  донести  до  Берлина  все  ваши
мудрейшие советы и пожелания.
   - Ну, - засмеялся Горчаков, - как же я осмелюсь держать  вас  в  скромной
роли докладчика? Впрочем, доложитесь.
   - Колоссальные вооружения Франции... - начал тот.
   - Какие? - И Горчаков приставил к уху ладонь, вроде бы не расслышав;  фон
Радовиц поспешно увильнул в сторону:
   - Вы знаете, у нас так много осложнений...
   - Догадываюсь, - ответил канцлер, разворачивая "Кб1nische Zeitung"  от  9
февраля. - Оказывается, вам, помимо Франции, нужна еще Бельгия и  Голландия,
от Люксембурга вы тоже решили не отказываться. Но я никогда не  поверю,  что
мой приятель Бисмарк стал бы серьезно говорить о таких вещах...
   Горчаков решил про себя так: если посол совместит в одну  строку  русские
дела на Балканах и немецкие дела в Европе, значит, он  плохой  дипломат.  Но
Радовиц оказался политиком тонким и угрем  проскальзывал  мимо  горчаковских
рогаток, ни разу не объединив эти  две  проблемы  воедино.  Горчаков  понял:
Бисмарк предлагает ему  свои  векселя,  по  которым  Россия  должна  платить
наличными, - за  освобождение  Болгарии  немцы  получают  право  на  разгром
Франции, но Россия не в  таком  низком  ранге,  чтобы  на  войну  с  Турцией
испрашивать разрешения на Вильгельмштрассе... Радовиц вдруг словно с разбегу
наскочил на глухую стенку: ни сочувствия, ни даже понимания.  Горчаков  имел
вид старого рассеянного человека, которому все уже давно опостылело. Радовиц
сказал ему, что народ России питает большие симпатии к народу Франции,  и  в
Берлине с этим уже смирились, но плохо, что русские дипломаты в Европе также
ратуют за Францию, и нельзя ли,  спросил  Радовиц,  пресечь  эти  неуместные
симпатии указанием свыше.
   - Я и сам питаю симпатии к Франции, - был ответ... Этим канцлер  поставил
точку. "Горчаков,  -  докладывал  Радовиц  Бисмарку,  -  испытывает  крайнее
неудовольствие, когда затрагивают  эту  тему".  Бисмарк  слал  по  телеграфу
инструкции: надо представить  дело  таким  образом,  что  Россия,  не  желая
изолировать Францию, сама же станет морально ответственна  за  то  нападение
Германии на Францию, какое вскоре случится. Но Горчаков от  такой  моральной
ответственности уклонился.
   - Государь вас ждет, -  сказал  он  Радовицу...  Посол  надеялся,  что  в
кабинете царя рассеется горчаковский туман, а царя  можно  прозондировать  и
глубже. Кто будет владеть Константинополем? Как сложатся  судьбы  славян  на
Балканах, когда Турецкая  империя  развалится  под  ударами  русской  армии?
Радовиц этими вопросами хотел вызвать царя на широкую дискуссию... Александр
II сказал:
   - О да! Мы не забываем о страданиях славян под гнетом султана, но у  меня
нет планов захвата Константинополя.
   Эта фраза обрушила все. Русские не шли на спекуляцию торгового  обмена  и
ради свободы рук на Балканах не желали покидать Францию в полном одиночестве
перед нашествием. С ловкостью светского человека Александр II перескочил  на
обсуждение мелких проблем... Радовиц сообщил, что в немецком Торне  польская
газета дурно отзывается о русском  самодержце;  не  желает  ли  царь,  чтобы
Берлин наказал немецких поляков?
   - Я не служу в вашей полиции, - обозлился царь. - Петербургу безразлично,
что творится у вас в Торне!

***

   Разведка боем закончилась ничем - фон Радовиц вернулся в Берлин с пустыми
руками. Бисмарк озлобленно хлопал ящиками стола, выгребая  из  них  какие-то
документы. Сказал:
   - Горчаков повел себя,  как  барышня,  которую  гусар  хочет  поцеловать.
Барышня обязательно скажет "нет", после чего ее тут же  целуют...  Благодарю
вас,  Радовиц!  Почва  для  надежд   все   же   имеется:   именно   в   этой
неопределенности переговоров. И потому, если мне удастся представить Францию
стороной нападающей, мы смело можем начинать войну.
   - Вариант не исключает риска:  от  платонических  заверений  в  дружбе  с
Францией русские могут перейти к действиям.
   - Чепуха! Балканы связали им руки  в  Европе...  Журналистика  стала  его
любимым делом: было приятно сознавать, что газеты умеют стрелять, как пушки.
Маскируя объект главной  атаки,  бисмарковская  пресса  вела  пристрелку  по
флангам Парижа - по Бельгии, по Голландии, по Люксембургу,  а  правительства
этих стран были настолько задерганы страхом перед Германией, что  их  газеты
ласкали Германию, как божью  невесту,  -  народы  оставались  в  трагическом
неведении опасности!
   Мольтке исправно шантажировал бельгийское посольство:
   -  По  ту  сторону  Вогезов  опять  раздаются  воинственные   клики.   Не
сомневаюсь, что французская армия, готовя нападение на рейх, двинется  через
ваше королевство. - За этой ложью он спрятал свои замыслы. - К сожалению,  -
добавил Мольтке, - у Германии до сих пор нет хорошей границы с Бельгией...
   Наведя ужас на Бельгию, он удалился, позванивая шпорами  и  сверкая  ярко
начищенной каской. "Право силы - идейное благо!" - возвещал Мольтке, еще  не
подозревая, что оставляет завет для  "белокурой  бестии"  в  черном  мундире
эсэсовца.

АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ ПОДГОТОВКА

   - Какие новости? - спросил Горчаков утром.
   - Да так.., пустяки. Вот египетский хедив  совсем  разорился,  -  доложил
Жомини, - и, по слухам, пакет его акций Суэцкого  канала  готовится  скупить
парижский банк Дервие.
   Горчаков, отвернувшись в угол, с минуту молился перед  иконой,  беззвучно
шевеля губами. Отмолясь, он продолжил:
   - Вы говорите -  парижский  банк  Дервие?  Боюсь,  как  бы  не  опередили
англичане...  Ладно,  давайте  сводку
по Европе.
   - Европы больше нет, - ответил  Жомини.  -  Такое  ощущение,  что  в  ней
остались лишь две силы: Россия и Германия... Французы,  дабы  обновить  свои
конюшни, стали закупать у немцев лошадей для артиллерии,  а  Бисмарк  сказал
нашему послу, что от этих закупок пахнет порохом.
   - И много французы успели закупить?
   - Лишь триста двадцать голов. В то время как сама  Германия  приобрела  у
Франции полторы тысячи лошадей. Из этого видно, что в выгоде остались немцы,
а Бисмарк - лжец!
   Горчаков нехотя полистал немецкие газеты:
   - Какой согласованный концерт.., узнаю руку опытного дирижера. Парижские,
- сказал он, откладывая их в сторону, - я даже не стану читать. На Кэ д'Орсэ
давно полыхает крыша, а герцог Деказ все  еще  боится  разбудить  жильцов  в
нижних этажах. Удивительное время, барон! Если  солнце  и  вращается  вокруг
нашей земли, то, скорее, из любопытства...
   В середине дня Горчаков был на экзамене в Смольном институте, где в числе
многих гостей находился и прусский военный атташе генерал Вердер. Канцлер  в
кругу юных девиц со стариковской снисходительностью воспринимал их  танцы  с
ужимками, их прекрасную  игру  на  арфах,  декламацию  и  решение  на  доске
алгебраических уравнений с двумя неизвестными.  Краем  уха  он  слушал,  как
бравый Вердер внушал царю вредные мысли:
   - Франция вооружается, в ее полках раньше было по три  батальона,  теперь
они вводят четвертый. Это даст французам увеличение армии сразу на сто сорок
тысяч штыков...
   При разъезде гостей Горчаков сказал царю:
   - Вердер не сказал вам, что фирма Круппа получила  заказ  на  ежемесячную
поставку четырехсот полевых пушек.
   - Это правда? - с гневом спросил император Вердера. - Четыреста  пушек  в
месяц - многовато даже для России... Уж я-то в таких делах понимаю: Крупп не
отливает болванки с дыркой!
   В конце марта европейские газеты осторожно намекнули, что предстоит визит
русского царя и  его  канцлера  в  Берлин.  Дядя  оставался  дядей,  но  его
племяннику делалось уже тошно от быстрого роста соседней  державы.  Горчаков
немало поработал, чтобы переломить в самодержце родственные настроения.
   - Спасти Францию - спасти Европу, - доказывал он. В отличие от  Бисмарка,
Горчаков имел славу "бархатного" канцлера: да, он  был  человеком  мягким  и
добрым. Но еще никто не догадывался, что Горчаков умеет быть и "железным".

***

   Тьера уже не было - президенствовал маршал Мак-Магон.
   Страх перед Германией заставлял его не только скрывать правду  от  народа
Франции, но даже Лефло, проводивший отпуск в Париже,  не  был  осведомлен  о
нарастающей опасности.
   В день отъезда в Петербург дипломат завтракал в русском посольстве; посол
князь Николай Алексеевич Орлов сказал ему:
   - Вы кстати, Лефло! Я как  раз  пишу  Горчакову...  От  стола,  сразу  от
легкомысленных разговоров, перешли в кабинет. Орлов поправил на  лбу  черную
повязку, скрывавшую красную язву вместо глаза, выбитого в Крыму  французской
пулей:
   - Садитесь и читайте.., секретов нет!
   Из его донесения  Лефло  впервые  уяснил  для  себя  масштабы  того,  что
скрывали от него в  Париже.  Орлов  предупреждал  Горчакова,  что  в  планах
Бисмарка 25 лет оккупации Франции и, кажется, еще 10 миллиардов контрибуции.
Лефло отправился в Елисейский  дворец,  где  высказал  Мак-Магону  упреки  в
недоверии к нему... Президент был вынужден сознаться:
   - Все это так, Лефло! По одним сведениям, на нас нападут в мае, по другим
- осенью.., без объявления войны, как во времена Фридриха Великого. Вы едете
вечерним поездом? Я умоляю вас приложить  максимум  стараний,  чтобы  Россия
спасла нас...
   От Парижа до Петербурга экспресс находился  в  пути  72  часа.  Во  время
остановки в Берлине Лефло навестил Гонто-Бирон.
   - Ради бога, генерал, - сказал он, входя в купе, - превзойдите сами себя,
но добейтесь, чтобы Россия не оставила  Францию  на  съедение.  У  вас  есть
козырь: война с Францией на этот раз станет войной всеобщей, а России сейчас
невыгодно отвлекаться от дел балканских. Если старика Горчакова  поймать  на
эту наживку, он зашевелится.
   Лефло  ответил,  что  на  эту  наживку  фон  Радовиц  и  хотел  подцепить
Горчакова, но канцлер  "не  клюнул",  и  фон  Радовиц  смотал  свои  удочки.
Парижский экспресс покатил Лефло дальше - на Варшаву, а  виконт  Гонто-Бирон
прямо с вокзала отправился на ужин в английское посольство. Там его  соседом
по кувертам оказался фон Радовиц; подле него сидела жена - русская (отсюда и
знание им русского языка). Сначала Радовиц  отрицал  подготовку  Германии  к
войне, но, подвыпив, стал открове