,  -  Австрия  и  Россия  дружно  отстаивали
консервативные начала дружбы  монархов,  а  теперь  вы  требуете  проведения
народного плебисцита в Дунайских княжествах, чтобы валахи и  молдаване  сами
решили свою судьбу. В этом сиятельная Вена усматривает (не  без  оснований!)
призыв  к  национальной  революции...  О   какой   Румынии   вы   хлопочете?
Консерватизм русской  внутренней  политики  должен  неизменно  сочетаться  с
консерватизмом внешней политики.
   - Но я, - отвечал Горчаков, - не возглавляю министерство дел  внутренних,
определяющее консерватизм  внутри  России,  я  возглавляю  министерство  дел
иностранных, которое с консерватизмом прежних монархических принципов отныне
порвало... Посмотрите на мои  руки,  посол!  Они  ничем  не  связаны.  Война
разорвала все прежние трактаты. Теперь я вправе избирать  тех  союзников,  с
которыми России жить выгоднее...

***

   Казалось, Нессельроде прав: России сказать нечего, Россия унижена, Россия
отодвинута, Россия бессловесна...
   Был обычный осенний день, когда в Петербурге застучал телеграф,  рассылая
по столицам мира циркуляр министра, обращенный вроде бы к русским послам  за
рубежом, на самом же деле адресованный ко вниманию всей Европы.
   Темные небеса Востока озарились молниями...
   - Обстоятельства вернули нам  полную  свободу  действий,  -  провозгласил
Горчаков честно. Далее он предупредил мир, что отныне Россия  будет  строить
свою политику  исключительно  в  собственных  интересах,  и  она,  убогая  и
обильная, великая и гордая, более не  станет  насиловать  свои  национальные
принципы ради  исполнения  устарелых  и  отживших  обязательств,  навязанных
русской, дипломатии прежними комбинаторами.
   Главная задача - развитие внутренних сил страны.
   Но это не значит, что Россия замыкается  в  себе.  Напротив,  она  готова
активно участвовать в политической жизни всего мира, и в первую очередь -  в
Европе... Телеграфы отстукивали решающий аккорд Горчакова:

   Говорят, что Россия сердится.
   Нет, Россия не сердится.
   Россия сосредоточивается.

   Последнюю  фразу  с  французского  языка  в  столицах   мира   переводили
по-разному, и зачастую она звучала с угрозой:
   - Россия усиливается... .
   Сказав то, что лежало на сердце, он отъехал  в  деревушку  Лямоново,  что
захилилась средь псковских лесов и кочкарников, забытая и  печальная...  Ах,
боже мой! Вспомнилось, как в пору младости, проездом из Европы, заглянул  он
в Лямоново, откуда недалече и Михайловское. Горчаков тогда лежал в простуде,
Пушкин приехал к нему, они обнялись... Целый день вместе! Он как  раз  писал
"Годунова",  читал  отрывки.  Как  давно  это  было...  В  памяти   остались
драгоценные строки:

   Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
   Хвала тебе! - фортуны блеск холодной
   Не изменил души твоей свободной,
   Все тот же ты - для чести и друзей.
   Нам разный путь судьбой назначен строгой:
   Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,
   Но невзначай проселочной дорогой
   Мы встретились и братски обнялись.

   Проселочной дорогой, мимо старых ветел и мужицких гумен, из ворот которых
вылетала, кружась, отсеянная полова, ехал  Горчаков  в  деревню  Лямоново  -
возвращался  в  юность...  Поля,  поля,  поля!  Бричку  дергало  на  ухабах,
бревенчатые мосты забавно  тараторили  под  колесами.  Жарко  было.  Но  уже
проплывали в воздухе осенние паутины-седины, и,  подоткнув  подолы,  глядели
из-под руки русские жницы на пылящую вдоль проселка барскую бричку...  Русь!
О Русь, Русь.., многострадальная! Кормилица, поилица и  воительница  наша...
На  косогорах  белели  тихие  прозрачные  церквушки.  В  скорбной   желтизне
шелестели упругие овсы. Всплывало уже не пушкинское - тютчевское:

   Эти бедные селенья,
   Эта скудная природа -
   Край родной долготерпенья,
   Край ты русского народа!
   Не поймет и не заметит
   Гордый взгляд иноплеменный,
   Что сквозит и тайно светит
   В наготе твоей смиренной...

   Слева - деревня Мордюковка, направо повернешь - село Зыкино, а ему  ехать
прямо. Вот и завечерело... Встретилась босоногая крестьянка - красивая баба.
Стояла она, опустив вдоль чресел могучие руки. Опиралась  в  землю  крепкими
загорелыми ногами - нерушима, как  монумент,  поставленный  здесь  на  века.
Рубашка была изодрана, а из-под дранья просвечивала нежная  кожа  большой  и
обильной груди. Крестьянка повернула лицо к Горчакову, сказала причитающе  -
не ему, а себе:
   - Опять загулял мой  родненький...  Был  у  меня  горшочек  с  цветочками
синенькими. Намедни купили на ярманке в Волышеве, так и горшочек об печку он
чебурахнул. Меня-то саму побил да из дому выгнал... Кто ж скотинку-то  доить
станет?
   Вдали уже показалась обветренная солома крыш Лямонова; князь поймал  себя
на мысли, что эта русская баба на  распутье,  сильная  и  обиженная,  чем-то
напомнила ему сегодняшнее положение России в европейской политике.
   - Тпррру! - сказал кучер. - Вот и приехали... Горчаков не сразу  выбрался
из брички. Еще думал...Парижский трактат  надобно  денонсировать.  "Как  это
сделать? Без крови? Без  выстрелов?"  Вечером  он  поужинал  простоквашей  с
кислым деревенским хлебом, спал на душистом сене, слушая, как в старом  доме
поют старые сверчки. За лесом лежало  Михайловское,  но  там  уже  никто  не
живет, и никто не приедет к нему, и никто его не обнимет. Горчакову хотелось
немножко поплакать...

***

   И снова дорога... Поезд имел недолгую остановку  во  Франкфурте-на-Майне,
которой и воспользовался прусский посол при Германском бундестаге.  Горчаков
дружески принял его в своем роскошном вагоне. Бисмарк торопливо спросил:
   - Насколько справедливы слухи, что ваш  император  должен  встретиться  с
императором Франции?
   - Я допускаю, что это возможно.
   Бисмарк в нетерпении куснул набалдашник трости:
   - Но  император  Франц-Иосиф,  желая  замазать  щели  в  своем  трухлявом
корабле, тоже не прочь бы повидать царя.
   - Я не допускаю, что это возможно.
   Бисмарк  апеллировал  к  чувствам  старого  товарищества  между  ними  по
совместной службе в австрийском "лисятнике"  и  почти  слезно  умолял  князя
высказаться  откровенно  (без  дипломатии).   Горчаков   несколько   свысока
продекларировал  Бисмарку,  что  у   него   нет   солидарности   с   прежним
консерватизмом николаевского  царствования,  а  разрушенный  Священный  союз
можно воссоздать при условии, что место Австрии  в  коалиции  теперь  займет
Франция.
   -  И,  конечно,  ваша  Пруссия,  дабы  заодно  с  нами   указать   предел
австрийскому честолюбию не только в делах восточных, но и  в  той  срединной
Европе, где слышна немецкая речь...
   Брякнул гонг, поезд тихо тронулся.
   - По вашим глазам, - сказал Горчаков, - я вижу, что вы не доверились мне.
Жаль: ведь я был искренен... Отворив двери вагона, Бисмарк спрыгнул на ходу.
Поезд рассекал Германию, которой не существовало.

ЭТО РОКОВОЕ СЛОВО - ПОЛЬША!

   По старой привычке, унаследованной от нищенской юности, Наполеон  III  не
выбрасывал рваные носки, а отдавал их  в  штопку.  Красноречивым  императора
назвать трудно, зато его хладнокровию  можно  было  позавидовать.  Принцесса
Матильда (разведенная жена Анатолия Демидова) рассказывала Флоберу:
   - На днях лакей выпустил ему за шиворот полный сифон  сельтерской,  а  он
без малейшего признака недовольства протянул  ему  пустой  стакан  с  другой
стороны. Пшик - и выпил. Вот уж если бы я стала его женой,  так  обязательно
разломала ему голову, только бы узнать, что в ней находится!
   Наполеон III однажды с оттенком горечи заявил:
   - Меня среди монархов Европы именуют  парвеню.  Ну,  что  ж!  Я  способен
гордиться даже званием выскочки...
   "Выскочка" начал жизнь офицером в швейцарской артиллерии,  а  к  престолу
Франции подкрадывался со стороны... Рима!  Он  был  связан  с  карбонариями,
боровшимися  за  освобождение  Италии  от  австрийского  и  папского  гнета.
Экспедиция на Рим была разгромлена. Наполеон III с  английским  паспортом  в
кармане бежал во Францию, но она  его  изгнала.  Начались  годы  скитаний  и
сочинения брошюр,  в  которых  будущий  император  рисовал  себя  убежденным
республиканцем. Надев треуголку  знаменитого  дяди,  он  устроил  заговор  в
Страсбурге,   потерпел   фиаско   и    уплыл    за    океан.    Великолепный
иллюзионист-фокусник, он, если верить слухам, мечтал  о  блестящей  цирковой
карьере. В 1840 году прах Наполеона I с острова св. Елены перевезли в Париж,
что дало повод для развития бонапартизма в стране. Наполеон III высадился  с
друзьями в Булони, обвиняя Орлеанов в деспотии, и где бы  он  ни  появлялся,
над  его  головою  всегда  парил  выдрессированный  орел,  который  в  самые
патетические моменты, распластав крылья, с  клекотом  садился  на  треуголку
своего хозяина. Неисправимого заговорщика пожизненно заточили в  темницу,  а
орел улетел. В крепости Наполеон III  постигал  экономику,  изучал  историю,
вступил в переписку с  Луи  Бланки,  нашел  друзей  среди  социалистов.  Шла
большая игра за власть, и он  не  скупился  на  авансы:  "Рабочий  класс  не
владеет ничем; его нужно сделать собственником!" Через шесть  лет  во  время
прогулки арестант в блузе пролетария подхватил на плечо доску  и  под  видом
рабочего спокойно вышел из тюрьмы на свободу... Беглец скрывался  в  Англии,
пока революция 1848 года не избрала его депутатом Учредительного собрания. С
трибуны он заявил, что, избранник воли народа, он отказывается от  претензий
на престол. Всеобщим  голосованием  его  провели  в  президенты  Французской
республики, а в ночь на 2  декабря  1851  года  -  это  дата  Аустерлица!  -
Наполеон совершил переворот.
   Париж вышел на баррикады, была страшная бойня, в канавах  навалом  лежали
убитые, - так он стал императором...
   Для полного счастья не хватало императрицы! Но "выскочка"  не  мог  найти
невесты ни в доме Гогенцоллернов,  ни  в  шведской  династии  Ваза  -  всюду
отказывали. Тогда-то он  и  женился  на  испанке  Евгении  Монтихо,  сам  же
признав, что это "брак с досады". Сейчас эта красавица плыла в  венецианской
гондоле, которую тихо покачивали воды прудов Фонтенбло, а на веслах сидел...
Кто бы вы  думали?  Ну,  конечно  же,  карбонарий-итальянец.  Точнее:  посол
Сардинского королевства, граф Коста Нигра (наполовину  Дон-Жуан,  наполовину
Макиавелли), который прекрасно поставленным голосом пел императрице  Франции
любовную серенаду... Гондола мягко ткнулась  в  зеленую  травку.  Со  смехом
подобрав воланы платья, Монтихо чмокнула любовника  в  лоб  и  спрыгнула  на
берег. Здесь, на берегу, ей подал руку пожилой  человек  в  черном  сюртуке,
делавшем его похожим на сурового лютеранского пастора. Это был русский посол
во Франции - граф Павел Дмитриевич Киселев.
   На пустынной тропинке к павильону императрица сказала ему:
   - С вами, посол, я всегда искренна, и я  не  думаю,  чтобы  сейчас  моему
супругу была необходима встреча с вашим царем... Я понимаю, чего  домогается
ваш Горчаков! На одном краю Европы - богатая и славная  Франция,  у  которой
множество друзей, а далеко-далеко, где-то за Германией и  Польшей,  нищая  и
пристыженная Россия, у которой друзей нет.
   "Какая подлость!" - подумал Киселев и, склонив седую голову, благоговейно
приложился к руке интриганки.
   - Увы, - произнес он, - ваш высокий супруг уже сделал приглашение  России
к политическому танцу...
   Предстоящее свидание было замаскировано от взоров Европы желанием царской
семьи навестить лечебницы Киссингена, ибо императрица Мария после  очередных
родов  нуждалась  в  укреплении  здоровья.  Конечно,  встречам   глав   двух
государств всегда предстоит долгая и кропотливая работа дипломатии,  которую
незаметно для других и проделал князь Горчаков.

***

   Летом 1857 года  от  причалов  Кронштадта  отошел  пароход  "Грозящий"  с
военной   командой   и   придворной   прислугой.   Романовы   были   плохими
мореплавателями, и потому в их каютах матрасы заранее были сложены на  полу,
на них царственная семья в лежку и валялась до самого датского Киля.  Отсюда
путь лежал на германские курорты, где царскую семью часто навещали  сородичи
- гессенские, веймарские, дармштадтские, баденбаденские и прочие. Александру
II нанес визит король  Вюртембергский,  взявший  на  себя  роль  примирителя
Романовых с Габсбургами; король силился доказать:
   - То недоразумение, какое возникло между Веною  и  Петербургом  во  время
Крымской войны, легко урегулировать и снова сплотиться против бонапартизма и
революций.
   При этом король просительно, ища поддержки, взирал на Горчакова, которого
хорошо знал, как бывшего посла в своей столице - в Штутгарте. Но князь молча
указал рукою на венценосного  повелителя,  и  Александр  II  сказал,  что  о
прежнем сближении Австрии с Россией после всего, что случилось, и речи  быть
не может... Дымя папиросой, царь заключил:
   - Россия еще со времен Петра так много сделала доброго для Австрии, что в
период Крымской войны все русские  имели  право  воскликнуть:  "Как?  И  ты,
Брут?.."
   Горчакова серьезно обеспокоило срочное отплытие Наполеона III  на  остров
Уайт, где в замке Осборн состоялось  его  свидание  с  британской  королевой
Викторией. Переговоры проходили в условиях секретности,  на  какую  способны
только англичане. Осборн был полон лондонскими сыщиками. Дело дошло до того,
что они скрутили  руки  даже  французскому  послу  графу  Персиньи,  который
возымел скромное желание помочиться возле  забора,  наивно  думая,  что  его
никто не видит.  Но  Горчакову  все  же  удалось  выяснить,  что,  умасливая
Наполеона III лестью, королева Виктория не дала императору  Франции  никаких
шансов на "исправление карты Европы".
   Горчаков со смехом сказал барону Жомини:
   - Для нас свидание в Осборне уже не загадка. Но  зато  теперь  в  Осборне
поломают голову над загадкой Штутгарта, когда здесь появится Наполеон Третий
с обворожительной женою...
   Удар настиг министра со стороны для него неожиданной. Жена Александра  II
вдруг почему-то сочла неудобным для себя снизойти  до  встречи  с  Евгенией,
девическое прошлое которой было  далеко  не  безупречно.  Свои  высокомерные
взгляды она изложила в письменном виде, а почтовый  шпионаж  Европы  работал
превосходно, и русский посол Киселев был ошарашен, когда императрица Франции
сунула ему к носу это послание.
   - Не слишком ли жестоко? - спросила разгневанная испанка. - Я не знаю, от
какого бродяги происходят Гессенские, но мой-то предок  сражался  с  маврами
бок о бок со святым Альфонсом Кастильским..,  это  уж  точно!  После  такого
письмеца я и сама не желаю видеть вашу многодетную императрицу.
   Киселев по телеграфу предупредил Горчакова.
   - А чтоб их всех.., бабье! - выругался князь. В сентябре Наполеон  III  с
графом Валевским были встречены на вокзале Штутгарта королем Вюртембергским,
который и отвез их в свой замок; туда же (в скверном  настроении,  проклиная
поступок мещанки-жены) пешком отправился и Александр II. Двери с двух сторон
большого зала были отворены одновременно  -  два  монарха  появились  в  них
разом, быстро сходясь посреди громадного пространства, гулко резонировавшего
при каждом их шаге.  Наполеон  III  был  в  белом  мундире,  царь  предпочел
остаться в цивильном сюртуке, который он украсил розой, купленной только что
на улице.
   - Империя - это мир! - провозгласил Наполеон. Царь отвечал ему уклончиво:
   - Я думаю, нам стоит уединиться...
   В пустынном зале остались Горчаков с Валевским.
   - Присядем, - сказал князь. - Не знаю, как вы, любезный граф,  а  я  едва
таскаю ноги. Мы с вами отдохнем. Сейчас такое время,  когда  идеи  рождаются
быстрее кроликов. Но идеи тут же превращаются в  акции,  а  великие  проекты
становятся шарлатанством... Наши отцы и деды были счастливее нас!
   Понятливые лакеи затворили двери.

***

   Выказывая любезность. Наполеон III начал так:
   - Глубоко сожалею о ваших потерях в Севастополе.
   - В основном, - отвечал царь, -  мы  страдали  от  ваших  нарезных  ружей
Минье, стрелявших не круглыми, как у нас, а коническими пульками,  летевшими
на большое расстояние.
   - У нас не было целей продолжать эту бессмыслицу, тем более что Крым  для
парижан казался дальше Кайены... Александру II этот разговор был  неприятен,
но он умолчал, что в Крыму сражалась лишь четверть русской армии, а  три  ее
четверти дымили  бивуаками  на  западных  рубежах  империи,  готовые  отбить
нападение Австрии, а может быть, Швеции и даже... Пруссии!  Австрия,  как  и
следовало ожидать, костью торчала в горле французского императора.
   - Ее надобно устранить из Италии! - Он завел  речь  на  тему,  которая  в
Осборне была отвергнута Викторией. -  Франция  должна  вернуть  естественные
границы по Рейну и Альпам. Согласитесь, что Рейн для французов - то же,  что
Босфор для русских... Мудрое равновесие Европы разрушено Венским конгрессом.
Прошло уже столько лет! Боже мой, сколько лет...
   Царь намекнул: Россия согласна на  забвение  условий  Венского  конгресса
1815 года, если Франция поможет России аннулировать Парижский  трактат  1856
года.
   - Я и сам считаю его лишь временной комбинацией,  как  передышку  мирного
времени, чтобы снова поставить  вопрос  о  войне...  Вернемся  к  страданиям
Италии!
   Наполеон III увлекал Александра II на открытую схватку  с  Австрией  ради
освобождения  итальянцев  и  создания  единого  государства  на  Апеннинском
полуострове. Но в памяти русского царя были еще слишком  свежи  воспоминания
восьмилетней давности, когда его отец взялся своими руками разгребать  чужой
жар в  Венгрии,  а  кончилось  это  тем,  что  его  отблагодарили  войной  с
коалицией. Александр II сухо заметил:
   - Сейчас важнее контакты России  с  Францией...  Горчаков  привез  проект
договора  о  русско-французской  дружбе,  который   и   ложился   в   основу
штутгартского свидания. Но  императоры  сходились  медленно.  Поначалу  царь
показался  Наполеону  III  человеком  хмурым  и  тугодумным.  Постепенно  он
оживился,  стал  откровеннее  и   сердечнее.   Этим   сразу   же   и   решил
воспользоваться император Франции.
   - Все прекрасно, - сказал  он,  -  но  между  нашими  странами  затесался
щекотливый  вопрос,  тревожащий  не  одного  меня,  но  и  всю   европейскую
дипломатию. Франция имеет нравственные обязательства не только к  страданиям
Италии, но и к страданиям угнетенной вами Польши...
   Александр II с трудом сдержался перед Наполеоном:
   - Любое вмешательство извне по внутренние  дела  России  может  испортить
любые, самые наилучшие намерения... Но перед свитой  он  уже  не  стал  себя
сдерживать:
   - Со мной  осмелились  говорить  о  Польше!  Вы  подумайте,  господа,  он
осмелился говорить со мной о Польше...
   При этом подбородок  царя  дрожал.  Горчаков,  нагнувшись  к  уху  барона
Жомини, шепнул ему:
   - Неужели вся наша работа - псам под хвост? Тут некстати к  нему  подошел
Бисмарк, срочно прибывший из Франкфурта, дабы пронюхать,  чем  благоухает  в
Штутгарте, и почтительно просил князя представить его  русскому  самодержцу.
Александр II  скользнул  по  Бисмарку  рассеянным  взглядом,  еще  продолжая
высказывать бурное негодование:
   - О чем бы говорить, но только не о Польше! Бисмарк все волновался  -  не
было  ли  разговора  о  Шлезвиг-Голштейне?  Горчаков  обидел   Бисмарка,   с
презрением - нескрываемым! - отозвавшись об этой чисто немецкой проблеме:
   - Послушайте,  мой  друг,  речь  идет  о  сильной  головной  боли,  а  вы
тревожитесь о сохранении прически...

***

   Взяв себя в руки, Александр Михайлович сохранил хладнокровие.  Валевскому
он предложил вкрадчиво:
   - Основа  для  переговоров  сохранилась  в  целости.  Думаю,  мы  с  вами
встретились не для того,  чтобы  изображать  бездушные  декорации,  на  фоне
которых столь  выразительно  играют  наши  коронованные  дилетанты.  Давайте
продолжим...
   После того что произошл