но. Альвенслебен спросил:
   - Надеюсь, это лишь банальный разговор?
   - О серьезных вещах я всегда говорю серьезно.
   - Вам угодно повернуть колесо истории вспять?
   - А кто сказал, что это дурацкое колесо надо  крутить  только  вперед?  -
Бисмарк задрал ногу, сердито выколотил пепел из трубки, стуча  ею  о  каблук
кирасирского сапога. - Поменьше умничайте! Я вас посылаю в Петербург не  для
того, чтобы вы там вместе с Горчаковым оплакивали прошлое Речи Посполитой  -
меня волнует лишь будущее Германии...
   Вскоре царь пожелал увидеть Горчакова:
   - Бисмарк побаивается, как бы наше восстание не  перекинулось  к  нему  в
прусскую  Познань,  и  он  великодушно  предлагает  нам  заключить  обоюдную
конвенцию против поляков.
   Горчаков в считанные мгновения  предугадал  дальнейшие  ходы  противника,
который ловко охватывал его фланги:
   - Я, государь, против подобной конвенции. Кроме вреда, она ничего нам  не
доставит. Скажу больше: grande Europe растолкует соглашение  как  повод  для
вмешательства.
   - Но это же наше внутреннее дело! - вспылил царь. Горчаков тоже  вспылил,
отвечая дерзостью:
   - Тамбовская губерния - вот наше внутреннее дело, тут я с вами солидарен.
Но если бы в Тамбовской губернии все до одного передрались, Бисмарк не  стал
бы соблазнять нас конвенцией для разнимания дерущиеся. А это значит...
   - Вы все-таки подумайте, - велел царь.
   Горчаков мыслил  так:  "Ввиду  колебаний  Франции  и  недоброжелательства
Англии, соглашение (с Пруссией) вызвало бы осложнения, несмотря на  простоту
самого факта. Сверх того я сознаю по инстинкту (инстинкт  его  не  подвел!),
что конвенция оскорбила бы национальное чувство в России и  дала  бы  Европе
странное представление о нашей мощи..." Тонкий политик, он понимал то,  чего
не мог постичь император.
   - Я все продумал, - сказал Горчаков царю при встрече, - и дам вам  добрый
совет.  Действуйте  лишь  примирительно.  Не  ослабляя  политических  связей
Варшавы с Россией, дайте полякам автономное управление, какое  существует  в
Финляндии.
   Александр II умел уговаривать. При этом он брал руки несогласного в  свои
ладони, ласково смотрел в  глаза  и  говорил  с  нежностью:  "Если  вы  меня
любите.., я вас очень прошу.., сделайте это для меня!" Горчаков  не  уступил
опытному  обольстителю,  и  тогда  царь  самодержавною  волею  приказал  ему
подписать конвенцию с Альвенслебеном... Князь предупредил:
   - В таком  случае  дайте  амнистию  восставшим!  Царь  обещал.  Конвенция
предусматривала, что русские войска, преследуя  польских  мятежников,  могут
вступать на земли Пруссии, а прусская армия  с  той  же  целью  имеет  право
заходить на русские территории. Альвенслебен сразу же укатил в Берлин, где и
сказал Бисмарку - даже с недоумением:
   - Я привез вам соглашение. Но убил одного  лишь  зайца.  А  вы,  кажется,
говорили, что я застрелю сразу трех...
   - Так и случилось! - ответил Бисмарк. - Первый заяц - это сама Польша, не
будем о ней говорить. Второй - Франция, и ваша конвенция помешает  Горчакову
лизаться с французами. Ну а третий зайчик, самый малюсенький и  веселенький,
это вся Европа, которая сейчас обрушится на Россию...

***

   Европа обрушилась... Начался дипломатический поход на Россию,  угрожающие
ноты поступили от Франции и Англии; Горчаков понимал, что никого не  волнует
сама Польша и ее подлинные страдания - конкурентам лишь хочется осложнить  и
без того сложную позицию России. В речи послам он заявил:
   - Дабы не обострять ситуации, я не  дам  письменного  ответа,  ограничусь
словами... Вы требуете от России спокойствия для поляков. Я  желаю  им  того
же! Но почему-то все вы забываете потребовать спокойствия полякам от Австрии
и Пруссии. Мы никогда не оккупировали Польшу  -  было  лишь  ее  расчленение
между Пруссией и Австрией,  к  которому  Россия  и  подключилась.  Разве  мы
виноваты больше других?
   Через два дня вручил ноту и посол Вены.
   - Вас-то, австрийцев, что беспокоит?
   - Волнения в вашей Польше угрожают нашей Галиции.
   - Да какая она ваша? - сорвался Горчаков... К ультиматуму главных  держав
присоединились Испания, Португалия, Италия, Швеция, Голландия, Дания и  даже
Турция.
   - Все? - спросил царь раздраженно.
   - Протестует еще и Ватикан.
   - Ну а папе-то чего надобно?
   - Я вас предупреждал, государь, что так и будет.
   - Перестаньте, князь, учить меня!
   Горчаков это предвидел - против России образовался плотный фронт.  Grande
Europe требовала от него "гарантий" для Польши, но теперь, когда речь  зашла
о политическом престиже России, вице-канцлер остался неумолим.
   - Никаких  гарантий!  -  отрезал  он,  а  маркизу  Монтебелло  с  упреком
выговорил:
   -  Париж  сознательно  возмущает  поляков  к  восстанию,  ваш   император
позволяет брату, принцу Плон-Плону, произносить вызывающие речи, и  все  это
будет разделять наши страны далее. Я не злопамятен,  но  когда  Франции  без
России станет плохо, я все-таки, как старая глупая бабка,  напомню  вам  год
шестьдесят третий... Кстати, - князь  задержал  Монтебелло  в  дверях,  -  в
газетах Парижа пишут, что наша полиция вот уже восемь лет  подряд  только  и
делает, что без передышки сечет кнутами католических  монахинь  из  минского
монастыря. Я проверил этот факт, вот вам справка - такого монастыря в Минске
вообще не существует...
   Простые русские люди не догадывались, что сановный Петербург был  охвачен
паникой: ждали войны! Говорили, что стоит Балтике очиститься ото льда,  и  в
Финский залив сразу войдет британский флот. На рауте  у  своей  приятельницы
княгини Белосельской-Белозерской вице-канцлер подсел к лорду Нэпиру:
   -  Лед  уже  сошел,  но  появились  туманы.   По   сведениям   Пулковской
обсерватории, которые я запросил специально  для  вас  у  академика  Струве,
туманы продержатся до конца мая.
   - К чему мне этот прогноз погоды?
   - Чтобы ваш флот не выскочил в тумане на рифы... Горчаков издевался! Ведь
он знал, что Англия не истратит и пенса ради поляков,  а  единственная  цель
Лондона - усилить разрыв между Францией и Россией. Однако вице-канцлеру было
неуютно без Франции, и он  устроил  Монтебелло  аудиенцию  у  царя,  который
откровенно высказал свое мнение:
   - Я согласен раз и навсегда отрезать от себя поляков, пусть  живут  как."
хотят. Но практически я не могу этого исполнить: Польша не способна  жить  в
искаженных границах, и сами  же  поляки  этого  не  скрывают.  К  сожалению,
польские аристократы в Париже тоскуют о старой Речи Посполитой:  они  желали
бы видеть Польшу в границах тысяча семьсот семьдесят второго  года,  включая
Смоленск и Киев, иначе говоря, сами расчлененные, они хотели бы  расчленения
России... На это мы никогда не пойдем! Пусть, - договорил царь, - Австрия  и
Пруссия вернут полякам их земли, я ни минуты не оставлю войск на Висле  -  и
тогда образуется та Польша, которая может существовать...
   Именно в это время элита польской аристократии, жившая в Париже  и  Вене,
указывала восставшим, чтобы они исключили из своей борьбы все  революционные
мотивы, оставив на своих знаменах чисто национальные лозунги.

***

   После этого восстание  пошло  на  убыль.  Претензии  польской  шляхты  на
украинские и белорусские земли вызвали ответную реакцию в самих же украинцах
и белорусах, которые никак не желали порывать своих  исторических  связей  с
русским народом. Горчаков перешел  в  контратаку...  Его  ноты  к  кабинетам
Европы, следуя одна за другой, словно пушечные залпы, становились все  резче
и убийственнее. В тревогах лета 1863  года  он  показал  себя  блистательным
дипломатом, который умеет ловко обыгрывать противоречия в стане противников.
   Теперь противник отступал - Горчаков его преследовал по всему фронту, бил
с флангов. Наконец, когда он разослал последнюю ноту от 26  августа,  ответа
на нее уже не последовало: Париж, Лондон и Вена промолчали...
   - Эффектный финал! - поздравил Жомини.
   - Да как сказать, - поежился Горчаков. - Нахальство стародавнего партнера
- Бисмарка - уже настораживает...
   Все притихло, и только Ватикан указал католикам мира молиться за  Польшу,
как "за оплот истинной веры против  вторжения  злобной  ереси";  в  Коллегии
пропаганды сам папа Пий IX произнес громовую речь, в которой обрызгал грязью
русских схизматов-варваров.
   - Че-пу-ха! - поморщился Горчаков.
   Одним махом вице-канцлер разорвал конкордат России с папской курией.  Это
был заключительный аккорд бурной  политической  сюиты,  но  Альвенслебенской
конвенции Горчаков никогда не простил Бисмарку.., никогда!

ЖАРЕНОГО ГУСЯ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ

   Бисмарк называл газету большим листом  бумаги,  испачканным  типографской
краской. Зная о продажности буржуазной прессы, он презирал ее, но зато,  как
никто другой, умел использовать печатное слово в  своих  интересах.  Бисмарк
мечтал о том "золотом" времени, когда все газеты Германии станут писать одно
и то же - то, что угодно ему, Бисмарку!
   Мы находимся в конторе  "Норддейче  Альгемейне  Цейтунг"  в  Берлине;  за
столом сидит редактор газеты герр Брасс, ренегат социал-демократии, которому
Бисмарк платил из рептильных фондов. Когда парламентарий узнавал о  себе  из
брассовской газеты, что он "павиан и задница у него красная", то это звучало
еще как нежная ласка. Шла яростная схватка за власть и деньги,  и  тут  было
уже не до выбора слов...
   В тени кабинета ежился неприметный господин.
   - Какой дождик-то, а? - сказал ему Брасс. - Вы, Штибер, пока обсушитесь у
печки, господин президент не замедлит явиться. Он всегда приходит  к  выходу
вечерних гранок.
   В пустой редакции  их  было  только  двое.  Скудная  обстановка  идейного
притона слабо освещалась  тихо  гудящим  газом.  Штибер  ждал,  что  Бисмарк
появится из дверей. Но президент возник прямо из.., стенки.  Замаскированная
обоями дверь, ведущая со двора, открылась,  и  предстал  он  сам  -  могучий
чурбан, увенчанный крупною головой.
   Воротник дождевика был вздернут до ушей, фуражка бросала густую  тень  на
его лицо. Он скинул плащ, отряхнул  мокрую  фуражку.  Пожав  руки  шпиону  и
редактору, Бисмарк сразу же сел к столу.
   - Давайте.., что там у вас? - сказал Брассу. Тот  придвинул  ему  колонки
гранок со статьями, подал громадный плотницкий  карандаш  длиною  в  локоть,
очиненный с двух сторон. Этим карандашом, орудуя  будто  стамеской,  Бисмарк
энергично выковыривал из статей слабые места, на полях гранок вписывал слова
- более грубые и беспощадные.
   - Если кусаться, так до крови! - бормотал он...  Затем  движением  бровей
подозвал к себе Вилли Штибера, и тот приблизился с собачьей понятливостью.
   - Надеюсь, вы слышали, что недавно умер датский  король  и  снова  поднят
вопрос о Шлезвиг-Голштейне... Не думайте, что я пошлю  вас  подкормиться  на
датских сыроварнях и маслобойнях. Для  меня  существует  более  существенный
противник - Австрия!
   Штибер почтительно склонился, потер озябшие уши.
   - Простудились? Мне жаль  вас.  -  Отстегнув  из-под  мундира  солдатскую
фляжку, Бисмарк велел шпиону хлебнуть. - Ну, как? - спросил, хлебая тоже.  -
Это вас оживит... Меня интересует Саксония и австрийская Богемия!  Никто  не
должен знать о наших встречах. Что нужно, мне передаст Брасс,  а  в  Берлине
пусть думают, что вы по-прежнему в опале. Наступит день, когда вся  Германия
будет валяться у меня в ногах,  вымаливая  прощения.  Тогда  рядом  со  мной
будете стоять вы и можете улыбаться, будто вы лауреат... Вопросы есть?
   Штибер сказал, что тропа шпиона посыпана золотом.
   - И полита кровью! Я знаю. Сколько вам нужно?.. Штибер вызвался  провести
разведку в Австрии без помощников,  которые  способны  только  путаться  под
ногами.
   - Желаю успеха, - сказал ему Бисмарк, поднимаясь из-за стола. - Брасс!  Я
пошел. До встречи, господа...
   Мундир снова скрылся под дождевиком. Бисмарк нахлобучил на глаза  фуражку
и, словно сатана, шагнул прямо в стенку, пропустившую его  с  тихим  шорохом
ветхих обоев.
   - С этим парнем можно иметь дело, -  сказал  Брасс.  -  Это  не  паршивый
"соци", откладывающий для праздника два пфеннига. Все в порядке, Штибер:  вы
еще станете кумом нашего короля.
   Сыщик возбужденно потер красные руки:
   - Видать, скоро дадим по зубам Австрии?
   - Ха! - отвечал Брасс. - Сначала мы  с  ней  поцелуемся.  Наш  президент,
скажу по секрету, захотел.., маслица.
   - Что он? Масла не видал?
   - Да нет.., тут дело сложнее.., масло датское! Прусские  ученые-архивисты
уже получили задание от правительства выяснить, кому же все-таки  юридически
принадлежит Шлезвиг-Голштейн, ныне входящий в состав  Датского  королевства?
Берлинская  профессура  перерыла  носом  тонны   вековых   фолиантов   и   с
кропотливостью, свойственной всем немецким  ученым,  докопались  до  истины:
Шлезвиг-Голштейн может принадлежать кому угодно, даже России, но  только  не
Пруссии!
   Открытие этой "истины" Бисмарка не устроило:
   - О выводах прошу вас помалкивать...

***

   Он ненавидел  словоблудие  парламента  еще  и  потому,  что  расплывчатые
абстрактные понятия либералы принимали за нечто реальное, а Бисмарк  терпеть
не мог никаких условностей.  Сказать  Бисмарку:  "Допустим,  что  икс  равен
игреку", - этот фортель удался бы с кем-нибудь другим, но только не с ним, и
Бисмарк сразу бы ответил: "Не допускаю, черт побери!.."
   В ландтаге уже  возбуждали  вопрос  о  предании  его  суду  за  нарушение
конституции, но Бисмарк продолжал  управлять  страной,  как  ему  нравилось,
расходуя казну без утверждения бюджета.  Сейчас,  чтобы  крепче  ударить  по
либеральной  буржуазии,  он  воспылал  намерением  сосватать   социализм   с
монархией. Игра велась без всяких правил, зато ставки в этой  игре  делались
крупные. Весной 1864 года в Берлин прибыла депутация изможденных  ткачей  из
округа  Вальденбурга,  президент  распростер  перед  ними  объятия,  посылая
проклятья  угнетателям-капиталистам;  мало  того,  Бисмарк  устроил   ткачам
свидание с королем в Бабельсберге, и кайзер тряскими руками сам отсчитал для
рабочих 12000 талеров.
   - Только не пропейте, - сказал он им...
   Бисмарк начинал эксперимент по использованию королевской кубышки в  целях
создания подчиненной ему  рабочей  ассоциации.  Провожая  ткачей  обратно  в
Силезию, он сказал им:
   - Это вам, ребята, на гуся к воскресенью. Накажите своим хозяйкам,  чтобы
не передержали гусей в духовках.
   Тогда и гусь - не гусь, а настроение - будто в понедельник!
   Но  главное  сейчас  для  него  -  политика  внешняя...  Альвенслебенская
конвенция стала его первой международной  акцией.  Царь-пруссофил  сразу  же
предложил  Бисмарку  развить  конвенцию  в  обширный  военный  союз,  чтобы,
опираясь на него, сообща раздавить  вредоносную  Австрию  (Россия  при  этом
обрела бы "свободу рук"  на  Балканах).  Казалось,  для  Бисмарка  наступали
блаженные дни: царь указывал легчайший путь к  объединению  Германии  вокруг
стального прусского ядра. Но Бисмарк на это не пошел...  Почему?  Да  потому
что он, как  политический  гроссмейстер,  умел  видеть  положение  фигур  на
шахматной доске Европы на  много  ходов  вперед.  Попросту  он  боялся,  что
Австрия  будет  раздавлена  больше  той  "нормы",  какая  допустима  в   его
интересах. Раскатать с помощью русских солдат империю Габсбургов в тончайший
блин - на это ума много не надо! А как же потом из этого "блина"  воскрешать
к жизни будущего союзника для Пруссии?..
   Гельмуту фон Мольтке президент намекнул:
   - Все будет, как в приличной семье. Сначала  муж  отколотит  жену,  потом
жена попросит у мужа прощения, муж заставит ее приодеться получше, и они как
ни в чем не бывало отправятся на веселую прогулку. А  люди,  глядя  на  них,
станут говорить: "Ах, какая дивная пара, и как он ее любит..."
   - Но я за развод с Австрией, - сказал Мольтке.
   - Вы генерал, а не политик, - ответил Бисмарк... Наполеон III, зарясь  на
Рейнские земли, состоял с Пруссией в кокетливых отношениях - не больше того.
Но  в  конвенции  Альвенслебена  он  усмотрел  опасное  для  себя  сближение
Петербурга с Берлином и  решил  щелкнуть  Бисмарка  по  лбу,  чтобы  тот  не
зарывался. Посол императора в Берлине барон Шарль Талейран  выразил  протест
против русско-прусской конвенции. Бисмарк со вздохом ответил, что  нисколько
не виноват  в  том,  что  его  берлинское  мышление  никак  не  совпадает  с
парижским.
   - Вы решили давать советы? Я не останусь в долгу.  Передайте  императору,
что я напьюсь и лягу спать пораньше, когда он вздумает овладеть Бельгией или
Люксембургом. Но за это пусть не мешает  мне  колотить  горшки  на  немецкой
кухне.
   - Как это возможно? - вскричал Талейран.
   - Вполне, - ответил Бисмарк. - Я не стану рыдать над  потерей  того,  что
мне не принадлежит. Но зато прошу вашего императора оставить Рейнские  земли
в  покое...  -  Бисмарк  многое  перенял  из  практики  Наполеона   II,   но
беспардонная наглость  бонапартизма  в  переводе  с  французского  языка  на
немецкий звучала грубее и решительнее.

***

   К вечеру подморозило... Горчаков в открытых саночках подъехал к perron de
1'empereur (царскому подъезду) Зимнего дворца; в окнах виднелись колышущиеся
тени. Лакеи помогли вице-канцлеру освободиться от шубы, по  лестнице,  вдоль
которой застыли недвижные гренадеры, он поднялся наверх.  При  входе  в  зал
дежурили  два  вологодских  Алкивиада  в  высоченных  медвежьих  киверах   с
султанами. Они и глазом не моргнули, а двери перед вельможей распахнули  два
чернокожих  нубийца  в  белых  чалмах,  задрапированные  в  индийские  шали.
Горчаков вступил в эфемерное очарование придворной мазурки, думая, что здесь
лишь ему одному  известна  трагедия,  вызревающая  в  кратере  политического
вулкана  Европы...  Лавируя  между  танцующими,  он  добрался   до   угловой
"карточной" комнаты, где Александр II составлял  обычную  партию  в  вист  с
любимой партнершей -  древнею  графиней  Разумовской;  старуха  девяноста  с
чем-то лет, еще как рюмочка, напудренная и нарумяненная, без единой  сединки
в прическе времен Директории, имела  откровенно  низкий  лиф  платья,  а  из
рукава,  убранного  черными  кружевами,  на  Горчакова   брехала   противная
собачонка.
   - Это опять ты, Сашка, со своей политикой... Пики!
   - У меня треф. Говорите здесь, - разрешил  царь.  От  множества  горевших
свечей - духота, как в бане. Горчаков  сказал,  что  в  Европе  возник  очаг
напряженности:
   - Это Шлезвиг-Голштиния, бывшее владение вашего несчастного прадеда Петра
Третьего. Бисмарку не сидится спокойно, и одной  Альвенслебенской  конвенции
ему маловато. Сейчас он соблазняет нас странной мыслью,  что  союз  Австрии,
Пруссии и России - это тот бастион, о  который  разобьются  любые  волны.  А
шлезвиг-голштинский вопрос в Дании...
   Царь колодой карт треснул визжащую болонку по  носу,  и  она  укрылась  в
кружевах, озлобленно урча.
   - Ну что там Дания! - сказал царь. - Мелочь... Горчаков  отвечал,  что  в
сообществе государств, как и в организме человека, малые органы играют такую
же большую роль, что  и  крупные.  Нельзя  же  отрицать  в  мировой  системе
значение какого-либо государства  только  потому,  что  на  карте  мира  оно
занимает очень мало места. Царь с неудовольствием оторвался от виста.
   - Я уж не говорю о России, - сказал он, тасуя карты. - Но разве  возможно
содружество Пруссии с Австрией?
   - Сашка, - вдруг спросила графиня Разумовская, - я до сих пор  так  и  не
знаю, где что находится... Объясни мне - Дания в Голштинии или  Голштиния  в
Дании?
   Горчаков не был расположен к чтению лекции:
   - Вопрос слишком сложен.., даже для меня!
   - И.., для меня, - добавил  царь  со  смехом.  -  Здесь  где-то  крутится
датский посланник Плессен, поговорите с ним... Пики!
   Невнимание царя к датской проблеме обидело вице-канцлера, но он  все-таки
отыскал Плессена среди танцующих, и тот сказал, что в немецких газетах давно
пи