з ландтага, которых  я  вскоре  повидаю...  В  перерывах  между
заседаниями ландтага Бисмарк не избегал придворных балов, и однажды в  замке
Бабельсберга, что близ Потсдама, граф Штильфрид намекнул ему слишком ясно:
   - Кажется, вам предстоит покинуть  милый  Франкфурт,  чтобы  затем  через
тернии рвануться прямо к звездам...
   Штильфрид был иезуитом, а эти господа славились осведомленностью в тайных
делах  бюрократических  перестановок.  Бисмарк,  обеспокоенный,  подошел   к
военному министру Роону:
   - Дружище, разве меня изгоняют из бундестага? Роон,  жесткий  и  колючий,
отвечал:
   - Не надо было тебе устраивать свару с графом Рехбергом,  время  драки  с
Веною еще не пришло. Пойми, как мы можем соперничать с Австрией? У  нас  нет
даже отличной кадровой армии, один народный ландвер.
   Бисмарк выслушал и спросил, куда его переводят из Франкфурта.
   - Еще не решили точно, но, кажется,  не  севернее  широты  Петербурга,  -
ответил Роон.
   Психическая болезнь короля Фридриха-Вильгельма IV не поддавалась лечению,
и власть  над  Пруссией  все  круче  прибирал  к  своим  рукам  принц-регент
Вильгельм.
   - Кто же еще, - сказал ему Бисмарк, -  может  лучше  меня  знать  лазейки
"лисятника" Союзного сейма? При всем  желании  я  не  могу  передать  своему
преемнику весь богатейший  опыт  общения  с  послами  княжеств  и  грызни  с
австрийцами!
   - Разговор напрасен.  На  ваше  место  назначен  Узедом,  жена  которого,
англичанка, обладает эксцентрическими манерами, и потому мы не можем послать
Узедома ни к какому приличному двору Европы.., именно из-за  невоспитанности
его жены.
   - Значит, - сказал Бисмарк, - я совершил  большую  ошибку,  беря  в  жены
особу с благовоспитанными манерами. Будь у меня жена исчадием ада, вы бы  не
изгоняли меня в Россию!
   -  Что  вы,  Бисмарк,  так  огорчаетесь?  -  пробурчал  регент.  -  Место
посланника в Петербурге всегда считалось высоким назначением для  дипломатов
Пруссии, и вы должны видеть в этом знак монаршего доверия. Это доверие к вам
я укреплю тем, что покажу сейчас своего внука...
   На днях в  доме  Гогенцоллернов  было  прибавление  семейства.  Принцесса
Виктория (дочь английской королевы, жена кронпринца Фридриха)  произвела  на
свет полумертвого младенца. Потеряв сознание от жестоких мучений, мать долго
не приходила в чувство, а врачи занялись оживлением новорожденного. Они  его
раскачивали в воздухе за ноги, пытались оживить грелками и шлепками по телу.
Полтора часа шла борьба акушеров за жизнь ребенка. Наконец он слабо  пискнул
и.., начал жить! Но в суматохе врачи  не  сразу  заметили,  что  левая  рука
младенца от рождения парализована, связки  плечевого  сустава  разорваны,  -
рука была безнадежно искалечена. Так родился  этот  уродец,  будущий  кайзер
Вильгельм II, который разрушит многое из  созданного  Бисмарком  и  в  конце
концов ввергнет Германию в чудовищную бойню первой мировой войны...
   Бисмарк склонился перед колыбелью в глубоком,  прочувствованном  поклоне.
Его даже прошибла сентиментальная слеза, ибо, невзирая на все свое  буйство,
в душе он  всегда  оставался  верным  рабом  Гогенцоллернов...  Принц-регент
Вильгельм поднес ему рюмочку винца, а его жена  Августа  угостила  дипломата
мандаринчиком. Ну, что ж - и на том спасибо!

***

   Во Франкфурте его поджидало письмо  от  еврейского  банкира  Левенштейна,
который являлся тайным агентом канцлера Буоля,  связывая  политику  венского
кабинета с банками Ротшильда:

   "Настоящим    позволяю    себе     почтительнейше     пожелать     Вашему
превосходительству счастливого  пути...  В  наше  время  нужны  люди,  нужна
энергия... Я совершил сегодня маленькую операцию, которая принесет, надеюсь,
хорошие плоды... В Вене очень встревожены Вашим назначением в Петербург, так
как считают Вас принципиальным противником... Было бы очень хорошо  наладить
нам деловые отношения..."

   Бисмарк никаких выводов из письма делать не стал.
   - Собирай вещи! - велел  камердинеру  Энгелю.  Покинув  Франкфурт,  посол
задержался в Берлине, где остановился в гостинице. 23 марта  он  должен  был
выехать в Петербург, когда за час до отправления на вокзал его навестил  сам
автор письма - банкир Левенштейн... Нет, он посла  не  подкупал  -  он  лишь
соблазнял Бисмарка принять участие в одной финансовой сделке,  которая  даст
прибыль:
   - Двадцать тысяч талеров.., вас устроят?
   - Но я не могу войти в сделку, - отвечал Бисмарк, - ибо небогат и у  меня
нет свободных капиталов для взноса.
   - О! - сказал агент Ротшильда. - Вместо денег вы, господин посол,  можете
внести в наше дело свою энергию.
   - У меня энергии - как у застоялого жеребца, - отвечал Бисмарк. -  Вы  не
боитесь, что я развалю вашу конюшню?
   Левенштейн сказал, что Вена будет крайне благодарна  Бисмарку,  если  при
дворе Петербурга он  станет  защищать  интересы  не  только  Пруссии,  но  и
Австрии... "Учись, Бисмарк, учись!" - подумал посол и хотел поймать  жуликов
на слове:
   - Тогда пусть ваш канцлер  Буоль  подкрепит  это  заманчивое  предложение
своим письменным обязательством. Левенштей на  удочку  не  попался,  а  цену
повысил:
   - Тридцать тысяч талеров.., вы довольны? Бисмарк глянул на часы  с  таким
вниманием,  будто  их  стрелки,  показывали  сумму,  за  которую  ему  стоит
продаваться.
   - Скоро отходит поезд.., пора! Но  о  таких  вещах  не  следует  говорить
здесь.., попрошу вас следовать за  мною.  На  лестнице  отеля  он  развернул
банкира задом к себе.
   - Одумайтесь! - заверещал Левенштейн. - Или вы  не  боитесь  иметь  своим
врагом великую империю Габсбургов?
   - Увы, не боюсь, - отвечал Бисмарк и ударом колена  под  дряблые  венские
мякоти он спустил банкира с лестницы, послав вдогонку слова:
   - Честные послы короля неподкупны!
   Провожать его пришли на вокзал брат Бернгард и сестра Мальвина фон Арним;
брат считал назначение в Петербург "почетной ссылкой", а сестра, бывавшая  в
России, завидовала ему... Бисмарк загреб в объятия своих  детишек  -  Марию,
Герберта и Вилли, сочно перецеловал их румяные лица.
   Гугукнул паровоз - жена подставила сухие губы.
   - Поехали, - пихнул он в купе  камердинера  Энгеля...  Надвинулась  ночь.
Бисмарк сказал:
   - Одно меня беспокоит: говорят, в России очень высокие цены  на  дрова..,
просто не по карману мне!
   Еще не побывав в России, посол  испытывал  уважение  к  этой  стране.  Те
русские, которых он встречал в Европе (Горчаков, Глинка, Титов,  Кейзерлинг)
позволили ему сложить о русском народе выгодное впечатление. Они разрушили в
глазах Бисмарка европейскую легенду о русских, как о беспечных фаталистах  и
лежебоках. Напротив, Бисмарк отметил для себя, что русские натуры энергичны,
остры и впечатлительны. Не забыл он и княгини Юсуповой, которая в  пору  его
молодости взяла Бисмарка за руку и впервые ввела в высший свет Берлина...
   Сумеречный рассвет застал их где-то за Варшавою.
   - Вот мы и  в  России,  -  пригорюнился  Энгель.  За  окном  вагона  едва
угадывались сиреневые дали без признаков жилья - лес, сугробы,  безжизненные
поля.
   - Зловещая картина! - хмыкнул посол. - Как  хорошо,  что  никто  из  моей
родни не соблазнился в восемьсот  двенадцатом  году  маршировать  на  Москву
заодно с Наполеоном... Иначе я слышал бы сейчас, как скрежещут их кости  под
колесами. Да, Энгель, вон растут те  самые  березы,  из  которых  загадочные
русские натуры производят розги для души и веники для  тела...  Да,  Энгель,
да!
   До  самого  Ковно  железной  дороги  еще  не  было;  путники   добирались
дилижансом или в санях до  станции  Остров  (на  Псковщине),  откуда  поезда
доставляли их со всеми удобствами прямо в Северную Пальмиру.

***

   Бисмарка встречал чиновник в мундире министерства иностранных дел, поверх
которого наопашь была накинута шуба.
   - Его  сиятельство  князь  оказали  мне  честь,  поручив  встретить  ваше
превосходительство и сопроводить до квартиры...
   Энгель тащил на себе тяжелые баулы своего господина,  который  поскупился
нанять носильщика. На вокзальной площади  посла  ожидали  санки  с  кучером,
похожим на важного барина. Бисмарк с  удивлением  обозрел  его  лисью  шубу,
покрытую фиолетовым бархатом. Кони пошли рысистым наметом, вывернули сани на
Невский, и чиновник пояснил, что это - уникальнейшая "улица веротерпимости",
ибо здесь, без тени вражды, разместились храмы  божий  всех  религий,  кроме
синагоги и мечети. Взметывая гривы, кони уже мчались вдоль Невы, в  твердыни
льда которой до весны вмерзли корабли и баржи с  дровами.  Бисмарк,  конечно
же, не преминул осведомиться у чиновника о  стоимости  дровишек  в  условиях
суровой русской действительности... Чиновник цен не знал:
   - Дрова - это дело наших дворников.
   Через  Неву,  протаптывая  дорогу  в  сугробах,  шагала  рота  солдат  со
свертками белья и вениками (возвращались из бани); пар, валил  над  парнями,
топавшими по льду валенками:

   Грянули, ударили,
   Па-анеслись на брань,
   И в секунду с четвертью
   Взяли Еривань!

   Набережная называлась Английской; за  устоями  Николаевского  моста  кони
всхрапнули возле двухэтажного особняка с крыльцом и балконами  (этот  дом  и
доныне хорошо сохранился).
   - Дворец графов Стейнбок-Ферморов, -  сказал  чиновник.  -  Он  снят  для
размещения вашего превосходительства...
   Бисмарк поспешил навестить  Горчакова  в  его  министерстве,  заполнявшем
многоэтажный корпус  поблизости  от  Зимнего  дворца.  Князь  принял  его  в
кабинете, окруженный  милыми  для  его  памяти  вещами,  сидя  под  овальным
портретом покойной  жены.  Здесь  же  стояло  мягкое  канапе  для  приятного
отдохновения после утомительных дебатов с иноземными послами...  Встретились
они, как  старые  приятели,  что  облегчало  Бисмарку  трудное  вхождение  в
таинственный мир русской политики.
   - Садитесь,  коллега,  -  сказал  Горчаков,  посверкивая  очками.  -  Все
прусские послы в Петербурге, как правило, делают потом на  родине  блестящую
карьеру. Желаю и вам того же!
   Бисмарк  похвастал,  что  вскоре  надеется  украсить   мундир   эполетами
ротмистра. Горчаков извлек большой  платок,  уголком  вытер  слезившиеся  от
усталости глаза.
   - С государем, - посоветовал, - держитесь просто, как это и принято всеми
берлинскими послами. Вы и сами  знаете,  что,  помимо  политики,  тут  много
родственных наслоений...
   При свидании с  послом  царь,  одетый  в  венгерку,  перевитую  на  груди
брандебурами, сам пошел навстречу:
   - С приездом, Бисмарк! Мы  познакомились  в  Штутгарте,  когда  император
Франции  осмелился  заговорить  о  Польше...  Как  здоровье  моего  дядюшки,
принца-регента Вилли? А  как  поживает  тетушка  Густа?  Все  так  же  вяжет
нескончаемый чулок мужу?.. Рад вашему прибытию. Не будь я  царем  России,  я
хотел бы стать королем  Пруссии!  Садитесь,  милый  посол.  Если  вы  еще  и
охотник, так мы с вами составим неплохой дуплет.
   Бисмарк сказал, что  он  уже  охотился  в  русских  пределах  -  в  лесах
Эстляндии, где гостил у своего друга:
   - У графа Кейзерлинга, члена вашей Академии.
   - Знаю. Дельный чиновник.  Сейчас  он  в  Дерпте...  Далее  заговорили  о
повадках лисиц и зайцев.
   - К сожалению, я оставил свои ружья в Шенхаузене.
   - Ну, Бисмарк! У меня тут целый арсенал...

***

   1859 год - как бы промежуточный, затерявшийся  между  соседними  громкими
датами. Но он не так уж безобиден, каким внешне кажется. За четырьмя цифрами
гражданского летосчисления затаились события, которым суждено  отразиться  в
будущем. Это был год, когда на трассе будущего Суэцкого канала арабы подняли
первую лопату грунта; появилась книга Чарлза Дарвина "Происхождение видов";
   Альфред Нобель изобрел грохочущий динамит, заменивший в  бомбах  гремучую
ртуть; в Америке начали пробное бурение первой нефтяной скважины...
   Горчаков вел откровенные разговоры:
   - Никакое государство не способно существовать, основывая  свою  политику
на одних просчетах и ошибках, поэтому я уже давно слышу,  как  скрипит  перо
истории: это разгневанная Немезида подписывает Габсбургам жестокий приговор.
СТРАННОЕ РУССКОЕ "НИЧЕГО"

   Петербург! Иностранцев всегда поражала широта проспектов,  почти  морской
простор Невы, безлюдные гигантские площади и отточенная прямизна планировки.
Старые города Европы выросли из феодальных крепостей,  в  них  было  уже  не
повернуться. А Петербург, созданный с  удалецким  размахом,  вобрал  в  себя
массу воздуха, света,  воды  и  зелени.  Бисмарка  приятно  удивила  чистота
русской столицы. Правда, эта иллюзия рассеивалась  на  задних  дворах  с  их
выгребными ямами (вывозка отбросов в те времена была  сопряжена  с  немалыми
расходами), но, смею думать, что посол на помойки не заглядывал.
   От него не укрылась  ненависть  русского  общества  к  Австрии;  жену  он
информировал: "Совсем не представляют себе (в Берлине), как низко  здесь  (в
Петербурге) стоят австрийцы: ни одна собака не примет от  них  куска  мяса".
Бисмарк пришел к выводу, что искреннего дружелюбия к немцам вообще встретить
в  петербуржцах  невозможно.   Молодежь   была   проникнута   симпатиями   к
гарибальдийской Италии, к революционным  традициям  Франции;  Бисмарк  писал
жене, что к молодым здесь лучше не  обращаться  по-немецки  ("они  не  прочь
скрыть, что понимают язык, отвечают  нелюбезно  или  вовсе  отмалчиваются").
Лишь среди остатков престарелой и чванной аристократии,  помнившей  королеву
Луизу  и  бравурный  1813  год,  посол  встретил  приятное  расположение   к
пруссакам. Но это были давно угасшие тени прошлого - теперь в  жизни  страны
они уже ничего не решали...
   Осмотревшись зимой  в  столице,  Бисмарк  летом  совершил  путешествие  в
Москву. По "чугунке" русские ездили тогда весьма основательно - с одеялами и
подушками, детей везли  прямо  в  люльках,  в  дорогу  брали  уйму  съестных
припасов и все волновались - как бы  поезд  не  ушел  без  них!  Расписаниям
русские не верили (и, кажется, никогда их не читали). "Да кто его там знает,
- отвечали с недоверием. - Если б лошадь: запряг и езжай,  а  тут  машина..,
вот возьмет и уедет, а  мы  останемся,  как  дураки,  с  билетами!"  Заранее
забравшись в вагон, пассажиры крестились, потом открывали дорожные корзины и
начинали безудержное насыщение, которое было вроде некоего  железнодорожного
ритуала: ели днем и ели ночью... Глядя в окно, Бисмарк выделил:  "Не  помню,
чтобы я замечал возделанные поля; точно так же не замечал  ни  вересков,  ни
песков; одиноко пасущиеся коровы или лошади  возбуждали  мое  предположение,
что вблизи где-либо могут жить люди". Остановившись в московском  "Отель  де
Франс", посол сразу же уселся за письмо к жене: "Я хочу,  моя  возлюбленная,
послать тебе, по крайней мере,  весточку  в  то  время,  когда  я  дожидаюсь
самовара, а позади меня молодой русский парень в красной рубашке мучается  в
усилиях растопить печку..." Обычно иностранцам Москва не нравилась. Бисмарк,
напротив, очень тонко распознал  ее  своеобразную  красоту  и  потом  всегда
говорил, что "обрусел" именно в  Москве.  Но  жене  он  пожаловался,  что  в
"Славянском базаре" с него содрали 80 копеек за никудышный кусочек сыра. Это
его взбесило! Ночевать же он ездил в "деревню" княгини  Юсуповой,  куда  она
его давно уже звала, и Бисмарк был потрясен, когда на берегу пруда, на глади
которого дремали черные  лебеди,  вдруг  вырос  сказочный  дворец.  Впрочем,
удивление  посла  вполне  извинительно,  ибо   "деревня"   князей   Юсуповых
называлась - Архангельское!
   Бисмарк осмотрел  и  сокровища  Оружейной  палаты;  блеск  бриллиантов  в
коронах оставил его равнодушным, но зато он с почтением  озирал  богатырские
мечи  русских  витязей.  Его  принял  московский  генерал-губернатор   князь
Долгорукий, показавший гостю ценную библиотеку. При входе  в  книгохранилище
Бисмарк невольно заметил служителя - старого солдата, грудь которого, помимо
русских  крестов  и  медалей,  была  украшена  прусским  Железным   крестом,
основанным в честь битвы при Кульме. Бисмарк сердечно поздравил  старца:  со
времени Кульма минуло уже 46 лет, а он все  еще  выглядит  бравым  молодцом.
Долгорукий перевел ответ ветерана.
   - Я бы и ныне еще показал всем вражьим силам! Газеты много писали о делах
в Италии, и посол спросил: за кого бы он дрался - за Австрию или за Италию?
   - Конечно, я бы пошел с Гарибальди, потому как он  хочет  всем  людям  на
свете свободы, а цесарцы венские свободы не дают никому, и я бы их бил  так,
чтобы дух из них вон!
   "Таково настроение против  Австрии  у  всех  в  России,  от  генерала  до
солдата", - сообщал Бисмарк жене. В столицу  он  возвращался  по  "сидячему"
билету,  не  желая  ехать  в  спальном  отделении,  чтобы  не  лишить   себя
удовольствия еще раз понаблюдать за русским бытом. Посол опять смотрел,  как
россияне истребляют жирных цыплят, снимают рыжие пенки с топленого молока  в
кувшинах, вовсю хрустят солеными огурцами,  а  молодой  смышленый  купец,  с
недоверием поглядывая на Бисмарка и его лакея, плотоядно обкусывал громадную
телячью ногу. Камердинер Энгель быстрее посла освоился с  русской  речью,  и
Бисмарк спросил его - о чем сейчас говорят русские?
   - Очень жалеют нас, что мы  ничего  не  едим.  Какая-то  старушка  сунула
Бисмарку ватрушку:
   - На, родимый.., покушай,  бедненький...  Бисмарк  вернулся  из  поездки,
убежденный в том,  что  Россия  имеет  два  могучих  сердца  -  в  Москве  и
Петербурге.

***

   Ну, ладно Бисмарк - он с голоду не помрет, а  вот  что  делать  студенту,
если ему всегда есть хочется? Врачи давно  заметили:  фантазия  лучше  всего
работает на голодный желудок. А потому студент  Петербургского  университета
некто В. Алексеев,  терзаемый  нищетой,  изобрел  новую  методу  ускоренного
освоения русского языка .  В
знании его больше всего  нуждались  иностранные  дипломаты,  но,  не  осилив
сложности произношения, они, как правило, бросали занятия и зачисляли в штат
посольства своих соотечественников, живших в России. Алексеев толкнулся было
в двери иностранных посольств, но к  нему  отнеслись  с  недоверием,  как  к
шарлатану.  Наконец  согласился  брать  уроки  баварский  посол  Перглер  де
Перглас, который вскоре, к всеобщей зависти  дипломатического  корпуса,  уже
свободно общался с русскими  людьми.  После  этого  сразу  нашлись  охотники
изучать  язык  по  методе  Алексеева,  и  студент  зажил  роскошной  жизнью,
каждодневно обедая в кухмистерской, а там лучше, чем в  раю:  щи  вчерашние,
шницеля шире лаптя, потом пирогов спросишь... Ух!
   В доме гамбургского консула на Литейном к Алексееву  подсел  Бисмарк,  на
лысине которого размещался скромный и не дающий тени оазис из трех последних
волосинок:
   - Вы с юридического? Значит, коллеги.  Я  тоже  долбил  римское  право  в
Геттингене... На слух мне нравится русский язык,  рокочущий  и  резкий,  как
полковой  барабан.  Говорят,  его  трудно  освоить.  Но  я  все-таки   решил
отделаться от наемных толмачей, которые шляются за мною по  пятам,  а  я  не
терплю, если  при  разговоре  присутствуют  посторонние...  Герр  Алексеефф,
сколько вам платит за урок барон Перглер де Перглас?
   - Полтора рубля, - ответил студент.
   - А сколько уроков насчитывает ваш курс?
   - Всего тридцать два...
   - Ага! - прикинул сумму Бисмарк. - Хотя я и не богат, но все же прошу вас
быть моим учителем.
   Алексеев посещал Бисмарка дважды в неделю, отворяя  по  утрам  тяжеленную
дверь особняка Фермеров на Английской набережной. Посол выходил к студенту в
темно-синем узорчатом халате с шапочкой из  черного  бархата  на  макушке  и
сразу же щедро угощал Алексеева отличной сигарой:
   - Прошу вас, коллега. Премного обяжете... Ни один дипломат не вел себя по
отношению к студенту так  тепло  и  радушно,  как  Бисмарк;  прусский  посол
держался запросто, сохраняя стиль чисто товарищеских отношений.  В  процессе
учения он был старателен