статки  своего
престижа, канцлер задал жару и всем прусским генералам:
   - Я не генерал, слава богу, а значит, не такой осел, как  эти  господа...
Зачем нам, немцам, превентивная война? Зачем и мне лишние  лавры  в  суповой
тарелке? Назовите мне хоть один объект, который бы Германии необходимо  было
завоевать?
   Горчаков сказал, что иногда  складывается  впечатление,  будто  Германией
управляет уже не канцлер, а начальник прусского генштаба Мольтке...  Бисмарк
пришел в бешенство.
   - Мольтке, Мольтке, Мольтке! - закричал он. -  Всюду,  куда  ни  придешь,
везде  заденешь  этот  скелет,  бренчащий  костями.  А  что  он  понимает  в
политике?..
   Бисмарк  полностью  дезавуировал  Мольтке   в   политике,   обозвав   его
молокососом, а Горчаков с иронией заметил:
   - Если Мольтке такой идиот, каким вы его изобразили, то мне кажется,  для
Германии  в  высшей  степени  опасно  держать  его   на   посту   начальника
генерального штаба...
   После этого он завел речь о Лотарингии:
   - Пока только о Лотарингии, не касаясь Эльзаса, где, ваша  правда,  среди
населения имеется тяга к Германии. Я слышал, вы посредством химии  научились
избавляться от избытка фосфора, которым так  богаты  лотарингские  руды.  Но
из-за промышленного сырья для Круппа я не стал бы ссориться с Францией...
   Намек был опасный. Бисмарк  обмяк,  словно  шар,  из  которого  выпустили
воздух.  Железный  канцлер  проиграл  отбой,  сделав  заявление,   что   "не
существует никакого намерения нападать на Францию и что в этом  отношении  у
него вполне определенные убеждения, которыми и диктуются его действия"  (так
записал позже его речь Горчаков). Но, униженный  своим  поражением,  Бисмарк
все же пожаловался царю на Горчакова.
   - Если ему, - говорил он, - так уж хочется славы миротворца, так зачем же
клевать мне печенки? Чтобы не портить отношений с Россией, я  согласен  хоть
завтра начеканить пятифранковые монеты с надписью на ободочке:
   Горчаков - защитник мира! Наконец, я не пожалею бенгальских огней,  чтобы
осветить вашего канцлера в  Париже,  когда  он  выступит  там  в  варьете  с
крыльями херувима за плечами...
   Царь понял, что за шутками стоит нечто большее - гнев! Он дал  ответ,  не
лишенный доли лукавства:
   - Не принимайте всерьез  старческое  тщеславие...  Горчаков  был  измучен
столкновением не меньше  Бисмарка.  Он  сознавал,  что  Германия  отошла  на
исходные рубежи и на время Европа спасена! Россия уже давно не имела  такого
политического веса, какой обрела в эти два майских дня, когда мокрая рубашка
прилипала  к  спине  Горчакова...  В  борьбе  за  мир  его  поддержали   все
европейские государства. Все, кроме Австро-Венгрии: граф  Андраши  не  хотел
портить отношений с Берлином. Горчакова в день отъезда  навестил  английский
посол Одо Рессель и поздравил с плодотворным успехом его миссии. Но при этом
он чересчур горячо советовал продолжать (!) натиск на Бисмарка.
   - Для этой цели, - сказал он, - вы получите в свое распоряжение всю  силу
Англии, включая и флот королевы.
   Горчаков был воробей стреляный, и на мякине его не  проведешь.  Он  сразу
догадался: Англия желает усилить конфликт  между  Россией  и  Германией,  но
канцлер слишком хорошо знал, где в политике следует остановиться.
   - Благодарю, - ответил Горчаков с ядом, - вы, кажется, приложили  руку  к
тому месту, где находится эфес шпаги. Но вы забыли посмотреть -  вложена  ли
она в ваши ножны...
   Дипломатическая интервенция в Берлине закончилась.
   Можно ехать в Эмс и спокойно пить дурацкий шпрудель.  Горчакову  осталось
только оформить  свою  победу.  13  мая  русский  канцлер  оповестил  Европу
телеграммой по-французски: "Сохранение мира обеспечено". Но  слово  maintien
(сохранение) телеграфист переделал на созвучное maitenenant (теперь).
   Александр II тоже послал телеграмму: "Я увожу  из  Берлина  все  желаемые
гарантии". В первом слове Jiemporte телеграфист изменил две буквы, и  вместо
"я увожу" у него получилось - emporte (забияка). Таким образом, когда царь с
Горчаковым  покидали  Берлин,  в  газетах  мира  появились  две   телеграммы
странного содержания:
   1. ТЕПЕРЬ мир обеспечен, и
   2.  ЗАБИЯКА  в  Берлине  дал  мне  желаемые  гарантии.  По   воле   чужой
рассеянности вышло так, что русские визитеры закатили на прощание по звонкой
оплеухе - и кайзеру и Бисмарку! Кайзер индифферентно смолчал, а Бисмарк стал
бушевать, говоря, что подобного скандала он  никогда  не  забудет.  С  этого
момента для Бисмарка начался кошмар - тот самый, который он назвал "кошмаром
коалиций"!

***

   Я пишу эти строки в 1975 году, когда исполняется столетний юбилей со  дня
"битвы железных канцлеров". Политические кризисы - не редкость в нашем мире.
Но кризис 1875 года вошел в  историю  человечества,  как  небывалый.  О  нем
написаны  целые  библиотеки.   К   изучению   его   обстоятельств   историки
возвращались множество раз, ибо  в  финале  кризиса  хорошо  просматривалось
будущее всей Европы.
   Чего же достиг Горчаков за эти два дня в Берлине?
   По сути дела, он избавил Европу от страшной бойни, тем более что Россия к
широкой войне на континенте еще не была подготовлена  основательно.  В  этом
его великая  заслуга  не  только  перед  своим  народом,  но  и  перед  всем
человечеством...
   Неофашисты на Западе  ныне  проводят  мысль,  что  в  1875  году  Бисмарк
совершил непростительную для него ошибку: Германия, по их мнению, не  должна
была уступать русской дипломатии. Если бы Бисмарку удалось  переломить  волю
Горчакова и если бы Германия завершила  тогда  полный  разгром  Франции,  то
немцев бы миновали поражения 1918 и 1945  годов,  а  "цели,  которые  ставил
перед собой Гитлер, были бы достигнуты давно... Немцы, -  сетуют  фашистские
историки,  -  были   слишком   мирными,   слишком   простодушными,   слишком
порядочными. Еще и сегодня они несут наказание за эту вину".
   Но в том-то и дело, что процесс истории необратим;
   Горчаков выиграл схватку с германским  милитаризмом,  и  последствия  его
внушительной победы сказались в будущем мира.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

   Когда Горчаков жил в Ницце, терпеливо ожидая смерти, один заезжий русский
записал его рассказ: "Однажды утром  я  получаю  три  депеши  от  консула  в
Белграде, он извещал меня, что турки идут на  Сербию  кровавым  следом,  все
выжигают, все уничтожают... Я встал и  с  полной  решимостью  заявил:  "Ваше
величество, теперь не время слов - наступил час дела.., посол наш в 24  часа
должен оставить Константинополь".
   Итак, решение о войне было принято!
   ...Горчаков по-стариковски зябнул. Он  сидел,  отгородясь  от  сквозняков
тонкими бумажными ширмами, перед ним висели раскаленные проволочные  спирали
старомодных курильниц, источавшие нежный аромат лаванды. Задремывая, канцлер
вдруг увидел себя маленьким на руках своей бабушки Анны Ивановны, урожденной
дворянки  Пещуровой;  они  едут  на  бричке  средь  заливных  лугов  родимой
Псковщины  (кажется,  в  захудалое  Лямоново,  что  лежит  по  соседству   с
пушкинским  Михайловским),  и  ему,  мальчику,  так  приятно  доброе  тепло,
исходящее от большого и рыхлого тела бабушки,  так  забавно  видеть  машущие
хвосты лошадей и порхание бабочек над ромашковыми полянами...
   Молодой секретарь Бобриков прервал чтение:
   - Не утомил ли я вашу светлость своим докладом?
   - Да нет, вы не утомили меня. Это я утомил Европу  своим  долголетием,  -
сказал Горчаков, словно оправдываясь. - Мне ведь уже восемьдесят..,  пора  и
под  траву!  Предчую,  -  заговорил  он  далее,  -  что  уйду  из  политики,
провожаемый бранью недругов и завистников. Но патриоты  отечества  не  могут
отнестись ко мне дурно. Историкам  будущего  предстоит  кропотливая  работа,
дабы разобраться в сложности  мотивов  моей  политики.  Но  я  верю,  что  в
потомстве  установится  на  меня  взгляд  уважительный.  Я  ведь  все  делал
исключительно во благо России и своего народа...
   Слабости? Ну, - горько засмеялся Горчаков,  -  у  кого  же  их  не  было?
Ошибки-то? Согласен, ошибок я сделал немало. Господи, да кто  же  безгрешен?
Только одни трутни, ничего не делающие, всегда остаются правы...
   Пришло время отвесить Горчакову последний земной  поклон.  Мы,  читатель,
расстаемся с ним в поезде,  который  на  полных  парах  спешит  в  румынский
Бухарест.
   Поглядывая в окно, где  так  часто  менялись  картины  пейзажей,  канцлер
сказал:
   - Ах, как мы несемся!  Я  ведь  еще  застал  то  блаженное  время,  когда
дилижанс от Страсбурга до Парижа тащился двенадцать дней; за что  с  меня  в
конторе  Турн-и-Таксисов  содрали  целых  сто  франков,  а  от  Берлина   до
Кенигсберга, помню, ехал четверо суток и с наступлением сумерек задыхался от
нестерпимой юношеской тоски. Мне так хотелось любви. И чтобы я любил тоже...
О боже, как давно это было!
   Канцлер ехал на войну.
   - Я уже был повивальной бабкой при рождении  дитяти  -  Румынии,  теперь,
чую, предстоит в громе пушек принять роды нового государства, которое  вечно
будет благодарно России...
   Он имел в виду Болгарию!
   Начиналась война. Война подлинно народная и  священная.  Русский  человек
оставлял пашеское орало и брался за меч, дабы встать на защиту угнетенных...
Горчаков (пусть это  не  покажется  странным)  был  против  этой  войны.  До
последней  минуты  он  рассчитывал,  что  освобождение  славян  и   создание
независимой Болгарии возможны методами бескровной дипломатии, при  поддержке
цивилизованных государств. Но, увы, никто в Европе не пожелал помочь  России
в ее  благородном  подвиге.  Напротив,  кабинеты  Лондона,  Вены  и  Берлина
старались поставить русскую армию под строжайший контроль...
   Зато теперь, когда война стала явью, Горчаков решил быть вместе с армией.
Он, глубокий старик, хотел разделить ее тяготы,  ее  неудачи  и  победы.  До
самого взятия  Плевны  канцлер  оставался  в  рядах  войск,  обеспечивая  им
дипломатическую защиту. Александр Михайлович не раз выражал желание  умереть
именно здесь, в центре спасенной Болгарии, средь радушного и милого  народа,
чтобы его увезли домой на пушечном лафете, как  солдата  великой  российской
армии...
   Мы, читатель, прощаемся с Горчаковым!
   Из прошлого столетия доносится до нас его усталый голос - голос  русского
любомудра и патриота отчизны:
   - Европой я могу только любоваться, будучи ее нечаянным гостем. Но жить и
работать по-настоящему я способен только в России, чтобы умереть за  Россию,
чтобы мои бренные кости навсегда остались в этой милой сердцу русской земле,
то зеленой весною, то заметенной зимними вьюгами...  Мне  не  уйти  от  этой
земли! И пусть хоть кто-нибудь и  когда-нибудь  постоит  над  моей  могилой,
попирая прах мой и суету жизни моей, пусть  он  подумает:  вот  здесь  лежит
человек, послуживший Отечеству до последнего воздыхания души своей...
   И снова вспоминается тютчевское - неповторимое:

   Умом Россию не понять,
   Аршином общим не измерить:
   У ней особенная стать -
   В Россию можно только верить.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

ПОСЛЕДНИЙ КАНЦЛЕР

(Опыт авторского размышления)

   Горчакова уж не было в живых, когда Бисмарк говорил:
   - Тяжело и скверно у меня на душе.  За  всю  жизнь  я  никого  не  сделал
счастливым - ни друзей, ни семью, ни даже себя. А зла причинил очень  много.
Я был причиною трех войн, по моей милости убиты  тысячи  невинных  людей,  о
которых еще плачут матери и жены в разных странах. Во всем этом я дам  отчет
на небесах, но зато теперь не имею радостей жизни... Если и напишу  мемуары,
пусть их печатают после моей смерти, а читатели, закрыв книгу, скажут:  "Ух,
какой был подлец!"
   В год смерти Горчакова люди, помогавшие Гитлеру прийти к власти, были уже
взрослыми: Гинденбургу исполнилось 37, а Людендорфу 18 лет. При Бисмарке  же
вышли из пеленок будущие гитлеровские маршалы - Рундштедт, Паулюс,  Гальдер,
Кейтель, Манштейн, Гудериан и прочие.
   Между рождением Горчакова и смертью Бисмарка (1798 - 1898) миновало ровно
столетие, в конце которого  Германия  создала  мощный  аппарат  милитаризма,
развязавший первую мировую войну; в финале этой  войны  по  мостовым  Европы
покатились три короны древнейших  династий  -  Романовых,  Гогенцоллернов  и
Габсбургов...  Дети  своего  класса  и  своего  времени,  не  этого  ожидали
канцлеры, но такова была закономерность развития бурной  эпохи  капитализма.
Почуяв ослабление мысли и памяти, Горчаков ушел из политики сам. Бисмарка из
политики выгнали; но, оказавшись за ее бортом, он до конца жизни цеплялся за
обломки прежней власти. Прах канцлера Горчакова перевезли в Санкт-Петербург,
предав земле на кладбище Троицко-Сергиевой лавры. Бисмарк завещал похоронить
себя не в столице, а на высотах Тевтонобургского леса, в  старой  Саксонской
земле - там, где Германик сражался еще с римлянами, где происходила исконная
многовековая борьба славян с немцами.
   На вопрос: "Что бы делал Бисмарк сегодня?" -  Гитлер  отвечал:  "При  его
политическом уме он никогда не стал  бы  вступать  в  союз  с  государством,
обреченным на гибель", то есть с Россией. Но в том-то и дело,  что  железный
канцлер был намного умнее фашистского фюрера. Бисмарк видел в России  страну
с великим будущим, с почти  нетронутыми  природными  ресурсами,  с  умным  и
активным  народом,  который  разгромит  любого  агрессора  и  завоевателя...
Бисмарк предрекал:

   "Даже самый благоприятный исход войны никогда не  приведет  к  разложению
основной  силы  России,  которая  зиждется  на  миллионах   русских...   Эти
последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же  быстро
вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути.  Это
- неразрушимое государство русской нации,  сильное  своим  климатом,  своими
пространствами и ограниченностью потребностей..."

   Канцлер  упрятал  в  архивы  древний  клич  тевтонов  Drang  nach  Osten;
Вильгельм  II  заново  отточил  этот  девиз,  как  старое   идейное   оружие
пангерманизма; а Гитлер перенял его из рук монарха: "Мы  начинаем  там,  где
Германия кончила шесть веков назад..."
   Так определилась будущая трагедия немцев!

***

   1882 год - начало правления кайзера Вильгельма II, который (как  говорили
немцы) хотел быть на каждой  свадьбе  -  невестой,  на  каждых  крестинах  -
младенцем, на каждых похоронах - покойником. Бисмарк и  кайзер  принадлежали
двум различным эпохам, их разделяли 44 возрастных  года.  Уже  пришло  время
адмирала Тирпитца с его дредноутами, цеппелинами и подводными  лодками;  то,
что для Бисмарка являлось новизной, Тирпитц, как и кайзер, относил  к  числу
"стариковской чепухи"... Конфликт был неизбежен!
   5 марта 1890 года кайзер поднялся на  кафедру  Бранденбургского  ландтага
(плоский лобик, из ушей торчала вата, сухую  руку  он  искусно  скрывал  под
гусарским доломаном).
   -  Всех,  кто  вздумает  чинить  препятствия  моим  желаниям,  я  сокрушу
вдребезги, - объявил он народу.
   Бисмарк понял,  в  кого  этот  камень  запущен.  Но  он  уже  закоснел  в
собственном непомерном величии - он,  великий  Бисмарк,  который  при  жизни
видел, как Германия водружает ему  памятники  в  граните  и  бронзе.  "Я,  -
говорил канцлер, - наблюдал трех королей нагишом  и  могу  сказать,  что  их
величества красотою не блещут. Что же касается  нынешнего  красавца,  то  он
далеко не орел, каким возомнил себя!" Это еще мягкое высказывание, а  другие
попросту  нецензурны...  Недовольство  кайзера  Бисмарком  вызревало  давно.
Однажды канцлер не доложил о передвижении русских  войск  возле  австрийских
рубежей, и кайзер узнал об этом из генерального штаба.
   - Россия идет войной, а вы скрываете это, Бисмарк!  Немедленно  поставить
всю армию в боевую готовность,  срочно  предупредить  Вену...  Пусть  только
сунутся эти чурбаны!
   Бисмарк справедливо заметил, что весною, в  связи  с  маневрами,  русская
армия ежегодно  перемещается  близ  границ,  и  нервная  позиция  Берлина  к
маневрам России может лишь ухудшить отношения  с  Петербургом,  и  без  того
испорченные; при этом он трахнул кулаком по столу, а Вильгельм II сказал:
   - Только не запустите в меня чернильницей!
   - Если вы станете дергать меня по всяким пустякам, то мне  лучше  просить
отставки...
   Кайзер промолчал, а Бисмарк не понял его молчания. Через день  из  дворца
прибыл  генерал-адъютант  фон  Ганке  и  напомнил  канцлеру,  что  он  хотел
требовать отставки.
   - Я сам буду сегодня у императора... Во дворце ему сказали:
   - Его величество отъехал из дворца...
   На следующий день об отставке напомнили. Вильгем II утвердил отставку без
промедления, помазав на прощание Бисмарка титулом герцога Лауэнбургского  (в
честь Лауэнбурга, который  он  под  пьяную  лавочку  перекупил  у  Австрии).
Бисмарк в ярости сорвал со стены кабинета портрет кайзера и велел  отправить
его во Фридрихсруэ - на конюшни:
   - Под хвост кобылам - только там ему и место! Вильгельм II,  избавясь  от
опеки железного канцлера, повел себя, как выпущенный на свободу арестант.  В
одном из залов замка он устроил пивную и назвал гостей, перед каждым из  них
красовались пивные бутылки, кружки и сигары, а кайзер до часу ночи  упивался
своим красноречием. Но для большинства немецкого народа, жившего в неведении
интриг,  отставка  Бисмарка  казалась   непоправимым   бедствием.   Германия
сроднилась с этим громким именем, которое  сопутствовало  ей  на  протяжении
жизни целого поколения. Улица перед домом  канцлера  с  утра  до  ночи  была
заполнена толпами, и стоило Бисмарку появиться в  окне,  как  его  встречали
овациями и  рыданиями.  Кайзер  в  резкой  форме  велел  канцлеру  побыстрее
убираться из столицы.  Бисмарку  это  было  не  так-то  легко  сделать,  ибо
предстояло упаковать 300 ящиков одной только переписки и 13000 бутылок вина.
Когда 29 марта он тронулся  прочь  из  Берлина,  полиция  с  большим  трудом
прокладывала дорогу  его  карете.  На  вокзале  канцлера  провожал  почетный
караул, который он пропустил мимо себя в церемониальном марше. Вдоль перрона
выстроился дипломатический корпус. Бисмарк, гримасничая, сказал  иностранным
послам:
   - Поздравьте меня -  комедия  кончилась...  Он  отъехал  во  Фридрихсруэ,
оставив после себя вооруженную  до  зубов  Германию  и  Европу,  похожую  на
военный лагерь. "Мы не должны забывать, - писал Энгельс, - что двадцать семь
лет хозяйничанья Бисмарка навлекли на  Германию  -  и  не  без  основания  -
ненависть всего мира... Бисмарк сумел  создать  Германии  репутацию  страны,
жаждущей завоеваний... Теперь  уже  никто  в  Европе  не  доверяет  "честным
немцам"..."

***

   Всем известны и слова Ленина:  "Бисмарк  сделал  по-своему,  по-юнкерски,
прогрессивное историческое дело... Объединение Германии  было  необходимо...
Когда   не   удалось   объединение   революционное,   Бисмарк   сделал   это
контрреволюционно, по-юнкерски". Однако после кризиса 1875 года,  измученный
"кошмаром  коалиций",  Бисмарк  чудовищно  запутал  германскую  политику   в
противоречиях и договорах с  соседями  -  страховочных  и  перестраховочных:
здесь он обнаружил свою дипломатическую слабость! Но "русский вопрос" всегда
оставался для него главнейшим вопросом внешней политики. Канцлер никогда  не
забывал, что Германия может следовать, куда ей хочется,  лишь  до  тех  пор,
пока из Петербурга не крикнут "стоп!" - и тогда Германия  замрет  на  месте.
Самый реальный политик мира, Бисмарк в частной  беседе  с  графом  Шуваловым
выразился честно:
   - В критический момент я брошу Австрию на произвол судьбы - этим я  верну
Берлину расположение Петербурга...
   Бисмарк не раз выступал с предупреждением, что мировая  война  завершится
для Германии катастрофой; он говорил, что Германия непобедима до  той  поры,
пока не столкнулась с Россией, в груди которой бьется два сердца - Москва  и
Петербург.
   - Будем же мудры, - взывал он к рейхстагу, - и  побережем  наших  славных