слышать  от  Франции
раньше. Но время альянсов еще не пришло.
   Александр II принял Тьера без сантиментов:
   - Вы просите вмешательства? Но слова бессильны. Берлин  присмиреет,  если
ему погрозят оружием. А кто  это  сделает?..  Считайте,  что  наш  призыв  к
гуманности и справедливости - это пока самая действенная помощь Франции.
   Горчаков неожиданно задал Тьеру вопрос:
   - А как вы относитесь к потере Эльзаса и  Лотарингии?  Будь  я  на  вашем
месте, я бы отдал их немцам, .временно.
   Ответ из прусской ставки на призыв России к гуманности не поступал  очень
долго. Тьер нервничал. Среди ночи он был вызван на Певческий мост.  Горчаков
бодрствовал.
   - Версаль наконец-то ответил государю, - сообщил он.  -  Имейте  мужество
снести унижение. Мы просили Пруссию не отрывать кусков от Франции, но решать
этот  вопрос  будем  не  мы,  а  победители   из   Norddeutschebundeskanzlei
Бисмарка...
   Заметив на рукаве Тьера траурную  повязку,  русский  политик  со  строгим
упреком выговорил ему:
   - Рано вы начали носить траур по Франции.
   - О, - воскликнул Тьер, - если б  только  Франция!  А  то  ведь  на  днях
скончалась моя горячо любимая мадам Доон.
   - Простите, это...
   - Моя теща. Ах, какая дивная дама!
   Отпустив Тьера, Горчаков долго не мог опомниться:
   - Впервые в жизни я вижу человека, влюбленного  в  тещу.  Это  ведь  тоже
оперетта, но под похоронную музыку...

***

   Жомини совершил нечто вроде глубокой политической  разведки  -  по  тылам
Европы,  посетил  и  Англию,  которую  ненавидел.  Измотанный   качкой,   на
голландском пароходе он вернулся домой.
   - Ну, и каковы же выводы? - спросил его канцлер.
   - Европа в смятении. Денонсируйте Парижский трактат  без  боязни.  Англия
ограничится лишь суровой нотацией...
   Горчаков опустился на колени перед иконой, в тиши кабинета  было  слышно,
как хрустнули его коленные суставы.
   - Господи, - взмолился он, - укрепи меня...  Близился  миг,  которого  он
ждал 14 долгих лет! В кабинете царя был  созван  секретный  совет.  Горчаков
сказал, что поражение Наполеона  III  устранило  с  политического  горизонта
одного из главных виновников Парижского трактата 1856  года.  Россия  должна
провести ревизию этого документа.
   - Мы честно  исполняли  тяжкие  условия  трактата,  сохраняя  нейтралитет
Черного моря даже тогда, когда иные страны под разными предлогами вводили  в
наше  море  не  только  корабли,  но  и  целые  эскадры.  Англия  -  главная
нарушительница нейтралитета! Наконец, у нас нет флота, а  враждебной  Турции
сохранено право держать флоты в Проливах и в Архипелаге. Пора нам  разорвать
трактат, благо он превратился в дешевую бумагу...
   Все  министры  поддержали  мнение  Милютина,  который  предложил  -  ради
осторожности - сначала снестись для консультаций с  державами,  подписавшими
Парижский трактат, а  уж  потом  (только  потом)  действовать  сообразно  их
реакции.
   Эта оглядка по сторонам возмутила Горчакова:
   -  В  Каноссу  не  пойдем!  Пока  я   буду   выклянчивать   согласие   на
денонсирование Парижских  протоколов,  Севастополь  по  самые  уши  зарастет
тиною...  Нет!  Односторонним  волевым  действием  мы  поставим  мир   перед
свершившимся фактом.
   Царь, до этого помалкивавший, сказал:
   - Я ведь помню, что за этим же столом четырнадцать лет  назад  мною  была
проявлена.., трусость. Это моя  личная  слабость,  а  потому  я  даю  ей  то
название, какого она и заслуживает. Но сейчас я всецело за  твердую  позицию
князя Горчакова...
   19 октября - в  день  лицейской  годовщины,  словно  справляя  тризну  по
ушедшим друзьям юности, - Горчаков выступил  с  циркуляром,  объявляя  всему
миру, что Россия отказывается от соблюдения статей трактата о  нейтрализации
Черного моря.
   Жомини предупредил его:
   - Ждите! Сейчас на вас обрушатся молнии -  А  мне,  поверьте,  совсем  не
страшно. Я ведь знаю, что изнутри России я буду поддержан  всеобщим  мнением
от самых низов народа - повсеместно и поголовно Протесты  сразу  посыпались,
как мусор из дырявого мешка. Посол королевы Виктории не находил слов,  чтобы
выразить возмущение, обуявшее прегордый Альбион:
   - Ваш циркуляр встречен в Лондоне с ужасом! Выстояв под словоизвержением,
князь сказал:
   -  Чрезвычайно  вам  благодарен!  Вы  дали  мне  возможность   прослушать
эрудированную лекцию по международному праву...  Некоторые  моменты  на  эту
тему я даже освежил в памяти.
   На пороге уже стоял австрийский посол Хотек:
   - Вена прочла ваш циркуляр с крайним удивлением!
   - И только-то? Право, не узнаю гордой Вены. Лондон  более  выдержал  свой
характер, придав лицу Дизраэли выражение Горгоны Но, господин  посол,  прошу
помнить, что Россия на Черном море плавала и будет плавать. Лично  вам,  как
чеху, я напомню о чешских демонстрациях в Праге, где ваши собратья по  крови
приветствуют возрождение русского флота..
   Явился и скромный де Габриак  -  от  правительства  Франции,  которое  из
Парижа бежало в Бордо Горчаков улыбнулся:
   - Дорогой маркиз, вы же понимаете, что ваш  протест  выглядит  наивно.  Я
послал циркуляр в Бордо не из политической необходимости, а лишь из  чувства
элементарной вежливости От посла Италии он отделался одним ударом, напомнив,
что в разгар боев под Севастополем итальянцы зарились на Крым:
   - Откуда у вас эти захватнические  потуги?  Горчакова  навестил  и  посол
далекого Вашингтона:
   - Америка никогда не признавала условий Парижского трактата Эскадры флота
Соединенных Штатов в вашем  распоряжении  Скажите  слово,  и  наши  мониторы
появятся на Босфоре, готовые залпами по сералю султана Турции расплатиться с
Россией за все услуги, которые она оказала президенту  Аврааму  Линкольну  в
его борьбе с Южными Штатами - Я  тронут,  -  сказал  Горчаков.  -  Передайте
благодарность конгрессу. Но война ограничится  порханием  бумаг.  Потом  все
бумаги подошьют в дела архивов, а мы, успокоив нервы валерьянкой,  приступим
к возрождению Черноморского флота.
   Когда все бомбы взорвались и осколки пронесло над головой  Горчакова,  он
сел к столу и вдогонку за циркуляром разослал по  столицам  Европы  ответные
ноты. В них он решительно  подтвердил,  что  ни  при  каких  обстоятельствах
российская нация не откажется от принятого решения!
   Твердый тон - это был самый верный тон.  Все  попытки  давления  Горчаков
смело отметал. Англия предложила созвать конференцию.  -  Без  колебаний,  -
согласился на это Горчаков. - Но при условии,  что  конференция  не  сделает
даже слабой попытки сомневаться в суверенности наших прав на Черное море...

***

   В зале министерства накрыли стол для торжественного  банкета.  С  бокалом
шампанского выступил седенький Тютчев:

   Князь, вы сдержали ваше слово!
   Не двинув пушки, ни рубля,
   В свои права вступает снова
   Родная русская земля.
   И нам завещанное море
   Опять свободною волной,
   О кратком позабыв позоре,
   Лобзает берег свой родной

   Лондонская конференция, как и предвидел Горчаков, превратилась в  обычную
говорильню; английские дипломаты прочитали Филиппу Ивановичу Брунову  нудную
нотацию на тему о том, что "вечность" договоров следует уважать. Пока "юркий
Дизи" долбил его клювом в темя, Врунов сладко подремывал.  Посол  в  Лондоне
был слишком стар, и нотация не подействовала...
   Горчаков переживал триумф! Его кабинет был  засыпан  тысячами  телеграмм.
Канцлера отовсюду поздравляли с дипломатической победой - во славу  отчизны.
Писали люди разные - чиновники и педагоги из глухой провинции,  восторженные
курсистки и офицеры дальних  гарнизонов,  студенты  и  артисты,  писатели  и
художники. В  театре  при  его  появлении  публика  встала,  аплодируя  ему.
Горчаков к  титулу  князя  получил  приставку  -  светлейший...  Жмурясь  от
удовольствия, он слушал похвальные стихи в свою честь:

   И вот: свободная стихия, -
   Сказал бы наш поэт родной, -
   Шумишь ты, как во дни былые,
   И катишь волны голубые
   И блещешь гордою красой.

   Здесь тютчевские строчки волна перемывала заодно  с  пушкинскими,  словно
гальку на морском берегу. Севастополь пробуждался от заколдованного сна... В
громадной витрине магазина Дациаро на улице  Гоголя  был  выставлен  большой
портрет "светлейшего" Горчакова; прохожие останавливались, судачили:
   - Горчаков-то.., смотри какой, а?
   - Старый дядька. Уже слепенький.
   - Так что? Гляди, какого деру всем задал...

ПОД ПАРИЖЕМ БЕЗ ПЕРЕМЕН

   В обворованном немцами Понт-а-Муссоне царил уже настоящий голод.  Штибера
навестил племянник маршала Даву, не евший три дня: старый француз выпросил в
канцелярии Бисмарка кусок хлеба для своей старой жены.  Обозы  с  провиантом
отстали. Бисмарк ехал с герцогом Шверинским и американским атташе  Шериданом
- тоже голодные как волки. Всевышний где-то послал канцлеру пяток яиц. Зайдя
за угол дома, Бисмарк выпил два - сырыми, а три яйца  он  честно  принес  на
ладони:
   - Это вам, герцог, это вам, атташе, а одно мне...
   И он с удовольствием проглотил третье!
   Через "Вогезскую дыру" немцы уже прорвались к Парижу, а ключ  от  Парижа,
крепость Мец, еще оставался в руках Франции. Было уже холодно,  ноги  солдат
засасывала мокрая глина. Армия маршала Базена, державшая оборону Меца, давно
сидела на скудном пайке  (каждый  день  в  гарнизоне  резали  250  лошадей).
Однажды рано утром майор Ганс Кречман увидел, что от фортов Меца едет к  ним
на лошади юный французский офицер.
   - Не стрелять! - скомандовал  майор  солдатам.  -  Этот  каналья  пьян  и
наверняка едет к нам сдаваться...
   Но офицера шатало в седле - от слабости, от потери крови из ран,  кое-как
перевязанных. Он вскинул руку к кепи:
   - Вам со стороны виднее наше положение,  так  будьте  откровенны,  майор:
можем ли мы еще сражаться?
   - Да. Но без успеха, - ответил Кречман. Офицер снова качнулся в седле:
   -  Тогда  продолжим..,  нам  лучше  умереть.  Бисмарк   переслал   Базену
прокламацию, в которой выразил недоверие к генералу Трошю  и  намекнул,  что
ему удобнее договориться с Базеном,  поставленным  еще  властью  императора.
Базен решил, что  канцлер  поможет  ему  захватить  власть  над  Францией...
Мольтке смеялся: "Мец я не стану трактовать под политическим углом зрения  -
для меня это прежде всего крепость". Вечером 27 октября  Базен  сдал  Мец  с
гарнизоном в 173000 человек. Немцы требовали знамена. Но  французы  в  самый
последний момент сунули их в пламя костров.  Теперь  все  кончено.  Немецкие
войска,  избавленные  от  осады  Меца,  усилили  армию,  осаждавшую   Париж.
Окончания нервов этой войны пучком сходились сейчас в тихом Версале, где  на
Провансальской улице в доме ј 12, под  вывеской  Norddeutsche-bundeskanzlei,
лежал под одеялом Бисмарк, "равномерно сохраняя, - как он говорил, - теплоту
тела". Версаль настигли жестокие  холода,  в  его  улицах  бушевали  снежные
вьюги...

***

   Офицеры прусского генштаба негласно  делились  на  два  ранга  -  боги  и
полубоги. Мольтке - уже бог, да еще  какой!  Но  Бисмарк  немало  терпел  от
полубогов: генералы не прощали  ему,  что  в  1866  году,  после  битвы  при
Садовой, он не дал им вломиться в богатую Вену.
   - Но теперь-то пошел он к чертовой матери со  своей  дурацкой  политикой.
Прусские интересы разрешит только меч! Бисмарка  нельзя  допускать  к  делам
войны: что он в ней смыслит? Разве он проливал кровь? Вы говорите - шрам  на
лице? Так это он неудачно открыл бутылку зубами и порезался...
   Бисмарк слышал эти слова  генерала  фон  Подбельского,  обращенные  им  к
Роону; канцлер сознавал - под стенами Парижа  предстоит  борьба,  какая  уже
была под стенами Вены. Бисмарк въехал в Версаль вслед  за  королем,  который
остановился в городской префектуре, роскошно отделанной изнутри. В листовках
немцы обещали версальцам "ограждение личности и собственности,  общественных
памятников и произведений искусства". На деле  это  выглядело  так:  солдаты
вламывались в  любой  дом,  жрали  и  пили  что  хотели  и,  все  разграбив,
перемещались в другой. На версальцев была наложена  контрибуция  в  400  000
франков; город Короля-Солнца превратился в нечто среднее  между  казармой  и
борделем. Беспробудное веселье не угасало в офицерском  ресторане  Ганка,  в
отеле на улице Резервуар, где можно было встретить пьяных королей,  герцогов
и принцев Германии, головы  которых  украшали  уже  не  короны,  а  железные
прусские каски. Версаль был переполнен агентами Штибера; переодетые в  блузы
пролетариев и сюртуки буржуа, они шныряли повсюду, ловя каждый вздох  скорби
французов; тюрьма была набита недовольными. Доблестный префект Рамо публично
отказался пожать руку Бисмарку - простили. В ответ на  приглашение  к  столу
кайзера он сказал: "Будем считать, что меня не звали", -  простили.  Наконец
Рамо не выдержал: "Ну и свиньи же вы, господа" - тогда его посадили...  Всех
жителей Штибер принудил заполнить анкеты, от  француженок  требовал  указать
точный возраст. Женщины были поражены, что посторонний мужчина, пришелец  из
чужой страны, желает знать их лета, о которых не догадываются даже  мужья  и
любовники .
   Бисмарк появлялся в походной канцелярии, на  нем  был  халат  из  черного
атласа на желтой подкладке, подпоясанной толстым белым шнуром. Его  окружали
чиновники  пропаганды  и  продажные  журналисты,   через   которых   канцлер
воздействовал в угодном ему духе на газеты - немецкие  и  европейские.  Если
какая-либо статья казалась ему удачной, он говорил:
   - Надо, чтобы она наплодила нам деток... Ему подавали омлет с вареньем  и
шабли, Штиберу - цыпленка в белом вине с бутылкой бургундского.  Их  трапезу
охраняли два бугая-жандарма - столь высоченных, что,  привстав  на  цыпочки,
они раскуривали сигары от газовых  рожков,  светивших  под  самым  потолком.
Бисмарк не скрывал от Штибера серьезности положения: хотя треть Франции  уже
захвачена  немцами,  но   страна,   имевшая   массу   традиций,   боевых   и
революционных, устрашала его сопротивлением народа. А что в Париже?
   - Говорят, там свирепствует голод. Что ж, население  должно  страдать  от
войны. Тем скорее оно предпочтет  капитуляцию.  Мы  оставим  французам  одни
глаза, чтобы они могли оплакать свою судьбу.  Без  победы  над  Францией  не
может возникнуть Германская империя... Ешьте, Штибер, и пейте!
   Боги и полубоги добились того, что военные советы  ставки  проходили  без
участия Бисмарка; идеи канцлера  проталкивал  упрямый,  но  недалекий  Роон.
Бисмарк желал от  генералов  скорейшей  победы,  иначе  в  ход  войны  могла
вмешаться Россия. Германские газеты уже прискучили  обывателям  стереотипною
фразой: "Под Парижем без перемен". Бисмарк писал: "Возможность  европейского
вмешательства была для меня  источником  тревоги  и  нетерпения  в  связи  с
затягивающейся осадой". Уже в который раз он с угрозою спрашивал Мольтке:
   - Когда же вы подвезете осадные "бруммеры" Круппа, чтобы они смели с лица
земли эту "Мекку цивилизации"?
   Мольтке ссылался  на  протяженность  коммуникаций  и  трудности  доставки
осадных парков; корректный и невозмутимый доктринер, он полагал,  что  Париж
"сдохнет и так - от голода". Бисмарк настаивал на формуле: голод
   Бомбежки = победа! Он угрожал королю, что, если в ближайшие дни Париж  не
подвергнется бомбардировке, он сразу же подаст в отставку.
   - Бисмарк, - отвечал кайзер, - коли вы похитили с неба огонь, то вам, как
Прометею, кто-то ведь  должен  клевать  печенку...  Ладно,  так  и  быть,  я
переговорю с Рооном.
   Роон геройски  протолкнул  по  рельсам  к  самым  стенам  Парижа  тяжелую
артиллерию. Но 400 "бруммеров", обложенные терриконами в  100000  бомб,  еще
молчали. Бисмарк встречал рассветы в ярости от того, что проснулся сам, а не
был разбужен грохотом канонады. Жене он сообщал: "Роон болен  от  досады  на
интриги, направленные против бомбардировки... Царственное безумие от  успеха
ударило в корону; именем Мольтке  прикрываются  другие..."  Наконец  канцлер
созвал пресс-бюро и наказал своим подопечным  изготовить  статью,  способную
вызвать бурю возмущения в Германии против нерешительности богов и  полубогов
генштаба:
   - И пусть эта статья наплодит крикливых деток 27  декабря  была  страшная
метель; в вихрях снегопада "бруммеры" открыли огонь по Парижу, по его улицам
и бульварам, по театрам и кафешантанам, по госпиталям  и  музеям  ("к  вящей
радости благочестивых прусских пасторов и чувствительных берлинских  дам,  с
громким воплем требовавших от военных разрушения этого Вавилона")  От  имени
временного правительства  Франции  в  Версаль  срочно  прибыл  Жюль  Фавр  -
адвокат, защищавший когда-то Орсини и Березовского. Фавр  не  знал,  что  за
столом ему прислуживает Штибер, переодетый в ливрею  лакея.  Он  не  знал  и
того, что в доме на  Королевском  бульваре,  где  его  поместили,  находится
прусская тайная полиция.  Адвокат  о  многом  уже  проболтался  перед  своим
любезным "лакеем", но Бисмарк не желал вступать в  переговоры  до  тех  пор,
пока  ему  точно  не  станет  известно   положение   внутри   Парижа   после
бомбардировки:
   - Хоть бы одну вчерашнюю газету из Парижа!
   - Вы ее получите, - обещал Штибер...
   Штибер сразу же  кинулся  в  ватерклозет,  где  уничтожил  всю  туалетную
бумагу. Жюлю Фавру пришлось подтираться теми газетами из Парижа, которые  он
захватил с собою в дорогу. Потом Штибер  извлек  наружу  испачканные  клочья
бумаги, прополоскал их в тазу с теплой водой, высушил на столе  и  предъявил
Бисмарку для прочтения, а канцлер отнес их к  его  величеству.  Вильгельм  I
вычитал, что одна из бомб  угодила  в  Коллеж  де  Франс,  причем  профессор
истории сказал студентам после взрыва: "Если это  вас  не  очень  беспокоит,
будем продолжать..."
   Через артиллерийскую оптику Бисмарк обозревал крыши предместий Парижа, он
видел полеты бомб, оставлявших в небе след, будто  их  траекторию  проводили
рейсфедером.
   - Охота обошлась Пруссии чудовищных денег, - сказал он. - Но зато приятно
смотреть на зверя, зная, что зверь мертв.
   "Железо и кровь" политики Бисмарка обращались  для  семейства  Круппов  в
самое вульгарное золото. Каждый убитый парижанин обходился прусской казне  в
150000 франков!

***

   Прусская  военная  каста   видела   в   Бисмарке   только   штабс-офицера
кавалерийского полка (не велика шишка!). Из потемок стратегии  боги  еще  не
разглядели, что Бисмарк-политик давно не отстает от их  грозной  фаланги,  а
время  от  времени  даже  усиливает  ее  шаг.  Под  стенами  Парижа  сначала
разругались, а потом помирились Бисмарк и Мольтке... В следующей  войне,  по
мнению Мольтке, Германии предстоит борьба на  два  фронта  -  с  Францией  и
Россией! Мольтке требовал от Бисмарка согласия на оккупацию всей Франции,  а
для себя власти на войне - такой же диктаторской, какой в дни  мира  обладал
канцлер. Бисмарк со всеми потрохами выдал Большому генеральному штабу своего
старого приятеля Роона, и с этого  момента  прусский  генштаб  стал  главной
силой в его же, бисмарковской политике... Но канцлер не соглашался на захват
всей Франции.
   - Если вы решили, что армия устала, - доказывал Мольтке, - так она готова
повторить войну от самого ее начала.
   - Дело не в  этом,  -  отвечал  Бисмарк.  -  Помимо  ослабленной  Франции
существует набирающая силы Россия, а эта кляузная страна никогда не позволит
растереть Францию в порошок.
   - Если не всю Францию, - говорил Мольтке,  -  так  что  же  вы,  Бисмарк,
дадите немцам после всех громких побед армии?
   - Достаточно Эльзаса и Лотарингии.
   - Мец! - выкрикнул Мольтке гортанно.
   - Неужели вам нравится этот плевый городишко?
   - Мец для меня - крепостной глясис, за  которым  я  могу  спрятать  целую
армию. Владея Мецем, я всегда держу двери Франции открытыми настежь.., входи
и хватай Париж за глотку!
   Стратегия согласовывала свои планы с политикой, а Германия обретала  свое
единство  в  прусской  казарме.  Буд