Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
е садятся гости
За уготованный им пир...
Его навестил зять Аксаков, приехавший из Москвы.
- Я, - сказал ему Тютчев, - впервые стал задумываться о себе, как о
писателе. Останусь ли в памяти потомства? Всю жизнь относился к своим стихам
безобразно. Лишь сейчас меня охватила тревога: хочу быть живым в будущей
России. Но имею ли право? Так мало сделано... Ах, я лентяй, какой лентяй!
Он признался зятю, что уже потерял чувство рифмы и стихотворного ритма.
Вошла жена, дала ему лекарство. Тютчев на минуту задержал в своей ладони ее
руку, произнес:
Все отнял у меня казнящий бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон.
Одну тебя при мне оставил он,
Чтоб я ему еще молиться мог.
Аксаков невольно отметил, что в этом четверостишии поэту удалось
выдержать ритм и найти скромную, но точную рифму. А вскоре Тютчева постиг
новый удар. "Все полагали, - вспоминал Аксаков, - что он умер или умирает.
Но недвижный, почти бездыханный, он сохранил сознание. И.., первый вопрос
его, произнесенный чуть слышным голосом, был:
- Какие последние политические новости?.." Потом замолк. И только глаза,
в которых светилась громадная работа мысли, эти глаза еще продолжали жить на
маленьком сморщенном лице. Приступ опять повторился. Родные позвали
священника прочесть над поэтом отходную...
Тютчев прервал молитву вопросом:
- А что слышно из Хивы?..
Последние дни чело поэта было озарено светом глубокого раздумья над тем,
что было при нем и что будет после него. Тютчев молчал, но глаза выдавали,
что он продолжает жить насыщенной и бурной жизнью мыслителя. Глаза говорили,
спрашивали и сами себе отвечали... Рано утром 15 июля на лице отразилось
выражение ужаса - это пришла смерть. И он погрузился в будущее России с
напряженно работающим мозгом, как уходит в бездну корабль, до конца
продолжая трудиться раскаленной машиной...
Умер поэт. Умер гражданин и патриот.
Над дачами Царского Села молния вдруг распорола небеса с таким треском,
словно шквал рванул отсыревшие паруса. На давно жаждующие сады и парки
пролился восхитительный ливень. Поэт лежал на письменном столе, сложив на
груди руки, и казалось чутко вслушивался в ликующие шумы дождя:
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок неба,
Смеясь, на землю пролила...
Горчакова под руки увели с его могилы. Старый канцлер не плакал, но часто
повторял:
- Умер.., большой политик, умер он...
- Умер поэт, - поправил его Аксаков.
- Ах, не спорьте.., вы не знали его, как я!
***
Под могучими вязами хивинского сераля был раскинут текинский ковер,
посреди него поставили колченогий венский стул - для Туркестанского
генерал-губернатора Кауфмана. А вокруг него стояли офицеры и солдаты в белых
шлемах с длинными назатыльниками, спадавшими им на плечи. Заслышав топот
копыт, Кауфман сказал:
- Ну вот, едет! Поздравляю всех - для России наступает долгожданный
исторический момент...
На садовой дорожке показался хивинский хан - семипудовый ленивец, верный
муж 518 жен, завернутый в ярко-синий халат. Он слез с лошади и, обнажив
бритую голову, на коленях издалека начал подползать к русским воинам, моля о
пощаде. Американский писатель Мак-Гахан, присутствовавший при этой сцене,
тут же записал, что "теперь самый последний солдат русской армии был намного
сильнее хана". Вместе с русскими невольниками из Хивы были вызволены и 40
000 персов, томившихся в рабстве; уходя на родину, персы взывали к солдатам:
"Дозвольте, и мы оближем пыль с ваших божественных сапог..." Кауфман говорил
от имени русской армии:
- Так вот, хан, нравится вам это или не очень, но мы все-таки навестили
вас в "недоступной" Хиве, где вы так приятно кейфовали в тени этого
сераля...
Хан еще ниже склонил голову, ослепительное солнце било теперь прямо в
толстый, как бревно, багровый затылок:
- Пророк предсказал, что Бухару засыплет песком, а Хива исчезнет под
водою, но аллах не знал, что мне предстоит кланяться пришельцам из
заснеженных русских лесов...
Свободно опираясь на ружья, загорелые и усатые, с презрением взирали на
ханское унижение солдаты (этих легендарных героев можно видеть и сейчас: они
смотрят на потомков с красочных полотен Верещагина).
Русский солдат не шел туда, где его не ждали.
Он шел туда, где ждали его как освободителя.
В звенящем зное пустынь русский человек свергал престолы средневековых
деспотов - ханов, султанов и беков, всю эту мразь и нечисть, что осела по
барханам со времен Тамерлана.
И грешно забывать наших прадедов, которые в жестоких лишениях создавали
великое многонациональное государство...
...В министерстве Горчакова ожидал новый английский посол лорд Эндрю
Лофтус; естественно, он сразу с гневом завел речь об агрессии России, о
захвате русскими Хивы.
Горчаков плотнее уселся, сложил руки на столе.
- А кто вам сказал, что мы захватили Хиву? - спросил он. - Мы лишь
усмирили хивинского хана, чтобы впредь ему было неповадно разбойничать в
наших пределах... Ваше благородное беспокойство о Хиве позволяет мне
проявить немалое беспокойство об угнетаемых вами ирландских фениях. По
какому праву протестантская Англия преследует ирландских католиков?
- Ирландцы - это наше внутреннее дело.
- Не отрицаю. Тем более что безопасность Оренбурга и Орска - внутреннее
дело России... Возьмите циркуль, милорд, и измерьте по карте расстояние от
Лондона до Хивы.
- Лучше измерить расстояние от Хивы до Дели.
- О боже праведный! Вы опять за старое, милорд. Тогда я продолжу об
угнетении вами ирландских католиков...
БОЕВАЯ ТРЕВОГА
Бисмарк ел и пил, но.., как пил! Жена сказала:
- Отто, ты же сам знаешь, что врачи не велят тебе увлекаться выпивкой.
Пожалей свою печень ради меня и детей.
- А, врачи.., лицемеры! - воскликнул канцлер. - Если я не хлопну три
стакана мозельмуссе, я вообще испытываю отвращение к политике. Что делать?
Приходится жертвовать здоровьем ради великой Германии... Энгель, где фазан?
Статс-секретарю Бюлову он отрезал жирный огузок:
- Все Бюловы, каких я знал, умные люди... Ешьте! "Когда принесли блюдо с
гусем, - писал очевидец, - канцлера заставили съесть такое количество, что
он уже задыхался, после чего последовала жареная утка..." Под окнами его
дома прошагал с песнями очередной "факелцуг" германской молодежи, и Бисмарк
воспринял, как должное, выкрики с улицы:
- Гер-ма-ния превыше всего... Хох, канцлер! В ряд с солдатскими колоннами
по немецким землям маршировали ферейны - спортивные, певческие и охотничьи,
на тирольских шляпах вызывающе торчали петушиные перья. Немцев было легко
организовывать: по первому сигналу трубы они вставали под знамена
землячеств, уже в прочной обуви, с рюкзаками за плечами, имея сбоку баклагу
с пивом и сверток с бутербродами. Заняв место в строю, пруссак заводил
патриотическую песню и ждал только одного - команды, чтобы маршировать, куда
укажет начальство... Все заправилы германского мира (от первых курфюрстов и
до Гитлера) всегда умело использовали в своих целях это бесподобное умение
немцев сплачиваться в колонны и подчиняться приказам свыше. "Германия, куда
ж ты идешь, Германия?.."
Пангерманизм - предтеча фашизма - при Бисмарке набирал силу. Начиная с
пышных кафедр университетов и кончая бедными сельскими школами, в головы
немцев усердно вдалбливали: "Величайшие в истории подвиги - немецкие,
знаменитые творения резца и кисти - германские, Берлин - красивейший город
мира, все великие изобретения - наши, самые лучшие гимнасты - немецкие, наши
наука и промышленность - передовые, самые толковые рабочие - немцы. Мы имеем
прекрасную армию, с прусским лейтенантом никто не сравнится! Германский
офицерский корпус - вот в чем наша главная сила, и поэтому никто в Европе не
посмеет с Германией состязаться..."
Хотя Бисмарк и заявлял, что Германия "сыта", но сытой он ее не сделал.
Кризис лихорадил берлинскую биржу, на фабриках увольняли до половины
рабочих, пролетариат объединялся для борьбы, и Мольтке советовал разрубить
все невзгоды одним ударом меча - по Франции... Железный канцлер вступал в
кризис, как и страна, лежавшая перед ним. Он рассчитывал, что Франция
надолго погрязнет в моральном упадке, униженная и ограбленная, но французы
так быстро расквитались с контрибуциями, что это Бисмарка потрясло не меньше
Парижской коммуны! Франция показала ему наглядно, что в ее народе много
здоровой силы и боевого задора. Выплачивая по германским векселям, французы
словно бросали веселый вызов судьбе.
Петербург открыл новый 1874 год манифестом о введении в стране всеобщей
воинской повинности. "Россия, - как сказано в старом циркуляре Горчакова, -
сосредоточивалась". А портфель с иностранными делами Франции получил герцог
Деказ, сразу же "обворовавший" русского канцлера: "Франция
сосредоточивается!" - возвестил Деказ миру.
- Неужели, - переживал Бисмарк, - мне так и не удалось законсервировать
слабость Франции до тысяча девятисотого года? Необходимо крутое решение...
Думай, канцлер, думай!
***
Синие вьюги заметали Россию, морозы с ноября держались такие, что даже во
рту леденило зубы, и каждый, в ком билось русское сердце, радовался ядреной
и здоровой матушке-зиме.
Новый год начался неудачно: на Невском, когда лошади вдруг понесли,
Горчаков выпал из саней, разбив бок о фонарную тумбу; долго лежал в постели.
Оправясь, канцлер вечером посетил Михайловский театр. Обнаженные плечи дам,
вырезные жилеты, мундиры и фраки, колоссальные шиньоны, точные английские
проборы, парики и лысины, усы и локоны, пенсне и монокли, бороды и
бакенбарды, жемчуга и бриллианты, пудра и кольдкремы, - в этом оживленном
разнообразии совсем затерялся старикашка канцлер с тугим от крахмала
пластроном ослепительной манишки. Давали "Прекрасную Елену", а публика
(платившая по 100 рублей за билет) ожидала m-lles Филиппе и Лотар, которые,
исполняя песенку о любви, милыми жестами наивно объясняли, что такое
любовь... В толпе знатоков слышалось:
- Нас ожидает нечто волшебное. Но не лучше ли предъявить публике les
cuisses en tricot de m-lle Lotar ,
а чтобы m-lle Филиппе пропела: il me taut de'l'amour! O, Venus, quel plaisir
trouves-tu a faire cascader ma vertu , - и после этого можно опускать
занавес: сто рублей уже окупились.
В зале притушили свет, когда Горчаков заметил дежурного чиновника
министерства, кравшегося к нему между рядами сановных кресел. Вручив князю
депешу из Берлина, он шепнул:
- Речь Мольтке в рейхстаге.., ужасно, ужасно! "Прекрасная Елена" уже не
представляла для Горчакова никакого интереса. Вышел в фойе, где и прочел:
"Мы можем встретить неприятеля лицом к лицу на Западе и на Востоке
одновременно". В глубоком раздумье канцлер спустился по лестнице, почти
механически продел руки в рукава шубы, поданной лакеем. Тишину морозной
площади прорезал вопль городового:
- Кучер его светлости.., канцлера!
Мгновенно подцокали из тьмы лошади. Горчаков сел, продолжая думать. За
окнами кареты проносило великолепную ширь запурженной Невы, на Васильевском
острове уютно мерещились теплые огни. Заметив свет в окнах французского
посольства, он велел остановиться... Генерал Лефло встретил его с
исключительным радушием. Стол был сервирован моментально. По суете средь
персонала посольства Горчаков угадал, что его появление здесь завтра же
распишут в газетах Парижа, как отрадное явление французской политики...
Лефло справился о недавнем ушибе.
- Благодарю. Я отделался легко. А вот кучер лежит в больнице. Лошадей же
дворники перехватили уже за Фонтанкой...
За спиною канцлера вылетела пробка из бутыли.
- Нет, нет, - отказался он от вина и попросил чаю. Остались вдвоем -
посол и канцлер.
- Ну-с, - сказал Горчаков, подцепляя из вазочки ароматный птифур с
розовым кремом, - хорошего ничего не будет. Берлин объявил тревогу, а
Бисмарк роет землю рогами.
- Отчасти, - начал Лефло, - повинны и наши епископы. В пастырских
посланиях под рождество они благословили сограждан-католиков Эльзаса и
Лотарингии, а вы же знаете, какое гонение на католиков устроил Бисмарк!
После этого...
***
После этого, как раз в ночь под новый год, статс-секретарь Бюлов сказал
французскому послу виконту Гонто-Бирону:
- Развращенная католицизмом Франция, кажется, замышляет реванш противу
богобоязненной лютеранской Германии... Что ж, - криво усмехнулся Бюлов, -
теперь из соображений не только политических, но просто человеколюбивых и
даже, если угодно, христианских мы должны снова воевать с вами...
Гонто-Бирон телеграфировал Деказу, чтобы Франция вверила свою судьбу
России, ибо в Европе сейчас нет иной силы, способной постоять за Францию.
Деказ вызвал на Кэ д'Орсэ берлинского посла князя Гогенлоэ и сказал ему - в
отчаянии:
- Хотите войны - нападайте! Делайте, что вам угодно, берите Бельгию,
Голландию, Люксембург - нам все равно. Мы даже не выстрелим. Мы будем
убегать от вас хоть до Луары, пока Европа не проснется и не остановит вас...
Гогенлоэ, хилый сморчок, спросил:
- Европа? А где вы ее видите?
- Да вот же она.., на карте, - показал ему Деказ. "Деказ - это шар, -
записал Бисмарк для себя, - я хочу его проколоть, он откатывается, и я не
могу в него попасть". В эти дни германская пресса проявила солдатскую
дисциплинированность - она печатала лишь угодное Бисмарку:
"Германия никогда не смирится, наблюдая, как возле ее границ бесстыдно
обогащается и реорганизует армию кляузная и алчная Франция". 13 января дело
шантажа взял в свои руки сам Бисмарк.
- Германия, - заявил он Гонто-Бирону, - отныне считает себя в угрожаемом
положении. Для нас это вопрос безопасности. Мы не допустим, чтобы вы
опередили нас в нападении. И не станем ждать, когда вы пришьете последнюю
пуговицу.
Гонто-Бирон клятвенно взывал к благоразумию:
- Мы же разгромлены вами, у нас нет такой армии, чтобы достойно
соревноваться с вами на полях сражений. Бисмарк звякнул под столом шпорами:
- Вы даже переняли у нас военную систему!
- Но одной системой, как бы она хороша ни была, много не навоюешь. На
вашу систему надо еще насадить штыки...
Тем временем Мольтке поучал посла Бельгии:
- Буду откровенен! Силою оружия мы за полгода сколотили Германскую
империю и победами обрели влияние. Но мы нигде, увы, не снискали себе
симпатий. Теперь, чтобы отстоять мир в Европе, мы должны обвешаться оружием
с ног до головы. Иного выхода у немцев нет. Если же Франция посмеет
вооружаться, - добавил он, - мы будем вынуждены занять Нанси.., в залог
мира!
...На другой стороне Невы мещане погасили огни и легли почивать. Лефло,
закончив свой рассказ, предложил Горчакову выпить еще чашку чая.
- Благодарю. Я сейчас поеду домой.
- И вы ничего не скажете в утешение?
- Все это, - сказал князь, с кряхтением поднимаясь, - не более как
комедия, обреченная на провал за неимением актеров, ибо Бисмарк не может
разыгрывать ее один... Приготовьтесь, Лефло: я на днях устрою вам аудиенцию
у государя.
Александр II был чрезвычайно лапидарен:
- Успокойтесь. Войны не будет.
Лефло заговорил об угрозах Бисмарка и Мольтке:
- Им нужна война.., только война. Для них это хлеб насущный, они уже не
могут жить без войны.
- Я вам уже сказал, что я войны не хочу! В этом "я" таилась надежда, ибо
царь говорил с Францией от имени всея Руси. Только теперь Англия с ужасом
увидела, что опаздывает в свершении добрых дел, и королева Виктория срочно
сочинила письмо кайзеру, предупреждая, что политика Бисмарка опасна для дела
мира. Впрочем, как писал Альфонс Додэ, "если Англия выступает в пользу
Франции, это значит, что она торопится вслед за Россией".
***
Старый император учинил Бисмарку выговор:
- Почему о вашей возне с Францией я должен узнавать со стороны, от
королевы Виктории? Да перестаньте жонглировать пылающими факелами, будто вы
цирковой фокусник...
На обеде в рейхс-канцелярии Бисмарк стал бушевать:
- Довольно мне высокомерия русских! Лучше уж Австрия, которая с тех пор,
как Германия навела на нее пушки, полюбила нас, а граф Андраши готов чистить
мои сапоги...
Журналист Бухер (правая рука канцлера по части гнусных словоизвержений)
решил пригладить Бисмарка тостом:
- Выпьем за величайшего германца после Лютера! Но лестью Бисмарка не
подкупил.
- Сядь, дуралей! - заворчал "бульдог с тремя волосками". - Ты вообще
должен помалкивать. Пусть знают все, сидящие за столом, что я подобрал тебя
из грязи. Если б не твой литературный слог, ты бы славно чистил берлинские
помойки...
На приеме послов он сказал Гонто-Бирону:
- Говорят, виконт, вы хлопочете о поездке в Петербург, дабы развлечь
Горчакова сплетнями обо мне. Счастливого пути! Только не забирайте своего
повара... Это будет непоправимая потеря для всей дипломатии Европы!
Гонто-Бирон позеленел от оскорбления, но смолчал. Он действовал в духе
того направления политики, какому следовали на Кэ д'Орсэ: уклоняясь от
ударов Германии, ориентировать Францию на закрепление дружбы с Россией. Но
прежде Гонто-Бирона на берега Невы прибыли Франц-Иосиф и граф Андраши,
поразивший русских дам своей "потасканной" красотой. Балканские дела толкали
русскую дипломатию на сближение с Веной.
Хороший дипломат умеет извлекать пользу даже из своих неудач. Так и
Горчаков, невзлюбив альянса трех монархов, решил добыть из него выгоду для
себя. Союзом с Веною он помаленьку изолировал на континенте Англию.
Развалится союз - и черт с ним, а сейчас он еще послужит русской политике...
Визит венских гостей прошел благополучно, если не считать того, что Андраши
смертельно обиделся, когда от царского двора ему поднесли табакерку с
алмазами:
- Мне еще никогда в жизни не дарили коробок. Я совершенно не представляю,
для каких целей ее использовать?
- Ах, боже мой! - отвечал Горчаков. - Да выдерните из нее бриллианты для
любовницы, а коробку швырните в окно...
С большой дипломатической ловкостью он залучил Андраши на прием во
французское посольство, и там, тонко играя на струнах католицизма,
православный Горчаков вынудил католика Андраши принести католику Лефло самые
сердечные заверения в том, что Вена не одобряет лютеранского натиска
Германии на Францию... Об этом выпаде Андраши канцлер через неофициальные
каналы поспешил уведомить Бисмарка: пусть побесится!
А когда в Петербурге появился Гонто-Бирон, его еще на перроне вокзала
сразу накрыли огромной собольей шубой.
- У нас чертовские морозы, - сказал Жомини. В царском павильоне вокзала
посла ожидал роскошный завтрак с яркой клубникой и ароматным ананасом.
- Откуда у вас эта прелесть? - восхитился посол.
- Из ботанического сада... Угощайтесь, виконт. Потом, сидя в санях, посол
Франции спросил - можно ли Парижу надеяться на прочный союз с Петербургом?
- Да. Но позже. Когда вы окрепнете... Гонто-Бирон сообщил Горчакову:
- Бисмарк вдруг проиграл отбой, и за это Франция в века сохранит
благодарность России и лично вам! Случилось почти чудо: этот зверь Бисмарк
пришел на вокзал к отходу моего поезда и сказал мне несколько любезностей.
- Не обольщайтесь, - ответил Горчаков. - Мы отбили лишь первый натиск.
Бисмарк временно отступил и окопался. Не забывайте, виконт, что внутри
Г