ут сражайтесь за честь моего  королевского
стяга.
   Бисмарк был подготовлен к борьбе не только внутри своего государства,  но
и вовне Пруссии. За время пребывания  в  "лисятнике"  Франкфурта  он  изучил
австрийские козни, в Петербурге получил прекрасную выучку в канцелярии князя
Горчакова; наконец, в Париже он  завершил  анализ  губительной  для  Франции
политики Наполеона III. К  власти  над  страной  пришел  сильный  и  волевой
человек, который всегда знает, чего он хочет... С этого  момента  начиналась
новая глава в истории древней Пруссии.
   - Я не Менкен, а Бисмарк, - объявил президент.  -  В  моей  груди  стучит
сердце прусского офицера, и это самое ценное, что есть во мне!

БУЛЬДОГ С ТРЕМЯ ВОЛОСКАМИ

   Наивный лепет о любви и дружбе он относил к числу застарелых химер.  Гнев
- вот подлинная его стихия! В гневе он непревзойденный  мастер,  и  если  бы
Бисмарк был актером, игравшим Отелло, то в последнем акте ни одна  Дездемона
не ушла бы от него живой... Бисмарк не знал меры ненависти,  которую  считал
главным двигателем всех жизненных процессов. Он не просто ненавидел  -  нет,
он лелеял и холил свою ненависть, как чистую  голубку,  как  светлое  начало
всех благословенных начал. Бисмарк  ощущал  себя  бодрым  и  сильным,  когда
ненавидел, и он делался  вялым,  словно  пустой  мешок,  когда  это  чувство
покидало его...
   С обычным раблезианством он говорил Роону:
   - Что такое  большинство?  Это  самое  настоящее  г...!  Быть  в  составе
большинства - участь скотского быдла. Нероны и Гракхи, Шекспиры  и  Шиллеры,
Блюхеры и Шарнхорсты всегда оставались в меньшинстве, а толпа лишь следовала
за ними... Большинство существует для того, чтобы его презирать!
   Итак,  все  ясно:  Бисмарку  грозило  то,  что  бывает  в  истории,   как
трагическое исключение, - власть без денег.
   - Ты понимаешь, что это значит? - спрашивал Роон. Военный министр сам  же
толкал короля на безбюджетное правление, а  теперь  трусил.  По  ночам  Роон
чертил  схему  уничтожения   Берлина   с   помощью   артиллерии.   Репутация
реакционера, которую имел генерал,  заставляла  его  бояться  всего  -  даже
Бисмарка, слишком откровенного в ярости...
   - Будь осторожнее, - умолял он его.
   30 сентября Бисмарк вступил в борьбу с большинством.
   Ловкий и острый собеседник,  он  был  никудышным  оратором.  Нет,  он  не
терялся перед толпою (это не в  его  духе!),  но  зато  мямлил,  проглатывая
слова, делал долгие паузы, отчего слушать Бисмарка было утомительно. Зато  в
какой-то момент, ухватив мысль, он быстро и прочно выковывал ее в динамичную
формулу, и тогда вся прежняя речь освещалась как бы заново - его агрессивным
умом и страстью убежденного человека.
   Так было и сегодня, когда он вырос перед ландтагом. Бисмарк  сказал,  что
существующие границы Пруссии, не в меру вытянутой вдоль северной Европы, уже
не могут удовлетворять запросов быстро растущей нации,  а  бремя  вооружения
грешно нести одной Пруссии - военный  налог  следует  распределить  на  всех
немцев всей Германии... Под ним галдели депутаты. Бисмарк напрягся и швырнул
в них слова, словно булыжники:
   - А вы собраны здесь не для того, чтобы разрешать или  запрещать  что-то!
Вы призваны, чтобы соглашаться с коронными решениями. В  конечном  счете,  -
гаркнул он сверху, - спор между нами решит соотношение моих и ваших сил...
   За его спиною почти явственно качнулись отточенные штыки кадровой  армии.
Бисмарк открыто вызывал Пруссию на уличный мятеж.  Он  заманивал  немцев  на
баррикады, чтобы в беспощадном грохоте артиллерии разом  покончить  с  любой
оппозицией.
   Густейший бас Бисмарка покрывал общий шум:
   - Германия смотрит не на либерализм Пруссии, а только на ее  силу!  Пусть
Бавария, пусть  Вюртемберг  и  Гессен  либеральничают  -  им  все  равно  не
предназначена роль Пруссии! Не речами на  митингах,  не  знаменными  маршами
ферейнов и не резолюциями презренного большинства решаются  великие  вопросы
времени, а исключительно железом и кровью!
   Он стойко выстоял под воплями негодования:
   - Ни пфеннига этому господину! Долой  его...  Ах,  так?  Бисмарк  грохнул
кулаком:
   -  Начались  каникулы!  Господа,  все  по  домам...   Сессия   парламента
завершилась разгоном сверху.  Режим  безбюджетного  правления  стал  фактом.
Конфликт между короной и ландтагом закрепился. Газеты спрашивали: "А что  же
дальше?.."
   - Бисмарк самый вредный человек! - вопили либералы.
   Роон тоже раскритиковал его речь в ландтаге:
   - Нельзя же кричать о том, что думаешь.
   - А иначе нельзя, - ответил Бисмарк...
   В силу вступало новое право - право железа и крови!

***

   Бисмарк возмутил всю Пруссию: вместо свободы - дисциплина, вместо дебатов
- приказ. В столице президента освистывали, провожали издевками и смехом. Он
ходил маскируясь,  надвинув  шляпу  на  глаза,  избегал  освещенных  улиц...
Ненависть, клокотавшая в нем, обратилась вдруг против него самого  -  именно
большинством целого государства!
   4 октября ему стало известно,  что  король  выезжает  из  Баден-Бадена  в
столицу. Бисмарк, желая опередить  недругов,  чтобы  король  не  подпал  под
влияние возмущенной прессы, выехал  навстречу  Вильгельму  I  -  до  станции
Ютербок. Баденский  поезд  запаздывал.  Было  уже  темно.  На  недостроенном
вокзале собирались коротать ночь пассажиры  третьего  класса  и  мастеровые.
Боясь, что его могут узнать (и еще, чего доброго, плюнут в лицо),  президент
выбрался на перрон, где среди строительного  хлама  уселся  на  перевернутую
тачку. И вот он, министр иностранных дел, юнкер  и  ротмистр,  будто  жалкий
бродяга, сидит на грязной тачке, а сверху его поливает дождик...
   Достиг он высшей власти!
   Наконец поезд прибыл. По той причине, что король  ехал  без  охраны,  как
частное лицо, проводники  скрывали  от  Бисмарка  номер  вагона,  в  котором
разместился король. Бисмарк все же отыскал его. "Он сидел совершенно один  в
простом купе первого класса, -  вспоминал  Бисмарк  позже.  -  Под  влиянием
свидания с женою он был в подавленном настроении".  Очевидно,  до  баденских
курортов докатились слухи о погромной речи  Бисмарка  в  бюджетной  комиссии
ландтага, и Вильгельм I сразу спросил - была ли она застенографирована?
   - Нет. Но газеты  воспроизвели  ее  верно...  Вильгельм  I  погрузился  в
беспросветное уныние:
   - Я совершенно ясно предвижу, чем  все  это  закончится.  На  Оперн-плац,
прямо под моими окнами, сначала отрубят голову вам, Бисмарк, а  потом  уж  и
мне, старику...
   Править без бюджета? Но за такую попытку  английский  король  Карл  I  из
Стюартов поплатился жизнью, слетела голова и его министра Томаса Страффорда.
Как следует обработанный в Бадене "кринолинами", король не забыл, конечно, и
участи Полиньяка... Поезд, пронизывая мрак, подлетал к Берлину.
   - Революция и гильотина - вот что ждет нас дома!
   - А затем? - спросил Бисмарк.
   - Странный вопрос! Разве не знаете, что бывает с людьми после  того,  как
им отрубят голову?..
   Право на произнесение монолога перешло к  Бисмарку,  и  он  приложил  все
старания, чтобы, устыдив труса, заставить его уверовать  в  победу.  Бисмарк
приказал королю шагать куда надо. Вильгельм I, еще мучаясь, спрашивал:
   - Но смогу ли я устоять перед критикой жены?
   - Жена обязана подчиняться мужу... Бисмарк вскоре повидался с австрийским
послом в Берлине, мадьярским графом Карольи, и сказал ему напрямик:
   - Наши отношения должны стать лучше или хуже.  Середины  быть  не  может.
Если они станут лучше - пожалуйста. А если хуже,  то  Пруссия  всегда  сыщет
союзников,  которые  помогут  ей  разрешить  затянувшийся  спор.   В   наших
отношениях - ненормальность, которую можно излечить лишь мечом!
   Когда  Карольи  стал  оправдываться,  говоря,  что  само   географическое
положение Вены на славянском Дунае обязывает ее  к  деспотической  политике,
Бисмарк ответил:
   - Так переезжайте в Будапешт или Прагу, а Вену  оставьте  для  разведения
пауков и сороконожек...
   Вена переполошилась. Франц-Иосиф очень боялся, как  бы  его  гегемония  в
немецком мире не перекочевала с Дуная на берега Шпрее. Габсбург решил  одним
махом выбить Бисмарка из седла, а  Пруссию  вышвырнуть  за  борт  германской
политики. Для этого надо действовать опять-таки через Франкфурт-на-Майне...

***

   Гаштейн - курорт в австрийском герцогстве  Зальцбург.  Бисмарк  сидел  на
скамейке в парке Шварценберг, на самом краю глубокого ущелья Аах, и с часами
в руке следил за  тем,  с  какой  быстротой  синица  вылетала  из  гнезда  и
возвращалась к птенцам, неся им в клюве добычу.  Бисмарк  так  увлекся  этим
подсчетом, что пропустил время королевского обеда.  Пока  он  развлекался  с
синицею, Вильгельм I уже закончил беседу с навестившим его Францем-Иосифом и
теперь был вне себя от радости... Король сообщил входящему Бисмарку:
   - Австрийский император, мой добрый друг, созывает  во  Франкфурте  съезд
всех немецких князей, он приедет туда сам и зовет меня... Какое  импозантное
собрание!
   - Всего лишь кунсткамера доисторических мумий.
   - Бисмарк, есть ли у вас уважение к традициям?
   - Нету, и быть не может... Ваша поездка во Франкфурт - это отказ  Пруссии
от  объединения  Германии  под  прусским  же  началом.   Ваше   манкирование
Франкфуртом - это первый шаг к объединению Германии под вашим же  скипетром.
Что, я объяснил недостаточно ясно? Не будьте же романтиком монархии - ведь я
предлагаю вам реальную корону Германии!
   Вильгельм I суетливо забегал по комнате:
   - Неужели я, король Пруссии, должен избегать общения с родными  немецкими
князьями, которые съедутся, чтобы договориться о  совместной  борьбе  против
всяких конституций?
   Дураков всегда бьют, и Бисмарк бил короля словами:
   - Поймите, что Австрия заманивает вас в  мышеловку  совместной  борьбы  с
революциями  неспроста...  Случись  это,  и  Пруссия  останется  в   прежнем
унижении, что и раньше, а роль Австрии сразу непомерно возрастет...
   В открытом экипаже они выехали из Гаштейна в Баден; чтобы  их  не  поняли
кучера, сидевшие на козлах, они обсуждали германский  вопрос  по-французски.
Но в Бадене их поджидал саксонский король  Иоганн,  который  от  имени  всех
германских монархов начал пылко увлекать Вильгельма I во Франкфурт-на-Майне.
Вильгельм I с новой силой стал рваться на монархический съезд... Теперь он с
гневом кричал на Бисмарка:
   - Не смейте меня удерживать! Тридцать сюзеренов сидят и ждут одного меня,
а курьером за мной прислали его величество короля Саксонии... Это уже вопрос
такта!
   Король Саксонии  стукнул  кулаком  по  столу,  выругавшись,  но  Бисмарка
нисколько не испугал:
   - Здесь вам не Саксония.., не стучите.
   Иоганн наговорил ему немало шальных дерзостей.
   - Этого уж я вам не забуду, - пригрозил он.
   - У меня тоже неплохая  память,  -  ответил  Бисмарк.  Иоганн  уехал,  но
президент услышал шуршание кринолинов: явилась подмога Вильгельму I  в  лице
двух прусских королев - Елизаветы и Августы  (вдовствующей  и  царствующей).
"Его величество, - вспоминал Бисмарк в мемуарах,  -  лег  на  диван  и  стал
истерически рыдать":
   - Все монархи Германии  соберутся  вместе..,  душа  в  душу..,  сядут  за
стол.., а меня там не будет...
   - И нечего вам там делать! - бушевал  Бисмарк.  Это  напоминало  сцену  в
детской: ребенок  просится  гулять,  а  строгий  родитель  не  пускает.  Две
коронованные женщины вцепились в  Бисмарка  мертвой  хваткой,  чтобы  он  не
вздумал разрушать священные связи монархов...  Далее  произошло  то,  о  чем
Бисмарк умолчал в своих мемуарах. Выскочив из кабинета, он только  на  улице
заметил, что сжимает в кулаке витую бронзовую ручку, вырванную им из  дверей
в состоянии бешенства. Непрерывно восклицая:
   "Еr ist ein recht dummer Kerl!" (что означает: Вот  уж  глупый  парень!),
Бисмарк, подобно буре, вломился обратно в королевские покои.  А  там  стояла
громадная фаянсовая раковина для умывания. Бисмарк запустил  в  нее  дверной
ручкой, и раковина разлетелась на мелкие осколки, которые, словно  шрапнель,
осыпали двух королев и самого кайзера, рыдавшего на диване... Выбегая прочь,
Бисмарк напоролся на дежурного адъютанта.
   - Вам дурно? - спросил он президента.
   - Было! Но теперь стало легче... Втайне от короля Бисмарк блокировал  его
дом целым полком солдат,  чтобы  никто  не  мог  проникнуть  к  нему,  чтобы
Вильгельм I не вздумал втихомолку удрать во Франкфурт.
   - Так с ними и надо.., с этим дерьмом!

***

   Это была первая политическая победа Бисмарка. Австрия задумала  съезд  во
Франкфурте, желая реформировать Германский союз и  окончательно  упрочить  в
нем свое положение.  Бисмарк  не  пустил  короля  в  "лисятник",  что  имело
решающее  значение  для  дальнейших  событий.  Съезд  германских   самодуров
распался сам по себе, ибо без участия Пруссии получался резкий крен Германии
в  сторону  венской  политики,  а   немецкие   князья   этого   крена   тоже
побаивались...
   На улицах Берлина по-прежнему слышалось:
   - Ни пфеннига этому  господину...  Бисмарк,  сидя  за  выпивкой,  говорил
Роону:
   - Вот когда Пруссия нажрется датского масла и венских колбас,  тогда  она
пожалеет, что плевалась в меня. А уж когда Пруссия станет рейхом, я не стану
выклянчивать  у  ландтага  утверждение  бюджета.  Между   консерваторами   и
либералами никакой разницы: первые подхалимствуют открыто, а  вторые  тайно.
Знаю я этих сволочей: бюджет еще притащат в зубах, виляя хвостами... А я  их
- сапогом.., под стул, под стул!
   Все  будет  так,  как  он  предсказывал.  А  сейчас  журналисты   Берлина
пророчили, что карьера Бисмарка закончится за решеткой исправительного дома,
где он еще насидится на гороховом супе со  свиными  потрохами,  а  чтобы  не
сидел зря - пусть мотает шерсть для общественных нужд прусского королевства.
Газеты прозвали Бисмарка "бульдогом с тремя волосками", - президент даже  не
обиделся: похож!

"ЕЩЕ ПОЛЬСКА НЕ ЗГИНЕЛА..."

   Бисмарк покинул Петербург в канун  грандиозных  и  необъяснимых  пожаров,
закрутивших русскую столицу в вихрях огня и дыма. Первыми запылали  на  Охте
кварталы бедноты, дотла  выгорела  вся  Лиговка,  населенная  мастеровыми  и
полунищим  чиновничеством,  огонь  сожрал  Щукин  и  Апраксин   дворы,   где
размещались 2000 лавок с товарами, пламя перекинулось на Фонтанку; с  трудом
отстояли здание министерства внутренних дел, а море  огня  уже  бушевало  на
гигантском пространстве, угрожая уничтожить Публичную  библиотеку.  Госбанк,
Пажеский корпус и Гостиный двор... Тысячи погорельцев бедовали  на  площадях
столицы  в  палатках,  их  кормили  из  солдатских  кухонь,  под  размещение
бездомных спешно переоборудовали казармы. Ясно, что  пожары  имели  какую-то
систему, огонь не возникал  сам  по  себе  -  работали  поджигатели.  Особая
следственная комиссия виновных  не  обнаружила  (историки  тоже!).  Жандармы
выслали в Холмогоры гувернантку Лизу Павлову, имевшую глупость заявить,  что
"в пожарах есть  нечто  поэтическое  и  утешительное..."  Связывать  же  эти
поджоги с развитием революционного движения никак нельзя. Пытались  обвинить
даже радикалов-студентов, но, помилуйте, не такие уж  глупые  были  на  Руси
студенты! Лично я, автор, склонен думать, что столицу подпаливали  уголовные
типы - ради создания "шухера", чтобы удобнее  расхищать  пожитки;  допустима
мысль, что действовал один психически ненормальный человек - ради забавы  (в
криминалистике известны и такие случаи).  Правда,  блуждала  зыбкая  версия,
будто Петербург поджигали поляки.  Но  этот  слух  спустился  в  низы  жизни
откуда-то сверху, и народ в него не поверил. Русские люди никогда не считали
поляков  своими  врагами.  В  старых  сказках,  песнях  и  анекдотах   часто
осмеивались немцы, евреи, англичане, реже французы,  но  поляки  -  никогда!
Факт характерный и поучительный, на который уже давно обратили внимание сами
же поляки и польские историки... Бисмарк перед отъездом советовал Горчакову:
   - Обрусите Польшу на Висле, как мы онемечили их Данциг и Познань. Зажмите
поляков под прессом и не  ослабляйте  винта,  пока  не  задохнутся...  Иного
выхода у вас нет!
   Горчаков решительно отвергал такие советы:
   - Россия имеет и немалую долю вины перед Польшей, со  славянской  сестрой
мы не можем поступать варварски...
   Он  убеждал  царя  -  никаких   репрессий,   лишь   смягчительные   меры.
"Полонофильство" не прошло ему даром: князь стал получать анонимные  письма,
в которых его называли  "предателем  отчизны".  Русские  авторы  этих  писем
иногда высказывали такие же изуверские мысли,  что  и  Бисмарк...  В  разгар
польского восстания из Москвы приехал профессор Б.  Н.  Чичерин;  он  застал
вице-канцлера   в    пустынной    столовой    министерства    за    тарелкой
аристократической  ботвиньи.  Ученый  напомнил  Горчакову  известную   мысль
Пушкина, что спор между поляками и русскими -  спор  домашний,  а  покорение
Польши - отместка за Смутное время с самозванцами и сожжением Москвы.
   - Пушкин не прав! - возразил Горчаков. - Да, я помню, что пан  Гонсевский
в тысяча шестьсот одиннадцатом году спалил Москву, но  зачем  же  мы  станем
наказывать поляков за это в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году? Око за
око, зуб за зуб - это библейское правило мести  извращает  политику.  Вы  же
сами знаете, что наша армия вступала в Париж не только потому, что  французы
побывали в Москве...
   Чичерин спросил - что же будет дальше?
   - Сейчас возможны любые импровизации.
   - А вы разве импровизатор?
   - Почти, - вздохнул Горчаков. - В  любом  случае  я  обожаю  мотив  гимна
восставших:

   Еще Польска не згинела,
   Поки мы живем...

***

   Импровизировать стали, однако, в Берлине... Вильгельм I двинул войска  на
границы, Бисмарк ввел осадное положение в Познани. Еще было памятно время (с
1795 по 1807 год), когда Варшава была прусским городом, а  Царство  Польское
называлось Южной Пруссией; две  трети  населения  Пруссии  составляли  тогда
поляки, и лишь одна треть была немецкой. Бисмарк  не  любил  воспоминаний  о
такой дикой пропорции:
   - Пруссия все-таки не глупый озерный карп, которого можно подать к  столу
под острым польским соусом...
   С ядом он писал: "У князя Горчакова в его отношении к  польскому  вопросу
чередовались то абсолютистские, то парламентские приступы.  Он  считал  себя
крупным оратором, да и был таковым, и ему нравилось представлять  себе,  как
Европа восхищается его красноречием с варшавской или русской  трибуны".  Так
он писал, а вот что он говорил:
   - Допустим, что Польша воскреснет.., допустим! Австрия  при  этом  должна
отказаться от польской  Галиции,  но  у  нее  столько  награблено,  что  эта
ампутация пройдет для Вены почти безболезненно. Русские, вернув полякам  то,
что им положено, территориально не пострадают: для них потеря  Вислы  -  как
слону дробина. А для нас, пруссаков, отказ от  польских  владений  равняется
уничтожению нашего государства. Наши восточные земли, Силезия и Познань, это
наши кладовые и амбары. И потому, говорю я вам, Пруссия никогда не  потерпит
возрождения самостоятельной Польши...
   Бисмарк вызвал генерала Густава Альвенслебена:
   - Любой успех поляков - наше поражение. Мы должны  быть  жестоки  с  этим
народом. Правила  гражданской  справедливости  здесь  неуместны.  Если  меня
спросят, куда лучше всего бить поляков, я скажу: бейте по голове, чтобы  они
потеряли сознание... Горчаков, -  продолжал  он,  -  либеральничает,  потому
Пруссия должна апеллировать не к  нему,  а  к  царю.  Вы  сейчас  поедете  в
Петербург, чтобы убить сразу трех зайцев... С вами можно говорить  серьезно?
- вдруг спросил Бисмарк.
   - Только так и говорите, прошу вас.
   Бисмарк сказал, что, если русские уйдут из Польши навсегда, Пруссия через
два-три года вломится туда силой; мир не успеет опомниться от ужаса, как там
все без исключения будет моментально германизирова