правомочность Коммуны говорить от имени всей Франции:
   - Но коммунары даже  не  заглянули  в  банк  Парижа,  а  там  в  подвалах
завалялись последние три миллиарда франков...
   Тьер силами версальской армии  не  мог  расправиться  с  Парижем,  и  его
беспомощность вызвала бешенство Мольтке:
   - Вот что получается, когда за военные дела  берутся  дилетанты!  Неужели
так уж трудно устроить кровавую баню! Я вижу, что Тьер в нас  нуждается,  но
он нас.., стыдится.
   - Зато, - сказал Бисмарк, - он сразу стал уступчивее в переговорах. Когда
эта шельма размякнет совсем от страха, будьте  готовы  снова  бомбардировать
Париж...
   Тьеру при свидании с ним канцлер заявил:
   - А ведь я человек добрый! Так и быть. Я репатриирую пленных французов, а
как их лучше использовать - это уж ваша забота...
   Бисмарк помог Тьеру собрать армию в 130 000  штыков.  Мольтке  блокировал
Париж с востока и севера  своими  войсками.  В  одну  из  ночей  немцы  тихо
раздвинули фронт, через брешь пропустили версальцев на Париж -  со  стороны,
откуда коммунары не ждали нападения. Первая в мире диктатура пролетариата не
сдавалась! Коммунары дали последний и решительный бой на кладбище Пер-Лашез;
здесь, вместе с детьми и женщинами,  прижатые  к  горящей  стене,  они  были
расстреляны из трескучих наполеоновских митральез. Версальцы побросали живых
и мертвых в ямы, а сверху облили их негашеной известью и керосином.
   Только тогда в  городе  Франкфурте-на-Майне  Тьер  оформил  окончательный
договор с Германией. На пороге кабинета Горчакова предстал сияющий маркиз де
Габриак и  поздравил  канцлера  с  финалом  "этого  кошмара  Европы".  Мысли
Горчакова занимало другое. Он без нужды передвинул чернильницу  с  места  на
место.
   - Как по-вашему, - спросил он, - что во  Франкфуртском  договоре  сыграло
решающую роль: желание немцев насытить свои домны лотарингской рудой  или..,
чистая стратегия?
   - Наши железные руды перенасыщены фосфором, что затрудняет их  обработку.
Скорее, немцев больше соблазнила стратегическая выгода, нежели экономика.
   - Я такого же мнения, -  кивнул  канцлер.  -  Но  где  вы  наберете  пять
миллиардов, чтобы избавиться от оккупации?
   - Французы скупы, но обожают траты на пустяки. Если  все  пустяки,  вроде
мыла, зонтиков, табака, проезда  по  дороге,  обложить  налогом,  -  Франция
быстро воспрянет...
   Даже великий Пастер, на время забыв о  микробиологии,  засучил  рукава  и
взялся за выделку пива, чтобы на рынках  Европы  французское  пиво  победило
отличное немецкое. В своем патенте на изобретение Пастер писал:  "Это  будет
пиво национального реванша..." Он  своего  достиг:  французское  пиво  стало
лучше баварского! Страна начинала накопление денег...

***

   Всюду гремели песни Фрейлиграта, "певца нации":

   Hurrah, Germania, stolzes Weib,
   Hurrah, die grosse Zeit!
   (Да здравствует Германия, гордая дева,
   Да здравствует великое время!)

   Теперь Бисмарк мог и поблагодушествовать:
   - Политика - наука о возможном. Все, что лежит за гранью возможного,  это
жалкая литература для тоскующих вдов, которые давно потеряли  надежду  выйти
замуж...
   Наконец-то устроились по-домашнему. Серое огромное  здание  рейхстага  на
Вильгельмштрассе  -  там  с  трибуны  рявкает  на  всех  канцлер,  а  позади
Бранденбургских ворот на Кенигсплатце воздвигнуто  красное  здание  Большого
генштаба - там заключен мозг армии, в тиши кабинетов шуршат секретные карты.
   - А мне скучно, - удивлялся Бисмарк. -  Великие  дела  свершены.  Империя
создана. Она признана. Ее боятся.  Мои  слова  внушают  миру  уважение.  Мое
молчание приводит всех в трепет. Другие, когда им скучно,  дуются  в  карты.
Охотятся на зайцев. Это не для меня!  Вот  если  бы  уложить  опять  жирного
кабана.., вроде Франции, тогда бы я, кажется, снова ожил...
   Начиналось опруссачивание Германии: не Германия поглощала Пруссию -  нет,
сама Пруссия, заглотав Германию, растворяла ее в своем  организме.  Мольтке,
родом мекленбуржец, еще смолоду был опруссачен, а  теперь  не  противился  и
германизации. Этот сложный процесс прошел для него безболезненно, в то время
как другие берлинские генералы, заматеревшие в пруссомании,  не  могли  даже
точно определить, где они теперь находятся...
   Мольтке подступал к Бисмарку с вопросом:
   - Можете ли вы, как  политик,  гарантировать  генштабу,  что  Франция  не
станет грозить нам реваншем?
   - Я смело гарантирую обратное: Франция всегда будет стремиться к реваншу.
Моя задача - держать ее в изоляции, делая несоюзоспособной. Ваша задача - не
ждать, когда она размахнется, а всегда быть готовым к превентивной войне.
   - Благодарю! Выходит, все плоды наших побед - это ближайшие полвека  жить
в казармах, имея ружья заряженными.
   -  Да,  -  вздохнул  Бисмарк,  -  таковы  перспективы  будущих  двух-трех
поколений немцев... Войны лишь укрепят нацию!
   Мольтке, зардевшись, как юноша, тихо сознался, что в революцию 1848  года
он испытал сильное душевное потрясение.
   - Какое же? - удивился Бисмарк.
   - Я уже собрал вещи, хотел бежать в Австралию, где, по моим расчетам, еще
лет двести не будет никаких революций.
   - Мольтке, что бы вы делали в Австралии?
   - Я бы разводил там белые розы.., на продажу.
   - Какие там, к черту, розы? Там овцы, Мольтке.
   - Ну разводил бы овец. Какая разница?
   - Вы очень наивный человек.
   - Возможно, - согласился Мольтке. - Теперь-то я вижу,  что  моя  слабость
могла бы стать непоправимой бедой...
   - Для всей Германии! - подхватил Бисмарк. Парижская коммуна оставила шрам
на его сердце; сразу же после "кровавой бани" канцлер обратился к  кабинетам
Европы с призывом воссоздать Священный союз  монархов  против  коммунизма  и
Интернационала. Опасность коммунизма, предупреждал Бисмарк, лишь  притушена,
но огонь где-то еще полыхает внизу, угрожая вновь вырваться наружу. "Призрак
бродит по Европе - призрак коммунизма!" -  эти  слова  проняли  канцлера  до
озноба  в  костях...  Бисмарк  развил  свой  план:  "Используя  страх  перед
Интернационалом, восстановить Россию против Франции, как  страны  Коммуны  и
красных вообще, и завоевать  на  свою  сторону  Австрию".  Пресловутая  роль
жандарма Европы, в  которой  обвиняли  николаевскую  Россию,  теперь  должна
перейти к бисмарковской Германии!
   Александр II летом 1871 года пил воды в Эмсе; из тиши курортной благодати
он горячо поддержал проект Бисмарка. Затевалось нечто удушающее...  Горчаков
говорил Тютчеву:
   - Я уже наблюдал однажды кошмарное видение из Апокалипсиса.  Это  было  в
пору моей юности - в Лондоне... По улицам,  грохоча  и  почти  разваливаясь,
промчался дилижанс с  пьяным  кучером,  а  внутри  дилижанса  вовсю  дрались
пассажиры. Европа напоминает мне сейчас этот сумасшедший дилижанс...

***

   Горчаков все чаще  обращался  к  балканским  делам,  где  мир  славянства
боролся за свободу и самостоятельность.
   - Надежды наших братьев славян на Россию - это как земное  тяготение,  от
которого никому не избавиться. Оно существует, независимо от того, как мы  к
нему относимся...
   На балканские дела приходилось  посматривать,  увы,  через  очки  венской
политики. Впрочем, Австрии уже не было! Задерганный страхом перед венгерской
революцией, Франц-Иосиф без боя сдал "немецкие"  позиции  и  венчал  себя  в
Будапеште мадьярской короной. Он рискнул на ортодоксальный "дуализм": вместо
Австрии возникла новая , страна - Австро-Венгрия,  появление  которой  давно
предрекал Бисмарк...
   Горчаков вошел к царю с докладом:
   - Из неофициальных источников мною получены сведения,  что  в  Зальцбурге
встречаются  кайзер  Вильгельм  Первый   и   император   Франц-Иосиф,   дабы
продемонстрировать  забвение  прошлого.  Австрийского  кесаря   сопровождает
венгерский  премьер  Дьюла  Андраши,  желающий  прочного  боевого  союза   с
Германией.
   - Союза.., против кого?
   - Возможен один вариант - против России.
   - Документы в Зальцбурге подписаны?
   - Кажется, ограничились поцелуями и  устными  заверениями.  Но  теперь  в
полный рост поднимается  фигура  графа  Андраши,  а  он,  предупреждаю  вас,
злейший недруг России...
   - Хорошо, я вытряхну душу из германского посла!  Но  когда  царь  спросил
Генриха VII  Рейсса,  о  чем  шла  беседа  с  Зальцбурге,  берлинский  посол
отделался фразой:
   - Мы обещали Австрии нашу верную дружбу.
   - Принц, - обозлился царь, - будьте точнее.
   - Точнее, мы  обещали  Австро-Венгрии..,  будущее!  Горчаков  расшифровал
ситуацию:
   - Бисмарк наглядно  демонстрирует,  что  Германия  в  новом  ее  качестве
способна сама выбирать союзников, а Россия пусть издали любуется на ее амуры
с Веною... Мы тоже, - сказал канцлер, - должны показать Германии, что у  нас
есть прекрасная невеста по имени Франция.
   - О чем вы? Франция повержена.
   - Франция - да, но не народ Франции... Осенью 1872 года в Берлине ждали с
визитом  императора  Франца-Иосифа,  а   русского   царя-батюшку   даже   не
пригласили. На летних маневрах Балтийского флота, в  паузах  между  залпами,
когда броненосцы разрушали целевые щиты, Александр II, не  выдержав,  сказал
германскому послу:
   - Принц Рейсе, разве в  Берлине  (залп!)  не  хотят  видеть  меня  вместе
(залп!) с австро-венгерским монархом?..
   ..Горчаков спал в купе вагона, который увозил его в швейцарский Веве; сон
канцлера был по-старчески легок и тревожен. Под ним стучали колеса,  визжали
рельсы, в стакане с морсом, взятым в дорогу  из  Питера,  дребезжала  чайная
ложечка, на которой, если приглядеться, еще можно различить  стершийся  герб
маменьки канцлера - Елены Васильевны.
   Он проснулся оттого, что где-то с  немецким  акцентом  произнесли  трижды
"Гортчакофф". Поезд стоял возле станции за  Нюрнбергом.  Кондуктор  протянул
телеграмму - царь требовал канцлера  в  Каноссу  (в  Берлин!).  Вещи  быстро
вынесли на перрон. Горчаков присел на громадный кофр, снял цилиндр  и  долго
смотрел, как вдалеке, в синей изложине гор, тают огни последнего вагона. Ему
было нехорошо от дурных предчувствий.

ПОЕЗДКА В КАНОССУ

   Франция заделывала "Вогезскую дыру" новыми фортами, а  это  значило,  что
Германия в будущем пойдет на Париж через Бельгию,  почему  Бельгия  и  стала
укреплять  крепости  Намюр  и  Литтих,  -  сразу  началась  всеобщая   гонка
вооружений. Парижские газеты истошно призывали:
   "Француженки,  не  бойтесь  рожать  много  детей!  Из  них  мы  воспитаем
поколение мстителей..." Французы никак не могли смириться с видом  рубах  из
белой парусины, в которых щеголяли по их земле оккупанты. Немцам же было все
ясно: они уйдут из Франции, когда сполна  получат  пять  миллиардов.  Теперь
только качай да  качай...  К  делу  вы  качки  денег  из  французов  Бисмарк
приспособил  своего  до  веренного  банкира,  хитроумного  и  наглого  Гирша
Блейхредера - Мой банкир лучше  любого  насоса,  -  хвастал  канцлер.  -  Он
зачахнет на своей работе, но не оставит ее, пока последний француз не отдаст
ему своего последнего сантима...
   Германский генштаб уже закончил разработку плана нападения на Россию. Это
был план превентивной войны на два фронта. Решительный бросок на Париж через
нейтральную Бельгию, после чего,  оставив  на  Западе  прах  и  пепел  руин,
победоносная германская армия быстро устремляется на Восток, где еще  только
начинает пробуждаться "колосс на глиняных ногах"...
   Бисмарк подверг этот план суровой критике:
   - О какой войне с Россией  вы,  Мольтке,  рассуждаете?  Россия  не  имеет
объектов, захватив которые вы могли бы пировать победу. Допустим,  вы  дошли
до Волги.., даже до Урала, а что дальше? Осталось одно - повернуть домой. Но
я не уверен, что вы донесете до Берлина мешок со своими костями.
   Сейчас Бисмарк занимался активным сватовством Германии с Австро-Венгрией,
а граф Андраши обещал стать сильным и коварным  политиком,  какого  Вена  не
имела со времен Меттерниха. Берлин учитывал, что мадьярская федерация  стала
плотиной, о которую должны разбиться мощные волны славянского моря. Разделив
власть в стране поровну с немцами, будапештская аристократия  ни  в  чем  не
желала уступить славянам, как третьей силе в лоскутной  империи  Габсбургов.
Вчерашний борец за свободу венгров, заслуживший от немцев смертный  приговор
через повешение, граф Андраши не желал свободы для чехов, поляков, русинов и
сербов; он цинично  заявлял:  "Австро-Венгрия  -  как  перегруженная  хламом
ладья: брось в нее горсть дерьма или золота  -  в  любом  случае  она  сразу
потонет..."
   Бисмарк подозвал к себе любимого  пса  Тираса  и,  поглаживая  собаку  за
ушами, логично рассуждал:
   - Австрию мы сейчас загоним на Балканы, где она обязательно столкнется  с
сопротивлением России, желающей славян освободить... Так что не  волнуйтесь,
Мольтке: я не бездельник, и у меня  всем  в  Европе  найдется  масса  всякой
работы!

***

   Опередив на день Франца-Иосифа, царь прибыл в Берлин, одетый  в  прусский
мундир, и обнял любимого дядю-кайзера в мундире Калужского пехотного  полка.
Немецкие генералы, соблюдая давний потсдамский обычай, благоговейно целовали
руки царя. На платформе вокзала, отдавая честь,  стоял  и  Бисмарк;  завидев
вылезающего из вагона Горчакова, он сказал Бюлову:
   - Вот и невский Демосфен, который не перепрыгнет даже  канавы,  чтобы  не
полюбоваться в ней своим отражением.
   - Разве он так красив?
   - Если меня называют бульдогом, то Горчакова я отношу к породе мопсов. Мы
оба с ним из собачьей породы! В любом  случае  Европа  ужаснется,  когда  мы
сцепимся в клубок...
   Прибыл и Франц-Иосиф со стройным графом Андраши  в  мадьярском  доломане.
Бисмарк сказал английскому послу:
   - Вы где-нибудь видели такое? Впервые  в  истории  собрались  закусить  и
выпить в защиту мира сразу три монарха. Я образую из них  живописную  группу
вроде трех граций Кановы. Конечно, им не терпится поболтать за выпивкой.  Но
только пусть они не воображают себя государственными людьми...
   Горчаков считал, что Священный союз монархов  давно  погребен  на  свалке
истории и возрождать его -  это  как  эксгумировать  разложившийся  труп  из
могилы. Но когда канцлер заикнулся об этом, царь грубо прервал его:
   - Я надену русский Георгий, австрийский Марии-Терезии, прусский  Pour  Ie
merite - и Союз Трех Императоров сокрушит любую коммуну. Отныне моя политика
- вся на моей груди!
   Горчаков не понял - трезвый он  или  пьяный?  Впрочем,  у  Александра  II
достало ума вскоре же заметить, что  в  Берлине  он  оказался  на  положении
непрошеного гостя. Владыка ведущей державы мира прискакал, как  мальчик,  за
вкусным  гостинцем,  а  его  взяли  и  высекли.  Все   почести   сознательно
преподносились  Францу-Иосифу  с  его  роскошными  бакенбардами.  Императоры
говорили между собой - без канцлеров, а канцлеры - без императоров.  Бисмарк
так ловко обставил дело, что  если  он  беседовал  с  Андраши,  то  не  было
Горчакова, если беседовал с Горчаковым, то не было Андраши...
   Царь, явно подавленный, спросил:
   - Как у вас, светлейший?
   - Плохо, - сказал Горчаков. - За нашей спиной происходит какой-то  тайный
сговор о Балканах, думаю, что на этот раз не как в Зальцбурге  -  не  только
устно, но и письменно.
   - А, плевать! - отреагировал царь...
   За свою долгую жизнь Горчаков повидал разные переговоры.  Бывало,  и  сам
говорил часами, чтобы только ничего не сказать.  Но  в  берлинском  свидании
слова неслись, как мутные ручьи, и лишь в одном собеседники были  откровенны
и солидарны - в решении оградить себя от угрозы  коммунизма.  Во  всем  этом
Горчакову  запомнился  один  яркий  момент.  Начальник   русского   генштаба
фельдмаршал Берг подошел  к  начальнику  германского  генштаба  фельдмаршалу
Мольтке и сердечно поздравил его с тем, что даже армия Японии реорганизуется
на прусский лад.
   - Да, наши заслуги признаны всем миром, - скромно отозвался Мольтке. - Но
самое интересное, что Франция , вводит всеобщую воинскую повинность  -  тоже
по  прусскому  образцу.  Я  не  скрою,  что  поведение   Франции   нас   уже
настораживает...
   Бисмарк фиксировал: "Андраши мил и весьма  приятен.  Что  касается  этого
старого дурака (!), то он действует мне на нервы  своим  белым  галстуком  и
своими претензиями на остроумие. Он  привез  с  собой  белую  бумагу,  много
чернил и хочет здесь писать, но я не обращаю на это никакого внимания".
   Горчаков ничего не хотел писать! Он нашел случай повидаться с французским
послом в Берлине виконтом Гонто-Бироном.
   - Помните, - сказал он ему, - что у вас много друзей в России,  и  Россия
людоедству не помощница. Но нас , устроит союз с вами  в  том  случае,  если
Франция не будет беспомощной.
   - Благодарю. А как истолковать ваш приезд сюда?
   - Как мое личное поражение...
   Андраши  с  подкрашенными  губами  и  помадным  румянцем,  как  стареющая
красавица, еще жаждущая "разбития  сердец",  буквально  по  пятам  ходил  за
Горчаковым, говоря, что Австрия не питает никаких вожделений к  Балканам,  а
это значило, что он, сукин  сын,  туда  полезет.  Когда  царь  и  вся  свита
затискались в вагон, Александр II вдруг "обрадовал" Горчакова:
   - Решено! В следующую весну Петербург навестит мой  дядя  с  Бисмарком  и
Мольтке... А каковы ваши впечатления?
   - Из этой незабвенной встречи я, государь, выношу  огромные  нравственные
последствия, - сказал канцлер.
   Царь не  понял  иронии.  Горчакову  казалось,  что  он  сильно  поглупел.
Впрочем, царь много пил. А когда едешь в Каноссу, надо  не  пьянствовать,  а
посыпать главу золой и пеплом.
   Жаловаться в этом царском эшелоне было некому.

***

   - Это ужасно! - жаловался он Тютчеву. - Я  чувствовал  себя  так,  словно
меня раздели, обмазали дегтем, вываляли в пуху и перьях, а потом, посадив на
шест, пронесли  через  весь  город.  При  этом  я  вспоминаю,  что  с  одним
американским оратором именно так и поступили. Когда  его  позже  спрашивали,
как он себя чувствовал, он отвечал:
   "Если  бы  не  все  те  почести,  которые  мне  оказывали,  все  было  бы
великолепно!"...
   Тютчев отлично разбирался в тонкостях политики:
   - Бисмарк боится "коалиции Кауница", какая была в Семилетней войне, когда
наша  армия  била  Фридриха  Великого.   Но   Священный   союз   в   прежнем
меттерниховском  составе  особенно  вреден   России   при   наличии   мощной
Германии...
   Теперь, писал Тютчев, "во имя Drang nach Osten немцы  не  прочь  упрятать
Россию за Урал. Разгулявшемуся милитаризму душно в нынешней узенькой рамке".
Поэты живут нервами, и 4  декабря  Тютчева  хватил  удар:  резко  ухудшилось
зрение, левая рука отказала ему. Федора Ивановича мучили  головные  боли.  В
постели его застало известие, что Наполеон III при смерти. Писать он не  мог
- Эрнестина Тютчева записывала его слова:

   Спасенья нет в насильи и во лжи,
   Как ни орудуй ими смело,
   Для человеческой души,
   Для человеческого тела.

   На следующий день Тютчев встал; невзирая на  протесты  семьи,  сам  отнес
стихотворение в редакцию газеты "Гражданин". Дни перед новым годом он был  в
состоянии сильного нервного подъема.  1  января  1873  года  поэт  вышел  на
последнюю прогулку. Что с ним было, он не помнил...  Когда  очнулся,  увидел
над собой яркие звезды, падающий снег и  толпу  прохожих,  обступивших  его.
Молодая женщина с руками в пышной муфте склонилась над ним, и он увидел, как
прекрасно ее лицо.
   - Что с вами, сударь? - певуче спросила она.
   - C'est mon... Sedan , - ответил поэт.

БЕГОМ ИЗ КАНОССЫ

   - Седан не должен повториться, - предупредил Горчаков. -  Франция  должна
быть сильной, сильной, очень сильной...
   Такими словами он встретил нового французского  посла  -  генерала  Шарля
Лефло, сухощавого седовласого старца.
   - Очевидно, в этом есть необходимость для вас?
   - Да, - не стал скрывать Горчаков...
   Народом Франции нельзя было не восхищаться. Французы поняли, что победить
оккупантов оружи