о единства. Бисмарку в ландтаге  было  решительно
заявлено, что общественное мнение Пруссии против войны... Для  него  это  не
новость!
   - Во врага, - ответил он, - никто  не  стреляет  общественным  мнением  -
врага разят только пулями...
   По немецким дорогам круглосуточно громыхали составы; в  раскрытых  дверях
вагонов прусские солдаты играли на окаринах и пели вполне миролюбиво:

   Девчонок наших
   Давайте спросим -
   Неужто летом
   Штанишки носят?

   Бисмарк зашил в отворот мундира лошадиную дозу  яда,  чтобы  покончить  с
собой, если Пруссию постигнет поражение. Роон говорил ему,  что  в  конечном
итоге все  решит  игольчатое  ружье  системы  Дрейзе:  пруссак  сделает  три
выстрела, в то время как австрийский солдат успеет выстрелить единожды.
   - Уповая на бога, - рассуждал Роон, - не станем забывать,  что  австрийцы
помешаны на тактике прошлого века и сомкнутых колоннах. А наши стрелки  идут
цепями, используя любую складку на почве,  в  Дании  мы  научились  обходить
фланги...
   Пришло жаркое лето 1866 года. Австрия обратилась к сейму  во  Франкфурте,
чтобы Германский бундестаг обуздал  Пруссию,  чтобы  все  германские  князья
мобилизовали против нее свои армии. В ответ на это Бисмарк заявил  публично:
принятие австрийского предложения будет  сочтено  в  Берлине  за  объявление
войны. 14 июня началось голосование: девять голосов против шести высказались
за Австрию. Тогда с места вскочил прусский посол фон Савиньи и прогорланил:
   - Вот! Отныне вы  уничтожили  сами  себя...  Бисмарк  мило  попрощался  с
австрийским послом:
   - Дорогой мой граф Карольи,  я  очень  рад,  что  не  мне  выпала  миссия
объявлять войну... На нас напали! Прощайте. Мы  увидимся  в  более  приятные
времена.
   На стороне Австрии остались  королевства  Баварии,  Саксонии,  Ганновера,
Вюртемберга, герцогства Бадена, Гессен-Дармштадта и  Нассау,  вольный  город
Франкфурт-на-Майне да еще свора мелких князей, обещавших Австрии  поддержку,
не выводя своих солдат за  пределы  владений.  На  сторону  Пруссии  перешли
северогерманские и тюрингские  княжества.  Во  главе  прусской  армии  встал
король, а начальником штаба был Мольтке... Бисмарк спросил Альвенслебена:
   - И каков, по-вашему, будет результат? Документальный ответ генерала:
   - Ударим так, что Вена ноги задерет...
   А венские газеты писали, что "Пруссия в конце  войны  сама  повесится  на
кишках непобедимой Австрии". С богом - начинай, ребята!

САДОВАЯ - КЕНИГСГРЕТЦ

   15 июня поздним вечером Бисмарк с английским лордом Лофтусом гулял в саду
берлинского замка. На башне пробило  полночь,  и  Бисмарк  сверил  карманные
часы.
   - В эту минуту, - сказал он, - наши войска входят в Ганновер, в  Саксонию
и в Гессен-Кассель.., дело серьезное!
   - Почему вы так уверены, вплоть до минуты?
   - Мы хорошо подготовились к  этой  войне...  Даже  очень  хорошо!  Короли
бежали, герцоги сдавались в  плен.  Пруссаки  вломились  в  "вольный  город"
Франкфурт, обложили его чудовищной контрибуцией в 25 миллионов  флоринов,  а
бургомистра задергали до того, что он взял  и  повесился.  Древний  Нюрнберг
увидел, что тут не шутят, и сам открыл ворота  перед  пруссаками...  Мольтке
призывал:
   - Двигаться врозь - бить вместе!
   Без единого выстрела прошли всю Саксонию, войска которой влились в состав
австрийских. Мольтке расчленил армию Пруссии на две колонны: первая вытекала
из долин Эльбы, другая змеей  вытягивалась  из  ущелий  Исполиновых  гор,  -
впереди лежала зеленая и сочная земля славянской Богемии. План  Мольтке  был
шедевром, но при условии, если его исполнители проделают маршруты с часами в
руках. Бисмарк целыми сутками ехал на громадной рыжей кобыле - не  спал.  До
него дошло известие, что итальянской армии уже не существует: при первом  же
столкновении с австрийцами она  побросала  оружие  и  прытко  разбежалась...
Бисмарк был поражен:
   - Я знал, что они будут разбиты! Но я надеялся, что они хотя бы  день-два
продержаться ради приличия...
   Он страдал бессонницей и просил  жену  выслать  ему  мешок  романов,  "не
слишком захватывающих, чтобы пленить мой ум, и не настолько уж глупых, чтобы
сразу швырнуть их об стенку". По ночам в ужасе просыпались  жители  городов,
когда в сонную тишину вторгалась какофония звуков от прохождения  артиллерии
и конницы,  звенящей  амуницией.  Михаил  Иванович  Драгомиров  состоял  при
прусской главной квартире - как глаза и уши российского генштаба, чтобы  все
видеть и слышать. Вильгельм I обходился с  ним  очень  любезно.  Мольтке  на
беседы поддавался туго, зато Бисмарк любил болтать с атташе по-русски.  Одну
из ночей они провели в какой-то деревне с  добротными  домами.  Крестьянский
мальчик с испугом смотрел на незнакомых военных. Бисмарк спросил его:
   - Ты кто, милое дитя?  Чех?  Поляк?  Саксонец?  Мальчик  молчал.  Бисмарк
намочил в остывшем кофе с молоком кусочек сахару и сунул его в рот ребенку.
   - Сладко? - спросил он, поглаживая его по головке.
   - Горько, - ответил тот вдруг по-немецки.

***

   Драгомиров - по его словам - окунулся в "океан  пруссаков",  из  которого
хотел  бы  выделить  "перлы".  Оставляя  в  стороне  Мольтке,  как   явление
незаурядное, он пришел к выводу, что "перлов" вообще не было.  Все  генералы
Пруссии  имели  одинаковый  общий  уровень   грамотных   и   работоспособных
специалистов; в общей массе  они  и  составляли  то  ценное  ядро  прусского
генералитета, который лучше всего определить словом  "плеяда".  Все  пожилые
генералы Пруссии, и даже старики, выглядели свежо и бодро, ни у кого не было
отвислых животов, желания "соснуть часочек в тенечке", приказы они  отдавали
звонко, кратко и точно. Казалось, эти суровые люди  в  широких  пелеринах  и
сверкающих  касках  еще  с  колыбели   усвоили   железное   правило:   любое
разгильдяйство строго карается! Но зато ни один  из  прусских  генералов  не
стал бы командовать, если бы его лишили самостоятельности; умение быть самим
собой на поле боя - очень ценное качество. И  еще  заметил  Драгомиров,  что
прусская армия не любит "победителей".  Заслугу  в  победе  над  противником
приписывали не отдельной персоне, а всей армии, что разрушало общепринятый в
мире трафарет личного искусства полководца. Все  лавры,  какие  выпадали  на
долю победителей, пруссаки как бы сваливали в общий котел.
   В богемском походе Драгомиров подружился с 71-летним корпусным  генералом
Штейнмецем, имевшим громкие победы при Находе и Скалицах.  Красноречивый,  с
львиною  шапкой  седых  волос,  он  чем-то  напомнил  Драгомирову   славного
Ермолова.  Штейнмец  отлично  говорил   по-русски.   Он   начал   с   чтения
петербургских газет, потом увлекся  Пушкиным,  изучив  его  творчество  (как
писал Драгомиров) "со свойственной немцам исполнительностью". Под  Скалицами
атташе спросил генерала:
   - Как вам удалось проломить эти позиции?
   - О, это ведь очень просто! Войска, едва волоча ноги, ходят  в  атаки  до
тех пор, пока не возьмут позиции.
   - Но вы же,  генерал,  обескровили  войска.  Не  лучше  ли  после  первых
неудачных атак заменить их свежими частями?
   - Ни в коем случае! - возразил Штейнмец. - Солдат должен знать, что смены
не будет. Смена уставших дала бы дурной пример для армии. В том-то  и  дело,
что прусский солдат воспитан  на  сознании:  отдых  приходит  с  достижением
цели...
   Драгомирова удивило еще одно  прусское  правило.  Если  какой-то  генерал
терпел поражение, никто не упрекал его в  бездарности,  на  него  не  падали
подозрения в измене. Все коллеги генерала  в  спокойной  деловой  обстановке
пытались выяснить причины неудачи, а сам  виновник  поражения  нисколько  не
чувствовал себя удрученным... Для Драгомирова это было ново:  "Почему  так?"
Оказывается, прусская армия  прошла  чистку  еще  в  мирное  время.  Каждого
офицера изучили вдоль и  поперек.  Робких,  безынициативных  и  неумелых  со
службы выкинули! Зато доверие к оставленным  в  армии  было  безоговорочным.
Никто не рассуждал об ошибках, никто не  злорадствовал,  а  сообща  пытались
установить, каковы роковые причины  неуспеха.  От  такого  доверия  прусские
генералы в боях не нервничали, не боялись за свою карьеру, они смело шли  на
риск и, как инженеры машинами, спокойно управляли войсками.
   В одном селении Драгомиров наткнулся  на  пленных  австрийцев,  доедавших
свой воинский обед - еще из  казны  императора  Франца-Иосифа.  В  оловянном
котелке каждого плескался  жиденький  супчик,  а  в  нем,  словно  разбухший
утопленник, бултыхалась тяжелая клецка из сырого теста.
   - А что у вас на второе? - спросил Драгомиров. Солдат из  чехов  подцепил
клецку ложкою:
   - Да вот же оно...

***

   Иначе  выглядел  мир  австрийской  армии.  Его  отличали   от   прусского
нерешительность  начальства,   страшная,   переходящая   в   кошмар   боязнь
ответственности за неудачу и генеральная  диспозиция  войны,  подписанная  в
Шенбрунне,  где  после  призыва  к  победе  указывался  и   точный   маршрут
отступления!
   Во  главе  300-тысячной  Богемской  армии   стояла   трагическая   фигура
фельдмаршала Бенедека, которого можно пожалеть. Сын  бедного  фармацевта  из
венгерских  цыган,  он  выдвинулся  неустрашимой   храбростью   в   боях   с
итальянцами, но был совершенно не способен командовать  армией.  Бенедек  на
коленях (!) умолял Франца-Иосифа избавить его от такой чести, тем более  что
в Богемии ни разу не бывал  и  не  знал  ее  местности.  Франц-Иосиф  утешил
Бенедека странной фразой:
   - Я ведь не прошу от вас победы, я прошу только услуги...
   С тяжелым сердцем Бенедек отъехал к  армии,  где  офицерский  корпус  был
пропитан интригами, кляузами, доносами и завистью  к  ближнему  своему.  Для
помощи фельдмаршалу были приданы два венских "гения" - граф Крисман и  барон
Геникштейн, которые не столько боялись прусской армии, сколько трепетали при
мысли, что в Шенбрунне их могут раскритиковать. Бенедек велел стянуть силы к
Кенигсгретцу, лежавшему напротив деревни Садовая.  Осмотревшись,  он  послал
телеграмму императору: "Катастрофа неизбежна. Любой  ценой  заключите  мир".
Франц-Иосиф отстучал ответ: "Не могу.  Если  отступление,  так  отступите  в
порядке". Перед отходом Бенедек устроил солдатам ночевку;  на  рассвете  его
разбудили словами:
   - Кажется, нам не отвертеться от сражения... Бенедек поскакал  в  деревню
Липа, чтобы с ее горушки  видеть  поле  битвы.  Здесь  случилось  то,  чего,
кажется, он и сам не ожидал: до  двух  часов  дня  Бенедек  был  победителем
самого  Мольтке,  а  потом  его  солнце  закатилось...   Между   Садовой   и
Кенигсгретцем разрешался столетний спор среди немцев - кому из  них  владеть
Германией? ..После битвы император сказал Бенедеку:
   - У вас неприятная манера  ведения  боя.  Напишите  письменное  заверение
молчать до смерти о... Вы знаете, Бенедек, что я имею  в  виду!  После  чего
ступайте под трибунал.
   Это была жертва. Бенедек, умирая в горах Штирии, завещал жене,  чтобы  не
вздумала украсить его могилу цветами. Чтобы над ним  вытоптали  даже  траву.
Чтобы на кресте не было никакой надписи. Он просил посадить колючий  стебель
репейника!

***

   А старого хрыча под  Садовой  было  не  узнать;  в  странном  возбуждении
Вильгельма I проявилось что-то ненормальное. Сидя верхом на кобыле по кличке
Веранда, король много кричал,  когда  надо  и  не  надо,  обнажал  саблю,  с
поцелуями и слезами прикладывался к знаменам полков и требовал жертв во  имя
монархии. Один полковник был ранен четырежды, и кайзер четыре  раза  пинками
заталкивал его, истекавшего кровью, обратно в самое пекло боя.
   - Трус! - кричал он ему с высоты Веранды. - Если ты наклал в  штаны,  так
привяжи себя к лошади и умри за меня...
   Возле короля собралось великолепное трио:  грубый  и  лукавый  Бисмарк  с
порцией яда, молчаливый и внешне безучастный  Мольтке  с  подзорной  трубой,
упрямый и безжалостный Роон с картой в руках... За  Кенигсгретцем  виднелась
Эльба, дальше леса Хлума и болота Быстрицы, а косой дождь прибивал пороховой
чад к распаренной земле. Драгомиров курцгалопом поспевал за прусским штабом.
После удара шпорой лошадь под ним дала резкую "лансаду" и  вынесла  всадника
вперед... Вблизи взорвалась бомба, и королевский рейткнехт  (полевой  конюх)
сразу осмотрел Веранду со всех сторон  -  нет  ли  у  нее  царапин?  В  этой
обстановке совершенно неуместной выглядела фигура Бисмарка в белой  фуражке;
за, спиною президента болтался мешок с романами - от бессонницы.
   Драгомиров слышал, как Мольтке напомнил королю:
   - Время подойти армии вашего сына-кронпринца... Сейчас  должна  сработать
немецкая пунктуальность! Ровно в два часа  дня,  как  и  запланировано,  под
проливным дождем, по размытым дорогам, Силезская армия, ведомая  кронпринцем
Фридрихом, с математической точностью вышла к лесам  Хлума.  Свежая  колонна
сразу включилась в битву, а  Драгомиров  угодил  в  самую  "кашу"...  Лошади
обезумели от массы огня, их гривы  поднялись,  ноздри  были  раздуты.  Иные,
встав на дыбы, сбрасывали кавалеристов под копыта, другие грудью  бились  об
стены горящих домов. Всюду валялись раненые, кругом - крики, взрывы,  брань,
выстрелы...  Прусские  ружья  Дрейзе  вносили  в  ряды  австрийцев   роковое
опустошение!
   К пяти часам  дня  от  армии  Бенедека  ничего  не  осталось.  Драгомиров
рапортовал в Петербург: "Австрийцы  обратились  в  поспешное,  беспорядочное
бегство; они бежали  громадными  толпами,  потеряв  всякое  подобие  войска,
погибая от пуль и снарядов, от изнурения, а по  пути  топили  друг  друга  в
реках; в две-три минуты всякое  сомнение  исчезло  -  австрийцы  и  саксонцы
понесли ужасное поражение..." Мольтке, слезая с коня, сказал кайзеру:
   - Ваше величество, мы выиграли... Германию! Прусская армия была  измотана
до предела и преследовать противника не решилась.  Напрасно  Роон  взывал  к
кайзеру:
   - Вспомните Блюхера! Он тоже был обессилен битвою при Ватерлоо,  и  когда
пьяные англичане Веллингтона завалились дрыхнуть, Блюхер с одними  трубачами
и барабанщиками, непрерывно игравшими, гнал Наполеона еще несколько миль...
   - Ну, вот и конец, - Бисмарк выбросил яд. Лошади, высоко вздергивая ноги,
бережно ступали среди убитых. Воздух наполняли призывы о  помощи,  мольбы  о
пощаде. Среди мертвецов ползали побежденные,  пронзенные  насквозь  штыками,
пробитые навылет пулями. Один молоденький австриец шагал навстречу Бисмарку,
бережно неся в грязной  ладони  свой  выпавший  глаз,  который  болтался  на
ярко-красных нервах. Бисмарк громко сказал:
   - Главное сделано! Теперь нам осталось совершить сущую ерунду - заставить
австрийцев полюбить нас...

ВОЙНА - ДЕЛО ПРИБЫЛЬНОЕ

   Вот уж кому хорошо на войне, так это Штиберу! Надо же так случиться,  что
на пути прусской армии попался городок Траутенау, где год назад он  не  доел
миску луковой похлебки. Штибер велел  спалить  дотла  харчевню,  а  потом...
Огонь шуток не понимает, и скоро улицы Траутенау были объяты пламенем, а  на
шею бургомистра накинули петлю.
   Отвечая за безопасность королевской ставки, бедняга  Штибер  рассчитывал,
что в ставке и пообедает. Не тут-то было! Генералы устроили юнкерский  гвалт
и, зловеще сверкая моноклями, сказали королю, что за один стол  с  "собакой"
не сядут. Никакие "особые обстоятельства" во внимание  ими  не  принимались.
Тогда граф Бисмарк пригласил Штибера к своему  столу,  столу  президента,  а
кайзер наградил ищейку медалью  (правда,  потом  он  долго  извинялся  перед
генералами)...
   Понимая,  что  Штиберу  следует  подкормиться,   Бисмарк   назначил   его
гауляйтером в столицу Моравии - город Брюн.  В  мемуарах  Штибер  писал:  "Я
встретил здесь величайшую предупредительность всех  моих  желаний.  Конечно,
были произнесены неизбежные речи. Брюн богат  и  ко  мне  весьма  щедр..,  я
пользуюсь вином и едою в неограниченном  количестве...  Я  закрыл  уже  пять
газет, четыре другие выходят под моей цензурой. Я милостиво разрешал  играть
актерам в театре, но под моим неусыпным надзором".  При  заключении  мира  в
Никольсбурге гауляйтер обеспечивал слежку за послами венским и парижским. Он
мог видеть то, что от  других  было  навсегда  скрыто.  Как,  например,  два
прекрасных и благородных  графа,  граф  Бисмарк  и  граф  Карольи,  чокались
кружками с пивом, рассуждая об условиях мира с таким видом, будто речь шла о
сдаче в стирку грязного чужого белья... Бисмарк нежно сказал Карольи:
   - Вы же сами знаете, граф, как я  всегда  любил  Австрию.  Если  миллионы
австрийцев и пруссаков, прижавшись друг к другу спинами  и  выставив  штыки,
образуют  единое  каре,  то  кое-кто  подумает  -  стоит  ли  нарушать  наше
согласие?
   Под этим кое-кто подразумевалась Россия.

***

   Садовая отворила ворота Вены! Прусские аванпосты вошли в Знаим, что в  10
верстах от столицы. Изнутри Австрию  раздирал  национальный  кризис:  венгры
требовали прав наравне с правами немцев.  Венское  население  выразило  свой
патриотизм тем, что собралось возле Шенбрунна и  просило  Франца-Иосифа,  во
избежание ужасов штурма, поскорее сдать столицу победителям. Прусская ставка
разместилась в Никольсбурге, близ венских предместий, и здесь, на виду Вены,
все планы Бисмарка едва не погибли  с  треском.  Неестественное  возбуждение
короля еще продолжалось. О генералах и  говорить  нечего  -  они  собирались
войти в Вену завтра же:
   - Под пение фанфар промаршируем по Пратеру! Нашим  солдатам  не  терпится
задрать подолы венским девчонкам...
   А  король,  трясясь  от  жадности,  составлял  списочек  завоеваний.  Ему
хотелось получить: Баварию, Саксонию, Судеты, всю Силезию, Ганновер, Гессен,
Ансбах, Байрейт, ну и прочее.., по списку!  Задыхаясь  от  восторга,  старик
кричал:
   - Мои предки никогда еще не уходили с войны без добычи - не уйду и я! Это
было бы очень глупо с моей стороны...
   Его  куриные  мозги  видели  только  рассыпанную  крупу,  которую   можно
безбоязненно  клевать.  Бисмарк  растолковывал  олуху  царя  небесного,  что
главное сейчас - не куски Германии, проглоченные наспех, а влияние Пруссии в
германском мире. Придет время, и Берлин будет  лопаться  от  пресыщения,  но
сейчас надо быть разумно умеренным...
   -  Бисмарк,  что  вы  мне   можете   посоветовать?   И   кайзер   получил
военно-политический ответ:
   - Налево кру-гом! По домам - марш!
   - Вы просто пьяны, Бисмарк...
   Бисмарк  был  трезв.  Трезв  и  одинок.  Против  него  вырастала   стена.
Сплотились все, от короля до  Мольтке,  и  все  кричали  о  славе  прусского
оружия, вопили о законном праве на добычу. Бисмарк заявил генералам, что они
глупцы:
   - Ваше решение войти  в  Вену  способно  встряхнуть  Наполеона,  и  тогда
французы появятся на Рейне. Если же я кажусь вам трусливым идиотом, то  могу
хоть сейчас уйти в отставку.
   Генералы с кайзером видели лишь раскрытые ворота Вены, Бисмарк же  слышал
тяжкую работу потаенных рычагов, двигавших политику Европы. Франц-Иосиф  уже
телеграфировал Наполеону III, что отдает ему область Венеции.  Отдает  лично
ему, чтобы он передал ее итальянцам. Этим  жестом  он  подчеркивал  слабость
разбитой в боях Италии, не способной взять Венецию  своими  силами.  Но  тут
итальянцы, из чужих рук получив Венецию, возомнили себя победителями. Теперь
для полноты счастья, как выяснилось, им не хватает Триеста. Бисмарк не  стал
их отговаривать, а, напротив, сам подталкивал в сторону Триеста, дабы второй
фронт против Австрии не закрывался... Прибывший в Никольсбург  граф  Карольи
желал поскорее заключить перемирие, а Бисмарк  все  еще  не  мог  образумить
короля и генералов. Даже Мольтке, которого  глупцом  не  назовешь,  страстно
хотел парадного марша по Пратеру. Бисмарк измучился - нервы не выдержали...
   Это случилось 23 июля, когда король собрал военный совет,  и  снова  -  в
который раз - генералы требовали вступления  в  Вену.  Бисмарк  сказал,  что
ответственность за по