часы с камина, а затем вам же посылают  свои
визитные карточки.., цивилизованные дикари!"
   Английский историк  Томас  Карлейль  выспренне  возвестил,  что  в  крахе
Франции видна рука господня, наказующая галлов за "вырождение",  а  немцы  -
это высшая раса, в будущем Германии предначертано создать  в  Европе  "новый
порядок" на основе бодрого  арийского  духа.  В  ответ  на  это  французский
историк Жюль Ренан вступил  в  открытую  переписку  с  немецкими  коллегами,
профессурой Германии; он предупреждал, что тевтономания и презрение к другим
народам завершатся трагедией для немцев и в  будущих  поколениях  германский
расизм будет побежден усилиями всей Европы... Но я начал с Флобера - им же и
закончу. "Россия, - писал он в эти  дни,  -  имеет  сейчас  четыре  миллиона
солдат", - эта цифра его утешает. Французы стали думать, что  только  Россия
способна спасти их  родину,  только  она  способна  устоять  перед  бурей  и
натиском furor teutonicus...

***

   Через тридцать лет, в 1900  году,  старый  князь  Грузинский  рассказывал
молодому ученому Обручеву... Однажды князя вызвали в Зимний дворец,  провели
к царю, который поручил ему ехать в прусскую ставку.
   - Вот  тебе  три  Георгиевских  креста  для  кронпринца,  для  Мольтке  и
Мантейфеля. - Александр II поднял тяжелую шкатулку. - А  здесь  ровно  сотня
"Георгиев" для немецких солдат Передай  их  кайзеру  и  скажи,  что  я  буду
счастлив, если он по своему усмотрению украсит ими грудь своих храбрецов.  А
теперь ступай к Горчакову - он вручит тебе секретный пакет.
   Горчаков вручил пакет со строгим наказом:
   - Что здесь, вас не должно интересовать, но учтите: нет такого  золота  в
мире, которое бы пожалели Англия или  Франция,  лишь  бы  узнать  содержание
моего письма..
   В этом письме Горчаков  предупреждал  Бисмарка  о  скором  денонсировании
Парижского трактата.  Согласно  положению  о  царских  курьерах.  Грузинский
представился министру императорского двора графу  Адлербергу.  Для  проверки
поручения он должен был в точности повторить приказание. Но  при  повторении
царских слов Адлерберг грубо прервал курьера:
   - Его величество никогда не говорил вам - я буду счастлив, государь  лишь
сказал - я буду рад.  Запомните  это  и  в  беседе  с  королем  прусским  не
ошибетесь...
   Несмотря на чрезвычайную важность  поручения.  Грузинский  раздобыл  себе
билет посредством взятки,  данной  кондуктору.  Никакой  охраны  к  нему  не
приставили, а на таможне в Вержболове еще и обыскали. Зато, едва он  пересек
границу, в купе сразу  вошел  прусский  солдат  с  ружьем,  не  сводивший  с
посланца  глаз.  Во  время  остановок  поезда  на  платформах   выстраивался
вооруженный караул. И до самого Майнца курьер  вспоминал,  что  не  счастлив
царь, а только рад... Большая разница! Ясно, что даже  в  близком  окружении
царя  назревают  антипрусские  настроения,  германофильству  царя   угрожает
серьезная оппозиция.

РАЗБИТЫЕ ВДРЕБЕЗГИ

   Навстречу беженцам, спасавшим себя  и  свой  скарб,  шагали  по  обочинам
солдаты, воздев над собою ружья с наколотыми  на  штыки  буханками  хлеба  и
жареными индюшками. В садах Франции плодоносяще провисали  ветви  яблонь.  И
текли дожди...
   Шалонская армия маршала Мак-Магона насчитывала 124000  человек.  Наполеон
III вполне разумно желал двинуть ее на  защиту  Парижа,  но  его  остановила
жена. "После всех неудач, - писала она, - каковы последствия  возвращения  в
Париж? Что до меня, то  я  не  решаюсь  взять  на  себя  ответственность  за
совет..." 30 августа Мольтке настиг  Мак-Магона  и  отбросил  его  к  стенам
маленького городка - это был Седан! Проделав ряд  четких  маневров,  Мольтке
начал запирать Наполеона III между Маасом и бельгийской границей. В четыре с
половиной часа утра баварцы открыли  сражение  атакой  на  деревню  Базейль;
деревню отстаивала морская  пехота;  когда  ее  всю  повыбили,  из  подвалов
открыли стрельбу крестьяне во главе с кюре. Баварцы перекололи их штыками, а
жителей с детьми уморили дымом в подвалах... На рассвете Мак-Магон  нарвался
на шальную пулю, и это спасло  его  от  суда  истории.  Командование  принял
генерал Дюкро; он еще мог вытащить Шалонскую армию из тисков, чтобы  отвести
ее к Парижу, нуждавшемуся в защитниках; горнисты проиграли сигнал об отходе.
Войска уже отходили, когда в 8 часов утра генерал Вимпфен вынул  из  кармана
письмо военного министра Лебефа и сказал, что, в случае выбытия  Мак-Магона,
он имеет право принять армию под свое командование:
   - Дюкро, ваш сигнал к отходу  я  отменяю...  Дюкро  призвал  в  референты
самого Наполеона III и стал доказывать, что армия теряет время.
   - Франции надоела наша беготня от города к городу. Через три  часа  немцы
будут сброшены с пушками прямо в Маас!
   На этот выпад Вимпфена Дюкро сказал:
   - Будем считать себя самыми счастливыми на свете, если, дай бог, к вечеру
вытянем свои кишки.
   Кольцо сомкнулось, и все храбрые атаки кавалеристов  Салиньяка  и  Галифэ
оказались бесплодны, хотя и вызвали восхищение Мольтке:
   - Помирать они еще могут, но побеждать уже не способны...
   Французская  артиллерия  была  попросту  разрушена,  словно  пришел  злой
мальчик и разломал игрушки девочки; при взрывах орудия вылетали из  лафетов,
как перегорелые спички. Началось бегство. Сначала одиночки, затем группы  и,
наконец, беспорядочные толпы устремились в город, ища среди  домов  укрытия.
Внутри Седана возник хаос. На тесных и кривых улочках  перемешались  в  кашу
коровы и пушки, комоды и снарядные фуры. Среди  криков  и  пальбы  метались,
совсем потерянные, жители города, а  солдаты  швыряли  на  мостовые  оружие.
Раненые лежали на прилавках  магазинов,  ноги  убитых  торчали  из  разбитых
витрин  разгромленных  бистро.  Обставив  пушками  окрестные  высоты,  немцы
методично и нещадно избивали Седан артиллерией; грохот канонады  был  слышен
за много миль от Седана - даже в прусской армии, штурмовавшей крепость  Мец.
Седан горел...
   Адъютант генерала Дюкро вдруг поднял руку:
   - Смотрите! Что это значит?
   Над башней города трепетал белый флаг.
   - Не может быть, - обомлел Дюкро, - наверняка это флаг  Красного  Креста,
только крест на нем смыло дождями...
   Императора он нашел в здании седанской префектуры.
   - Это я велел поднять белый  флаг!  Постараюсь  при  свидании  с  королем
Пруссии выговорить почетные условия сдачи.
   Дюкро ответил, что великодушие не в характере немцев, лучше  выстоять  до
вечера, а потом рискнуть на прорыв.
   - Какой прорыв, Дюкро? Вы же видели, что творится на улицах... Армии нет.
Она полностью деморализована. Появился и Вимпфен, грозно требуя отставки:
   - Мне, солдату, невыносимо видеть белый флаг.
   - Мне тоже... Дюкро, пишите акт о сдаче. Дюкро написал, но подписать  его
отказался:
   - Вимпфен погубил армию, пусть и подписывает. Два генерала схватились  за
шпаги. Наполеон III встал между ними:
   - Вимпфен, никто не просил вас утром вскрывать письмо военного  министра,
которое вы таскали в кармане, словно чулочную подвязку любимой дамы. Вы сами
влезли в эту историю! Вот и поезжайте  к  немцам,  а  Дюкро  от  этой  чести
избавим...
   Все это - в грохоте взрывов, в шипении пламени. На выходе  из  префектуры
Дюкро в бешенстве  поддал  ногой  какой-то  мяч  и  только  потом  с  ужасом
разглядел, что это не мяч, а голова ребенка... Седан! Самая черная  страница
французской истории.

***

   Было 10 часов вечера, когда Вимпфен со  штабом  и  адъютантом  императора
Кастельно прибыли в бедненький замок Доншери на берегу Мааса, где их ожидали
победители. Комната для переговоров была украшена  зеркалом  в  простенке  и
портретом Наполеона I; посреди  стоял  накрытый  дешевой  скатертью  стол  и
несколько стульев. Французы, позвякивая саблями, сразу  же  отошли  к  окну;
немецкие генералы, громыхая  палашами  и  звеня  шпорами,  сгрудились  возле
кафельной печки. Мольтке, натянутый, как  струна,  высоким  голосом  ликующе
прогорланил:
   - Разбитые вдребезги, ваше сопротивление тщетно! Если  не  сдадитесь,  мы
сокрушим вас с первым лучом утренней зари...
   Бисмарк сел, деловито спросив французов:
   - Чью шпагу  вы  сдаете?  Франции  или  Наполеона?  За  всех  поторопился
ответить Кастельно:
   - Мы сдаем шпагу Наполеона...
   - Ну, хорошо, - сказал Бисмарк, подумав. - Значит, Франция оставила шпагу
в своей руке, а  это  обстоятельство  вынуждает  нас  предъявить  вам  очень
суровые условия.
   Мольтке, затаив усмешку, обратился к Вимпфену:
   - Знаете ли, сколько у нас пушек? Их ровно шестьсот девяносто,  и  каждая
имеет свою цель в Седане...
   Во мраке  ночи  пролился  бурный,  освежающий  ливень.  Вимпфен  подписал
капитуляцию. Только три тысячи храбрецов штыками пробили дорогу в Бельгию, а
83 000 французов сдались в плен (победители уже не  знали,  куда  складывать
трофейные ружья). Утром 2  сентября  Бисмарк  взгромоздился  на  свою  рыжую
кобылу и тронулся навстречу Наполеону III; он ехал под дождем  вдоль  аллеи,
обсаженной старыми вязами; на его голове расплылась в блин белая  солдатская
бескозырка. Вдали  показалось  открытое  ландо,  в  котором  сидел,  укрытый
дождевиком, поникший император Франции. Бисмарк дал кобыле шенкеля,  и  она,
показав заляпанное грязью брюхо, взвилась на дыбы. Выхватив  палаш,  канцлер
отсалютовал своему пленнику.
   - Нет, - крикнул он хрипло, простуженно, - вы не Христос, а я не Пилат...
Помните, вы говорили, что каждый политик подобен высокой колонне.  Пока  она
торчит на пьедестале, никто не берется ее измерить. Но стоит ей рухнуть, как
все накидываются измерять ее высоту... Вы рухнули, сир!
   Свернув с аллеи, он поскакал прочь, давя копытами лошади кочны неубранной
капусты, растаптывая стебли гниющей спаржи.
   Берлин ликовал! Королева Августа часто появлялась на  балконе  замка,  не
уставая   раскланиваться   перед    депутациями    верноподданных.    Своего
лакея-лотарингца, знавшего французскую кухню, она отправила под Кассель, где
в замке Вильгельмсгее отвели  покои  для  пленного  императора.  "Корми  его
досыта, - наказала Августа, - как и он кормил  в  Париже  моего  короля".  4
сентября в замке появился Наполеон III, швырнул в угол кепи.
   - Что вам угодно? - сразу же спросили его.
   - Только покоя... О, и библиотека! Чья она?
   - Жерома Бонапарта, вашего дяди.
   - Как раньше назывался Вильгельмсгее?
   - Наполеонсгее.
   - Прекрасно! - сказал Наполеон...
   Здесь его навещал железный канцлер Бисмарк.
   О чем они беседовали - это осталось тайной истории.

***

   Париж слишком бурно воспринял известие  о  драме  в  Арденнах;  было  еще
темно, когда протопал батальон Национальной гвардии (составленный  из  одних
лавочников-буржуа).
   - Отречения! - вопили они. - Требуем отречения... Следом прошел  батальон
парижских пролетариев:
   - Не отречение, а  -  свержение...  Долой!  Рассвет  4  сентября  Евгения
встретила словами:
   - Не уготован ли мне эшафот, как и Марии-Антуанетте?  В  шесть  утра  она
прослушала мессу. Потом председательствовала в совете  министров.  Разговоры
велись полушепотом, словно в Тюильри лежал  покойник.  Телеграммы  с  фронта
поступали одна тревожнее другой. Парижский губернатор Трошю сказал, что  он,
как верный бретонец и благочестивый  католик,  отдаст  за  императрицу  свою
жизнь, но посоветовал сейчас не появляться на публике.
   - Пожалуй, - сказала женщина, уходя...  Вокруг  Тюильри  стояли,  чего-то
выжидая, тысячи парижан. Компаньонка Лебретон  подала  на  подносе  остывший
завтрак. Евгения Монтихо, не отходя от окна, съела тартинку. Был третий  час
дня, когда к ней проникли послы - венский князь Меттерних и сардинский  граф
Коста  Нигра  (давний  обожатель).  Венец  сказал,  что  оставил  карету  на
набережной - к ее услугам.
   - Хорошо, - отвечала Монтихо. - Французская история повторяется. Но я  не
стану ждать, когда мне отрубят голову...
   Она появилась возле решетки Тюильри: толпа сразу заградила  ей  выходы  к
набережной. Пришлось вернуться. Лебретон где-то отыскала  связку  ключей  от
картинных галерей Лувра; через  торжественные  залы  они  вышли  на  площадь
Сен-Жермен л'Оксерруа, где народу было немного. Меттерних и Нигра  поспешили
к набережной, обещая вернуться за женщинами с  посольской  каретой.  Уличный
гамен вдруг радостно закричал:
   - Вот же она! Вот наша императрица...
   Лебретон остановила  проезжавший  мимо  фиакр.  Монтихо,  как  испуганная
кошка, пружинисто запрыгнула в глубину кареты.
   - Боже, - обомлел кучер, - кого везут мои клячи! С  недобрым  намеком  он
похвастал, что у него дома есть кухонная "гильотинка" для нарезания сыра. Но
не дай бог подставить под нее палец... Монтихо опустила на лицо густую сетку
вуали. Лебретон  вспомнила  адрес  своего  зубного  врача  Томаса  Эванса  -
американца, жившего в Париже. Дантиста дома  не  оказалось.  Он  появился  к
вечеру. Монтихо ему сказала:
   -  Увы,  это  я!  Счастье  так  переменчиво...  Появился  и  доктор  Крэн
(англичанин).
   - Вы уже непопулярны, - деликатно намекнул он. - А что у вас есть, помимо
этой вуали и пары перчаток?
   - Еще два носовых платка.
   - И все?
   - Еще паспорт, который в последнюю минуту передал Меттерних, но по ошибке
он выписан на чье-то мужское имя.
   - Ложитесь спать, - распорядился Эванс... В половине пятого утра  Монтихо
была уже на ногах. Поверх платья из черного кашемира набросила плащ с  узким
белым воротничком, надела шляпу "дерби" с вуалью.
   - Я готова, - сказала она. - А вы?
   Лошади быстро миновали предместья Парижа, в сельской глуши сделали первую
остановку. Эванс с Крэном зашли в дорожный трактир, где как следует выпили и
закусили. Вернулись в фиакр с бутылкой дешевого вина и  стаканами;  женщинам
дали по ломтю хлеба и кольцо жирной булонской колбасы.
   - Все это, - сказала Монтихо, с удовольствием закусывая, - напомнило  мне
бедную юность. Боже, неужели это была я? Мне казалось, нет  птички,  которая
бы не пела для меня...
   К полудню лошади выдохлись. В живописной местности  Аганто  врачи  купили
последний номер парижского "Фигаро".
   - Ну, и что там написано обо мне?
   - О вас ни слова, - мрачно ответил Крэн.
   - Что ж, так всегда кончается слава.
   - А в Париже уже республика, - прочитал Эванс.
   -  Выходит,  я  вовремя  удрала.  Моя  голова  не  годится  для  ящика  с
отрубями... Кто же возглавил правительство?
   - Губернатор Парижа - генерал Трошю.
   - Подлец! - сказала Монтихо. - Еще вчера он ползал в ногах, как червяк, и
лизал мой подол, давая клятвы не оставить меня в беде... Теперь этот  бабник
поставил свою кровать прямо на  вершину  баррикады!  Ну  и  свинья  же  этот
Трошю...
   За 30 франков купили новый экипаж,  впрягли  в  него  свежих  лошадей.  С
резвостью, отмахивая хвостами жалящих слепней, лошади  покатили  беглянку  к
морю. Евгения не считала свое дело погибшим: лишь бы кончилась война, а  там
она вернется... Из Пасси путь лежал в приморский Довиль.  В  номере  дешевой
гостиницы для моряков она сразу рухнула на постель:
   - Какие пышные подушки! Это даже слишком роскошно для меня. Почему  я  не
хозяйка этого отеля? Будь я женою местного нотариуса, мне бы уж не  пришлось
волноваться... О, из окна я вижу берега Англии, где встречу сына! Надеюсь, -
сказала она компаньонке, - что мой муженек, страдающий  почками,  скоро  так
надоест Бисмарку, что он его прогонит подальше...
   Лежа, она сбросила с ног туфли, упавшие на пол,  и  сразу  уснула.  Эванс
обнаружил в соседней гавани Трувиля  яхту  "Газель"  английского  полковника
Джона  Бургойна,  путешествовавшего  по  белу  свету.   Бургойн   согласился
перегнать яхту в Довиль. Здесь он принял на борт императрицу с  компаньонкой
и сразу поднял паруса. Ла-Манш встретил их страшной бурей (во время  которой
трагически погиб со всем экипажем британский фрегат "Кэптэн".) Но  полковник
оказался замечательным спортсменом: его маленькая "Газель" стойко  выдержала
удары волн и ветра. 9 сентября яхта вошла в устье  реки  Солент;  на  берегу
Англии тихо блеяли  курчавые  овечки.  Оглушенная  штормом,  экс-императрица
Франции первым делом опустилась в траву, долго расчесывала  гребнем  длинные
мокрые волосы, скрипящие от морской соли. Из ближайшего трактира ей принесли
сэндвич и газету; она узнала, что ее сын уже здесь, а  муж  еще  в  немецком
плену. Королева Виктория  прислала  за  беглянкою  экипаж;  через  два  часа
быстрой гонки по отличным  твердым  шоссе  Евгения  Монтихо  была  на  вилле
Чизльхерст, где порывисто обняла сына.
   - Лулу, Лулу, - шептала она, целуя мальчика в  глаза,  -  неужели,  милый
Лулу, тебе не носить короны Франции?..
   ...Через  несколько  лет  она  пожалела  два  шиллинга   и   купила   ему
кавалерийскую сбрую в лавке подержанных вещей. В жестокой схватке с зулусами
подпруга лопнула, и Лулу погиб, исколотый африканскими стрелами, из-за  двух
шиллингов, которых для него пожалела мать... Евгения Монтихо умерла  в  1920
году - одинокой и мрачной старухой, всеми давно забытая.

ФЛОТУ БЫТЬ В СЕВАСТОПОЛЕ

   Была теплая дождливая осень, которую Горчаков проводил в Царском  Селе...
С наивным видом он спросил Милютина:
   - Вы, как военный министр, объясните, что  там  происходит?  Базен  туда,
Мольтке сюда. Читаю газеты - не разберусь.
   Милютин снисходительно пояснил:
   - Быстрая мобилизация - гарантия победы. Наполеон хотел вломиться за Рейн
и разом покончить с немцами. Но опоздал. Они разбили Мак-Магона и Базена  по
отдельности, вклинились между ними, не дав им  соединиться  Шалонская  армия
сдалась при Седане, а Базена они заперли в Меце... Вкратце так!
   Пожевав впалыми губами, Горчаков сказал:
   - Кто вас атташирует в прусской ставке? Драгомиров?
   - Нет, граф Голенищев-Кутузов...  По  его  мнению,  количество  фронтовых
ужасов должно отвратить всех немцев от военного ремесла на сотню лет вперед.
Так он пишет.
   - Они же там.., кормятся,  -  фыркнул  Горчаков.  Пришла  телеграмма:  18
сентября  осажденный  Париж  закрыл  ворота,  а  ставка  прусского   кайзера
перенесена в Версаль.
   - Но я, - сказал Горчаков, - не могу желать и поражения Пруссии, ибо  это
повлекло бы усиление венских позиций!
   24 сентября в Царском Селе появился Тьер, весь в черном.  Еще  с  порога,
трагически заломив руки, он крикнул:
   - Спасите Францию от поругания!
   - Садитесь, - вежливо ответил Горчаков. -  Францию  может  спасти  только
Франция. Вы, мсье, опоздали не только с мобилизацией,  но  и  с  призывом  к
России о помощи...
   Тьер  сейчас  объезжал  столицы  Европы,  хлопоча  о   посредничестве   к
заключению мира.  Горчаков  сообщил,  что  по  его  настоянию  царь  недавно
отправил письмо кайзеру, прося  Вильгельма  I  не  быть  слишком  суровым  с
побежденными.
   - Но его величество, государь мой, предупредил меня  при  этом,  что  его
дядя Вилли слишком упоен победами армии и без аннексий и контрибуций уходить
из Франции не пожелает.
   - Что отвечал вам кайзер из Версаля?
   - Ответа еще не последовало.., ждем!
   В сопровождении маркиза де Габриака он повез высокого гостя  на  прием  к
царю в Зимний дворец. Всю дорогу маркиз молчал, зато Тьер болтал без умолку,
обвиняя в войне бонапартизм и суля новую республику. ("Горчаков, - писал  он
в мемуарах, - любящий похвалиться свободою от предрассудков, признался  мне,
что республика,  как  таковая,  страха  в  него  не  вселяет...")  Александр
Михайлович спросил Тьера:
   - Может ли Франция, столь великая прежде, оказать  немцам  сопротивление?
Ваши поражения опечалили всех в России, мы с тревогой взираем на возрастание
немецкой мощи.
   Карета дробно стучала колесами по булыжникам.
   - Если Россия возглавит политику мира в Европе, властолюбию Берлина будет
положен конец. А Франция обладает еще немалым  источником  сил  и  богатств,
чтобы стать приятной союзницей великой России...
   - Ах, - отвечал Горчаков, - если  бы  эти  речи  да