ьного отпора противнику.
Не скрою, что на меня, как нового человека, эти разговоры, дышавшие
безнадежностью, подействовали угнетающе и было трудно, после всего слышанного,
не поддаться грустным размышлениям. Значит, думал я, миновав благополучно
большевиков, я попал здесь еще в более сложные и запутанные обстоятельства.
Но особенно сильно меня поразил тот резкий контраст настроений здесь и в
общежитии: там -- молодежь, глубокая вера, ни тени робости или сомнения,
радужные надежды на будущее и полная уверенность в конечный успех; здесь же --
старшее поколение с парализованной уже волей, охваченное черным пессимизмом
отчаяния и крепким убеждением, что борьба с большевиками обречена на неудачу.
Наблюдая настроения в общежитии, я убеждался, что идеологические порывы вели
молодежь к самопожертвованию и что боевая тактика большевизма, сопровождаемая
всюду небывалыми жестокостями вызвали горячий протест, прежде всего, со стороны
молодежи, поколение же более зрелое, остановилось, как бы на распутьи...
Под впечатлением этих мыслей я достиг штаба.
Грязные и темные коридоры, некогда бывшей семинарии, а теперь штаба Походного
атамана ген. Назарова и войскового штаба, были полны довольно пестрой публикой.
Преобладало офицерство разных родов
91



войск, чинов и возрастов. Судя по их озабоченным лицам, каждого привело в штаб
какое-либо дело. Все суетливо толпились, любопытно озираясь кругом, читали
развешенные здесь многочисленные распоряжения штаба, ловили дежурного офицера,
обращались один к другому со всевозможными вопросами, стараясь получить
информацию или нужную справку. Одни, видимо, явились по вызову, другие ожидали
назначают, третьи наводили справки, четвертые "разнюхивали" положение на фронте
и, думается, последняя категория была самая многочисленная. В коридорах и на
лестницах, представлявших сплошной муравейник, ежеминутно спускавшихся и
поднимавшихся людей, стоял сплошной гул от приветствии, восклицаний и громких
разговоров. Непрестанно хлопали двери и из них, с деловым видом и папками бумаг
выбегали молодые, элегантно одетые, офицеры, бряцали шпорам, торопливо
проталкивались сквозь толпу посетителей, старательно избегая назойливых
расспросов, исчезали в соседних дверях и через короткий срок, появлялись снова.
Первое впечатление создавалось, как будто благоприятное и можно было думать, что
передо мной большой и хорошо налаженный механизм делового штаба. Но эта
деловитость была лишь кажущаяся. Добиться нужных информации или решить требуемый
вопрос, при царившей внутри сутолоке, оказалось делом довольно сложным. Я
начинал уже терять терпение, пока случайно не натолкнулся в коридоре на своих
знакомых, обещавших оказать мне всяческое содействие. Однако и их интервенция
помогла мало. Представиться начальнику штаба полковнику Сидорину мне не удалось.
По словам адъютанта, у него непрерывно шли важные заседания и он никого не
принимал. Потолкавшись здесь добрых два часа и достаточно ознакомившись с
положением на фронте и порядком в штабе, я побрел в атаманский дворец. Но и
здесь меня ждала неудача: у Атамана ген. Каледина приема не было.
Чтобы как-нибудь использовать свободное время, я решил заняться квартирным
вопросом. После настойчивых поисков, в конце концов, мне удалось найти в
Московской гостинице номер, случайно оказавшийся свободным. В это же день, я
переехал в гостиницу, оставив Сережу и капитана в общежитии.
Следующий день я почти целиком провел в штабе, но также безуспешно и только
26-го января мне удалось представиться полк. Сирину. Аудиенция была
непродолжительна. Мне было сказано: "хорошо, подождите, если куда-нибудь будет
нужно, то зачислим, а пока будете на учете I генерал-квартирмейстера".
Эта была моя первая встреча с полк. Сидориным и, признаюсь, она не произвела на
меня благоприятного впечатления. Быть может, имела значение и та отрицательная
характеристика, которую я слышал о нем еще раньше, как о человеке не особенно
талантливом, без достаточного опыта и авторитета, чрезвычайно склонного к
спиртному и наряду с этим, с большой долей самомнения и особого умения
использовать обстоятельства в личных целях и выгодах. Была подозрительна и его
темная деятельность в дни Корниловского выступления, о чем упорно ходили
нелестные для него слухи. "Один из некудышних говорливого и неудачного окружения
Донского Атамана" -- так характеризовал
92



полк. Сидорина один мой друг, давно его знавший. Вскоре я имел возможность лично
в этом убедиться, а примерно через два года, названный полковник, в то время уже
генерал, кончил свою военную карьеру, будучи в Крыму предан суду
Главнокомандующим Русской Армией.11)
Согласно указаниям начальника штаба, я представился 1-му генерал-квартирмейстеру
полк. Кирьянову и II-му подп. П. И тот и другой, узнав о моем разговоре с полк.
Сидориным, очень удивились его ответу. Они не скрыли, что у них огромная нужда в
офицерах генерального штаба и потому обещали мое назначение сдвинуть с мертвой
точки, рекомендуя мне зайти в штаб еще и сегодня вечером. Свое обещание они
сдержали и 27-го января я был назначен начальником службы связи и одновременно
начальником общего отделения штаба Походного атамана. Приступив к работе, я
начал знакомиться с тем, что было уже сделано и что можно было еще сделать.
Оказалось, что чрезвычайно важный отдел связи в сущности не существовал.
Городской телеграф и телефон, номинально подчиненные штабу, фактически работали
самостоятельно. Сотрудничество штаба с телеграфом выражалось в том что на
городской станции телеграфа сидело поочередно по одному офицеру для связи. В
здание же Штаба находилось несколько аппаратов Морзе, да один Юза, редко когда
работавший, и вечно регулируемый, ибо временное его, по мере надобности,
включение в линию, происходило не непосредственно, а через городскую станцию. С
боевыми участками признавалось достаточным иметь лишь старые аппараты Морзе,
пригодные скорее для музея, чем для ответственной работы. А в это время,
городская станция, была полна разнообразными, более усовершенствованными,
телеграфными аппаратами.
Еще хуже обстояло дело с телефонами. Пользовались исключительно городской
телефонной станцией, благодаря чему все служебные разговоры, становились
достоянием общества, а одновременно и большевиков, наводнявших город.
В самом штабе, работа точно распределена не была. Отделы были необычайно
многолюдны, в полном несоответствии с наличным количеством бойцов и как всегда
при этом бывает, давали минимум полезной работы: каждый рассчитывал на соседа.
Определенно никто не знал круга своей деятельности. Во многом сказывалась полная
импровизация. Малоопытный в административных вопросах начальник штаба, видимо,
не представлял себе ясно функции своего штаба, не умел правильно наладить и
целесообразно использовать штабной механизм, вследствие чего не будет
преувеличением сказать, что во всем царил изрядный хаос и постепенно накоплялась
масса нерешенных дел.
Фактически на равных основаниях существовало два штаба: один Походного атамана,
так сказать, боевой и другой -- во главе с полк. генерального штаба А.
Бабкиным,12) -- войсковой, со старыми своими функциями. Из-за невозможности
разграничить точно круг ведения
10) Полк. Сидорин был ставленником В. Круга во главе с Харламовым и Донского
Атамана Ген. А Богаевского.
11) Довольно бездарный офицер.
93



одного от другого, постоянно происходили шероховатости и трения. В результате --
значительная часть дорогого времени терялась на то, чтобы разобраться -- какого
штаба касается затронутый вопрос. К этому, конечно, прибавлялось, обычное в
таких случаях, явление -- антагонизм: между этими учреждениями и желание
каждого, придравшись к чему-либо, спихнуть с себя работу, передав ее в другой
штаб. Такую бумагу, как телеграмму или донесение, касающееся боевых
столкновений, легко было определить, что она должна идти в штаб Походного
атамана, в частности, оперативное отделение. Но гораздо больше было вопросов,
каковые, по существу, могли быть отнесены и к одному и к другому штабу, иначе
говоря, частично затрагивали оба эти учреждения. В таких случаях, начиналось
бумажное творчество. Ни один из штабов не желал брать исполнения целиком на
себя, предпочитая, вместо этого, отписываться и изощряться в виртуозности
канцелярского языка. И вот вопрос, требующий нередко срочного исполнения, попав
в штаб Походного атамана, одним из начальников отделений, переправляется в
Войсковой штаб, причем, конечно, номеруется, заносится в исходящий журнал,
запечатывается и передается для отправки, иногда ошибочно на почту (хотя оба
штаба были в одном и том же здании), чтобы через день-два вернуться обратно в то
же здание. В Войсковом штабе, какой-нибудь досужий начальник отделения,
усмотрев, что это касается штаба Походного атамана, кладет резолюцию: "в штаб
Походного Атамана по принадлежности", проделывается опять длинная процедура и
через несколько дней бумага снова у нас. Тогда отстаивая престиж своего
учреждения, а главное -- самолюбие одного из начальников отделений, спешили
сделать доклад начальнику штаба, естественно, в такой форме, что де это -- не
наше дело. Последний, по недостатку времени, или не разобравшись, как нужно,
подписывает готовый уже ответ и все опять едет по старому пути, чтобы через
некоторый промежуток времени, вернуться назад с новой резолюцией начальника
Войскового штаба. Все очень довольны, что дело перешло в "высшие сферы", и
каждый уверен, что начальник за него постоит и в обиду не даст. Когда же,
наконец, после длительной бесцельной переписки, волнений и ненужных докладов,
сопряженных с огромной потерей времени, приходили к какому-либо решению, то
оказывалось, что обстановка настолько уже изменилась, что вопрос отпал сам
собою.
Для характеристики работы штаба приведу, хотя бы только такой случай: помню,
после долгих настояний, мне, в конце концов, удалось убедить мое начальство в
необходимости соединить штаб с войсковыми учреждениями, расположенными частью на
окраинах, военными телефонными линиями. Телефонного имущества было достаточно,
но не хватало шестов, каковые можно было заменить жердями, имевшимися в изобилии
у города. В обычных условиях, вопрос, казалось бы, решался быстро и просто:
необходимое для нужд обороны, было бы реквизировано. Однако, практика того
времени установила нечто иное и довольно уродливое. Жерди нужны были нам --
штабу Походного Атамана, но хлопотать перед городской Управой о разрешении их
использовать почему-то обязан был Войсковой штаб, каковому я, в свою очередь,
обязан был письменно доказать для какой цели и почему не-
94



обходимо нам указанное имущество. Применять реквизицию военное командование
избегало, дабы окончательно не испортить и без того натянутые отношения между
штабом и городским Управлением, расцениваемым штабом достаточно "революционным".
Переписка длилась несколько дней, но без всякого результата. Видя, что этим
способом толку не добьешся, я, исполняя в это время обязанности 2-го
генерал-квартирмейстера, на свой риск, приказал офицеру с несколькими казаками
отправиться на грузовике на городской склад и силой забрать жерди. Интересно то,
что сторожа склада не только не протестовали, но наоборот, сами помогали казакам
при погрузке, а Городская Управа на мои действия никак не реагировала, очевидно
признавая это совершенно нормальным явлением, Я привел только этот случай,
каковой, к сожалению, далеко не был единичным. Подобные несуразности встречались
на каждом шагу и явно обнаруживали непонимание Донским командованием требований
обстановки и переживаемого момента. Столь же примитивно велось дело и в
оперативном отделении штаба, где ни его начальник подп. Роженко, ни I
ген.-квартирмейстер, ни сам начальник штаба полк. Сидорин, не знали ни
количества войск, ни их точного расположения, ни их боеспособности, ни их нужд.
События на фронте, боевые столкновения, наступление и отход частей -- все
развивалось и шло само собой, независимо от влияния штаба, а скорее по милости
случая и счастья.
Известный легендарный донской партизан полк. Чернецов, стяжавший громкую славу и
одним своим именем, вызывавший у большевиков панический ужас, погиб 22 января
близ хут. Гусева от руки изменника подхорунжего Подтелкова,13) будучи окружен
большевистски настроенным сводно-казачьим отрядом под начальством войск,
старшины Голубова.14)
Сведения об этом в штабе первое время были неопределенны и разноречивы. Обояние
этого Донского героя было настолько сильно, что долгое время не хотели верить в
его гибель, все надеялись, что каким-то чудом он уцелел, и спасся. Но
мало-помалу, полученные донесения
13) Подтелков -- подхорунжий Лейб-Гв. 6 Донской батареи. С началом революции
быстро усваивает ходячие большевистские лозунги и начинает постепенно
подбираться к власти. В феврале месяце 1918 г. становится президентом "Донской
Советской республики". Когда весной 1918 года разраслось противобольшевистское
казачье восстание, он из Ростова бежал в центр области и у хутора Пономарева был
захвачен, вместе с двумя своими помощниками и 73 казаками его конвоя. По
получении об этом донесения, было решено не доставлять его в Новочеркасск, а
судить на месте. Полевой суд, состоявший исключительно из рядовых казаков,
приговорил Подтелкова и его помощников к повешению, а 73 казака к расстрелу.
Казнь была приведена в исполнение немедленно в присутствии хуторян. Характерно,
что среди судей были казаки чьи сыновья находились в конвое Подтелкова.
14) Донской казак по происхождению. Окончил Донской кадетский корпус и
Михайловское артиллерийское училище. Служил в донской артиллерии, а затем ушел в
Томский университет, где -считался крайних правых убеждений. В дни войны
вернулся на службу.
Неглупый, лично храбрый, алкоголик, с большими наклонностями к авантюризму, он с
началом революции, видимо, задался целью стать "красным донским атаманом" и с
неутомимой настойчивостью начал проводить в жизнь свой замысел. Не стесняясь в
средствах, он добивается популярности и влияния среди ча-
95



и рассказы очевидцев, подтвердили его смерть, внеся большое уныние и поколебав
дух, как военного командования, так и всех защитников Дона. Гибель степного
богатыря была незаменимой потерей для Дона. С ним терялась последняя опора
независимости и свободы Донского края. Достойных Чернецову заместителей не
нашлось. Партизанские отряды войск. старш. Семилетова, прапорщика Назарова,
есаула Лазарева, сотника Попова и др. оказались гораздо слабее.
Задачей партизанских отрядов было не допускать большевиков в Новочеркасск, боем
отстаивая каждый шаг.
Кучка верных долгу офицеров, кучка учащейся молодежи, несколько казаков не
изменивших присяге, -- вот все, что защищало Новочеркасск и поддерживало порядок
в городе, кишевшем большевиками. Иногда босые, плохо одетые, плохо вооруженные,
без патронов, почти без артиллерии, они огрызались от навалившихся на них со
всех сторон большевистских банд и таяли не по дням, а по часам.
Большевики, непрестанно усиливаясь, с каждым днем наседали смелее и энергичнее.
Не только все железные дороги из Европейской России в Новочеркасск и Ростов были
в их руках, но они уже владели Таганрогом, Батайском, и ст. Каменской, где
образовался военно-революционный казачий комитет и где была штаб квартира
Подтелкова и КЁ. Особенно сильно напирали красные со стороны ст. Каменской,
стремясь постепенно изолировать Новочеркасск и превратить его в осажденную
крепость.
Без ропота, с небывалым порывом, мужественно несли свою тяжелую службу донские
партизаны, напрягая последние силы, чтобы сдержать этот натиск противника.
Ростовское направление прикрывалось Добровольческой армией, ведшей бои с
большевиками на Таганрогском и Батайском направлениях. С других сторон
Новочеркасск, в сущности, был открыт и легко уязвим.
При создавшихся условиях, всякая мысль о наступательной операции сама собой
отпадала. Приходилось, стоя на месте, отбиваться, иногда уступая противнику,
отходить понемногу к Новочеркасску, что грозило кончиться полным окружением.
Стальное кольцо вокруг города постепенно суживалось, обстановка становилась
серьезнее и безнадежнее. Положение осложнялось тем, что главный источник
пополнения боевых частей -- приток добровольцев извне совсем прекратился,
просачивались редко только отдельные смельчаки.
сти казачества, склонного к усвоению большевизма и в дни Каледина увлекает за
собой небольшое количество казаков, составляет из них "революционную ватагу" и с
ней ведет борьбу против Донского Правительства. Как известно, борьба кончилась
самоубийством атамана Каледина и падением Новочеркасска. Но мечта Голубова не
осуществилась. Атаманом он не стал. Звезда Голубова стала закатываться.
Большевистские главари потеряли в него веру. Голубов заметался и начал сдавать
позиции. Последняя его попытка поднять казаков против пришлого элемента (им же
приведенного), захватившего власть в области, окончилась убийством Голубова в
станице Заплавской казаком Пухляковым. Так кончилась мятежная жизнь красного
донского главковерха.
96



Применить принудительную мобилизацию, хотя бы в районе, подвластном Донскому
Правительству, как я уже указывал, не решались. Оборону основывали на
добровольцах, которых и штаб и Правительство настойчиво зазывали в партизанские
отряды, выпуская чуть ли не ежедневно воззвания к населению. И грустно, и
бесконечно жалобно звучал в воздухе призыв "помогите партизанам". Большинство
обывателей уже свыклось с этим и относилось ко всему безучастно. А в
Новочеркасске в эти дни, на огонек имени Каледина и Добровольческой армии,
собралось значительное число людей разной ценности. Среди них были и люди
достойные, убежденные, но были случайные, навязанные обстоятельствами, как
ненужный балласт, в лице всякого рода, отживших сзой век антикварных
авторитетов. В общем, были ценные работники и были люди, личной карьеры. Вторые
составляли своеобразную шумливую, резко реагирующую на всякие события клику,
стремившуюся примкнуть к власти и во что бы то ни стало доказать, что до тех пор
спасение России невозможно, пока не будет образовано Российское правительство и
портфели поделены, конечно, между ними. Временами встречались фигуры известных
политических деятелей (М. Родзянко, П. Струве, Б. Савинков, П. Милюков)
прибывших на Дон спасаться от большевиков и неоднократно проявлявших желание
вмешаться в дела донского управления.
Нервно бурлила городская жизнь. Сказывалась непосредственная близость фронта.
Падение Новочеркасска становилось неизбежным и эта грядущая опасность мощно
овладела сознанием всех и насыщала собой и без того сгущенную, нездоровую,
предгрозовую атмосферу. Все яснее и яснее становился грозный призрак неумолимо
надвигавшейся катастрофы и все сильнее и сильнее бился темп городской жизни,
словно вертясь в диком круговороте. Какое-то отчаяние и страх, озлобление и
разочарование и, вместе с тем, преступная беспечность, захватывали массу.
Отовсюду ползли зловещие, тревожные слухи, дразнившие больное воображение и еще
более усиливавшие нервность настроения. На улице, одни о чем-то таинственно
шептались, другие, наоборот, открыто спорили, яростно браня Правительство,
военное командование, как виновников нависшего несчастья. Гордо поднимала головы
и злобно глядела чернь и городские хулиганы. А на позициях, неся огромные потери
в ежедневных боях, число защитников непрерывно уменьшалось. Пополнений и помощи
для них не было.
Между тем, в городе уже с пяти часов вечера трудно было пройти по тротуарам
Московской улицы и Платовского проспекта из-за огромного количества бесцельно
фланирующей публики. На каждом шагу, среди этой пестрой толпы, мелькали, то
шинели мирного времени разных частей и учреждений, то защитные, уже довольно
потрепанные полушубки, вперемешку с дамскими манто, штатскими пальто, белыми
косынками, составляя, в общем, шумную, здоровую и сытую разноцветную массу. Это
были праздные, элегантно одетые люди, их веселость и беспе