таман, скрепя сердце,
заявил немцам, что Дон в этом случае останется нейтральным и примет все меры,
дабы не сделаться ареной борьбы и не пропустит на свою территорию ничьих
враждующих войск.
Ответ удовлетворил немцев, но они настаивали на зафиксировании его в письменной
форме, в виде письма Императору Вильгельму. Пришлось согласиться и на это.
2-го июля Совет Управляющих отделами, рассмотрел письмо, составленное Донским
Атаманом Императору Вильгельму и после долгих прений и своеобразной критики, его
одобрил. Видя, что письмо не нашло полного единодушия в Совете, а некоторые его
члены выказали даже явное непонимание переживаемого момента, Донской Атаман
проявил большое гражданское мужество, сказав присутстствовавшим: "Во всяком
случае всю ответственность за это письмо я беру на себя. Независимо от вашего
мнения, я отправлю это письмо потому, что в нем вижу спасение Дона и,
следовательно, и России, так как судьбы одного тесно связаны с судьбами другой и
для меня они неразделимы. Что касается союзников, то в случае их победы, неужели
же они не поймут, что наш нейтралитет был вынужденный. И, если не поймут, то
пусть судят меня, меня одного..."
242



Высказанным, как нельзя лучше, определяется и политика и вся программа
деятельности П. Н. Краснова. Ни "германская", ни "союзническая", ни
"самостийническая", а чисто -- русская, преследовавшая благо Дона и России,
неразрывно связанных в его представлении.
5-го июля герцог Н. Н. Лейхтенбергский повез это письмо в Берлин через Киев, где
к нему должен был присоединиться ген. Черячукин.
Не приводя письма целиком 164), я только в главном отмечу его содержание. В
начале письма Атаман сообщал о геройстве и успешной борьбе Донских казаков с
большевиками, указывал, что Донское войско заключило тесный союз 165) с главами
Астраханского и Кубанского войск с тем, чтобы, по очищении земли Астраханского
войска и Кубанской области от большевиков, составить прочное государственное
образование на началах федерации из Всевеликого войска Донского, Астраханского
войска с калмыками, Ставропольской губернии, Кубанского войска, а впоследствии,
по мере освобождения и Терского войска, а также народов Северного Кавказа. Далее
перечисляя нужды войска Атаман просил признать права Всевеликого войска Донского
на самостоятельное существование, а впоследствии и всей федерации под именем
Доно-Кавказского союза; признать Дон в прежних границах и разрешить спор с
Украиной в пользу присоединения к Дону, ему принадлежащего Таганрогского округа;
содействовать присоединению к Дону по стратегическим соображениям городов
Камышин, Царицын, Воронеж и станций Лиски и Поворино; оказать давление на
Советскую власть и принудить ее очистить территорию Дона и весь район, имеющий
войти в Доно-Кавказский союз, помочь войску орудиями, ружьями, боевыми
припасами, инженерным имуществом и устроить на Дону орудийный, ружейный,
снарядный и патронный заводы.
За эти услуги Всевеликое войско Донское обязывалось соблюдать полный нейтралитет
во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебных
Германскому народу вооруженных сил, на что изъявили согласие и Атаман
Астраханского войска и Кубанское правительство, а по присоединению и остальные
части Доно-Кавказского союза.
Вместе с этим, германцам предоставлялись права преимущественного вывоза избытков
продовольствия и сырья за удовлетворением местных потребностей, а взамен этого
ставилось условием доставить на Дон сельско-хозяйственные машины, химические
продукты и оборудование потребных Дону разнообразных заводов и фабрик.
Наконец, Германии были обещаны особые льготы по помещению капиталов в Донские
предприятия промышленные и торговые, в частности по устройству и эксплоатации
новых водных и иных путей.
Таково вкратце было содержание письма. Однако, когда оно стало известно в
обществе, оно дало обильную пищу для праздных пересу-
164) Интересующиеся могут его найти в "Архиве Русской революции", том V, стр.
210-212.
165) По этому поводу состоялось совещание указанных лиц.
243



дов 166). Противники Атамана использовали письмо, обвиняя его в измене союзникам
и в немецкой" ориентации. Для лиц, недовольных политикой Атамана -- причем надо
заметить, это недовольство отнюдь не вызывалось принципиальными расхождениями, а
объяснялось исключительно побуждениями корыстными и мотивами личного характера
-- письмо явилось козырем, каковой с натяжкой и подтасовкой, можно было
использовать, дабы бросить хоть какой-нибудь упрек ген. Краснову. В остальном,
куда-бы ни посмотрели, всюду сказывался его недюжинный организаторский талант.
Всюду, во всех отраслях жизни Дона, рельефно выступали достижения его огромного
творчества и его неутомимой энергии. Район, очищенный от большевиков, ежедневно
увеличивался; действующая армия, переформировываемая постепенно из казачьих
ополчений, дружин и партизанских отрядов, в стройную организацию, одерживала
успех за успехом, беря тысячи пленных и огромные трофеи; росла и крепла краса и
гордость Дона Постоянная армия и молодые казачата, словно по волшебству,
превращались в настоящих дисциплинированных воинов, по духу и выправке
совершенно не уступавших солдатам Императорской армии; возросло экономическое
состояние Дона; урожай оказался небывало обильным и было обеспечено его снятие;
работали полным темпом заводы и фабрики, строились новые, обещавшее дать казакам
свое донское сукно, свои патроны, винтовки, мыло, стекло и т. д., появились
новые деньги, но необесцененные, а дорогие; цены на все пали и на рынках и в
магазинах было полное всего изобилие; прекратился произвол и обыватель мог быть
совершенно спокоен за свою жизнь и быть уверенным, что насилия допущено не
будет. В общем, Дон процветал. Буквально во всем был достигнут колоссальный и
бесспорный успех и, конечно, львиная доля в достижении таких блестящих
результатов, должна быть отнесена исключительно к таланту и большому
государственному уму Донского Атамана П. Н. Краснова.
Понятно, что при таких условиях популярность ген. Краснова не только в Войске,
но и за его пределами росла с каждым днем. и, видимо, именно это кому-то не
нравилось.
Появление письма, таинственно распространяемого в населении, в сущности явилось
той искрой, раздувая которую враги Атамана всемерно старались вызвать пожар и
использовать письмо для обвинения П. Н. Краснова в измене Дону и союзникам.
Скромный по натуре, застенчивый, невластолюбивый, П. Н. Краснов лично для себя
ничего не искал, мишура власти его не пресыщала. Он горячо любил Россию и Дон.
Любил также казаков и от всего сердца желал им блага. Он знал, что казаки хотят
мира, войной они уже сыты и горячо жаждут заняться своей обычной мирной работой.
И только во имя блага Дона и России, Донской Атаман пошел за сближение с
немцами, видя в этом единственную возможность обеспечить казачеству то, что оно
желало и позволить Дону окрепнуть а затем помочь России. Когда пожар, то его
тушат средствами, находящимися под рукой в этот момент, а не ждут других, быть
может лучших,
166) Письмо было "выкрадено" из отдела иностранных дел и подпольным путем в
искаженном виде и с разными комментариями распространялось среди населения.
Управляющие отделом иностранных дел в то время был ген. А. Богаевский,
державшийся ориентации верхов Добровольческой армии.
244



но которые прибудут, когда сгорит уже весь дом. А на Дону, тогда был пожар.
Союзники были далеко. О них долетали смутные, разноречивые вести. Да и что
сделали они для России в тяжелую минуту? А немцы были здесь, под боком. Они
охотно обещали помочь донцам в их борьбе с большевиками, но, естественно, не
даром, а под условием известных компенсаций. Поступи Атаман иначе, двери складов
снарядов, оружия и патронов были бы навсегда закрыты для Дона. Боевой успех на
фронте всецело зависел от снабжения. Тяжелое временами положение на боевых
участках, опасность потерять все завоеванное и ввергнуть безоружных казаков
снова во власть большевиков, вынудили Донского Атамана, стать выше своих личных
чувств, разумно посмотреть на вещи и брать помощь там, где было можно.
Приходилось учитывать и то, что на войске Донском лежала моральная обязанность
помогать снабжением Добровольческой армии. Ее командование, как я уже упоминал,
не считаясь с условиями обстановки 167), не только не желало непосредственно
сноситься с германскими властями, но и заняло явно враждебную к ним позицию. А
наряду с этим, оно настойчиво просило Дон, получаемым снаряжением и боевыми
припасами снабжать и ее армию. Так генерал Деникин и его окружение на всякий
случай страховали себя на будущее, сохраняя чистоту "союзнической" ориентации и
не пятная ее сношением с германцами. Любопытно то, что немцы об этом хорошо были
осведомлены. Знали они отлично и то, что только сила обстоятельств и
безысходность полевения, а не личные чувства симпатии, побуждают Донского
Атамана сближаться с ними. Вот почему, они были крайне поражены, когда узнали,
что поведение Краснова осуждается кругами Добровольческой армии, что его
реальная политика вызывает в Екатеринодаре негодование и дает повод к
незаслуженным упрекам и обвинениям Атамана, в "измене России", в "продаже Дона
немцам", в "германофильстве".
А между тем, неоспоримо, что "пресловутое" письмо Атамана Императору Вильгельму
сыграло для пользы общего дела огромную роль. 29-го июля Украина признала
самостоятельность войска Донского, вернула войску Таганрогский округ
(промышленный и весьма богатый) с гор. Таганрогом, немцы покинули Донецкий
округ, оставив небольшие гарнизоны только в г.г. Ростове и Таганроге, т. е. там,
где то признавал необходимым Атаман; натиск большевиков на Донскую область
несколько ослаб и казаки успешнее продвигались вперед. Наконец, Дон стал
регулярно получать все нужное ему из Украины и Германии (в том числе и тяжелые
орудия) для чего в гор. Ростове была учреждена особая, смешанная Доно-Германская
экспортная комиссия. Германцы даже предложили нам участие их войск для овладения
Царицыным, что Атаман отклонил, ввиду обещания Добровольческой армии после
взятия Екатеринодара, перейти на север для совместного с донцами захвата
Царицына. Все перечисленное, явилось следствием письма Атамана Императору
Вильгельму. Однако, на все это недобро-
167) У меня невольно часто возникала мысль, в какую бы форму вылилось на юге
Белое движение если бы и Донская власть заняла по отношению немцев такую же
позицию как Добровольческая армия. Вероятно, что при тогдашней психологи
казачества и обстановке, это привело бы к преждевременному краху Белой борьбы на
юге, в самом ее зародыше.
245



желатели Краснова закрывали глаза и не хотели видеть сути дела, обращая внимание
лишь на форму и мелочи, не имевшие никакого существенного значения.
В конечном итоге, надо сказать ни реальная политика Донской власти, ни средства
(временная самостоятельность Дона и принятие немецкой помощи для создания на
Дону прочной базы для дальнейшей борьбы с Советской властью), применяемые
Атаманом для достижения главной, национальной цели -- освобождения России от
большевиков, не нашли ни сочувствия, ни поддержки в высших добровольческих
кругах. Краснова не поняли. Даже больше: ему предъявили тягчайшие обвинения, его
стали травить. Гнусной клеветой и сплетнями, пускаемыми Добровольческой прессой,
стремились подорвать авторитет Атамана среди казачества.
Трещина, образовавшаяся вначале между Донским и Добровольческим командованием,
расширилась, обратившись в пропасть, уничтожить или засыпать каковую уже
оказалось невозможным.
Вопрос взаимоотношений Дона с Добровольческой армией, или иначе говоря рознь
вождей Белого движения, представляет значительный интерес. Та уродливая форма,
которую принял этот вопрос, не могла не оказать отрицательного влияния на общий
ход борьбы на юге. В целях полноты и правдивости освещения взаимоотношений между
Доном и Добровольческой армией, полагаю уместным коснуться хотя бы вкратце
истории их возникновения.
Первые соприкосновения Дона с Добровольческой армией зародились еще при Атамане
Каледине, когда в Новочеркасск прибыл ген. Алексеев и Быховские узники,
приступившие к созданию противобольшевистской организации, именуя ее
Добровольческой армией. В то время, большевизм в сущности, нигде не встречал
серьезного сопротивления и быстро ширился по всей России, опережая чаяния даже
наиболее оптимистически настроенных его вождей. Однако, несмотря на такой
ошеломляющий успех, совет народных комиссаров далеко не считал свое положение
прочным и потому весьма ревниво относился к тому, что могло поколебать его
позицию. Вести с Дона уже давно беспокоили Красную Москву. Беспокойство
усилилось, когда стало известно о начавшемся формировании Добровольческой армии
с целью свергнуть большевистскую власть. Видя в этом серьезную для себя угрозу,
большевики энергично стали парировать. Они широко развили на границах Донской
земли свою вредную, растлевающую пропаганду, бросили на Дон сотни опытных
агитаторов, начали натравливать на казаков солдатскую массу, ехавшую домой через
территорию Дона, не пропускали казачьи эшелоны на Дон, подолгу задерживали их в
пути и своей агитацией совершенно деморализовали казачьи полки, оставшиеся еще
верными долгу и присяге 168).
При таких условиях, формирование Добровольческой армии и, в связи с этим,
присутствие на Дону видных русских генералов, расцениваемых революционной
демократией и при участии советских агентов, фронтовым казачеством, ярыми
"контрреволюционерами", дало повод фронтовикам говорить: "все зло на Дону -- от
добровольцев, офицеров, буржуев и помещиков, бежавших в Новочеркасск из Рос-
168) См. "Воспоминания", часть I.
246



сии; не будь их, большевики не беспокоили бы нас". Такое упрощенное толкование
ставило Калединское правительство в весьма затруднительное положение, особенно
если учесть, что среди пресловутого "Паритета" 169) нашлись члены, явно
поддерживавшие мнение фронтовиков. Лично Каледин, всецело разделял взгляд ген.
Алексеева и Корнилова на безусловную необходимость создания Добровольческой
армии, но не мог, однако, как Атаман, не прислушиваться и к голосу казачества.
Искали выход и нашли его в половинчатом решении, а именно: Добровольческая армия
из столицы Новочеркасска ушла в Ростов. Нападки, если не прекратились, то
несколько стихли, зато у рядовых добровольцев родилось сознание, будто бы они на
Дону не совсем желанные гости.
Когда обстановка ухудшилась и большевики стальным кольцом сжали Новочеркасск,
взгляды фронтовиков стали находить отражение и в части общества, с трепетом и
страхом ждавшего большевистского нашествия. Я не раз слышал, как опасаясь за
свою судьбу, горожане вторили фронтовикам, говоря: "без сомнения, присутствие
здесь Добровольческой армии притягивает большевиков, не будь ее, красные не
напирали бы на Дон и позволили бы нам "самоопределиться".
Чем обстановка становилась тревожнее, тем больше муссировалось подобное мнение,
достигая Ростова и вызывая в рядах добровольцев естественное недовольство.
Калединский выстрел еще сильнее сгустил атмосферу. По городу ползли зловещие
слухи и мрачные предположения, пугавшие обывателя. Соболезнуя Каледину,
говорили: "В тяжелую минуту все оставили Алексея Максимовича и даже добровольцы,
которых он любил и которым во всем помогал, заявили ему, что они оставят Донскую
землю и куда-то уйдут".
Действительно, через несколько дней после смерти Каледина, не будучи в состоянии
удерживать город Ростов от превосходящего в силах и вооружении противника,
Добровольческая армия, спасая себя, ушла на Кубань, предоставив г. Новочеркасск
и Ростов их собственным силам. Уход в критический момент добровольцев, охладил
среди обывателей Донской столицы симпатии к ним и даже вызвал ропот и
недовольство.
Вскоре на Дону воцарилась красная власть. Казачество переживало сложные
психологические процессы. О добровольцах лишь временами долетали неясные и
разноречивые слухи. В связи с ними, у Новочеркасского обывателя, то зажигалась,
то тухла надежда на освобождение их Добровольческой армией от советского гнета.
Должен подчеркнуть, что это было то время, когда добровольцев ждали с жгучим
нетерпением, ждали как спасителей. Но время шло, а они не приходили. В душу
обывателя заползало сомнение, а надежду сменяло разочарование.
С первыми весенними ласточками Дон словно ожил. На красном фоне белыми пятнами
запестрели очаги казачьих восстаний, против Советской власти. Исчезал
большевистский угар и казачество постепенно отрезвлялось. И еще тогда, многие
жадные взоры, были уст-
169) См. "Воспоминания", часть II.
247



ремлены в туманную даль, навстречу долгожданной Добровольческой армии. Но, увы,
ожидания опять были напрасны и надежды опять не оправдались.
Уже донцы сами освободили свою столицу. По донским степям ширился казачий
сполох, казаки временами одерживали значительные победы над красными и вот
тогда, наконец, пришла дорогая весть: Добровольческая армия вернулась в Донскую
землю и принесла донцам помощь. Но эта радость была непродолжительна.
Добровольцы действительно пришли, но изнуренные, измученные, голодные, плохо
одетые, многие с незажившими еще ранами, слабо вооруженные, без патронов и
снарядов. В таком состоянии Добровольческая армия 170) без предварительной,
основательной реорганизации и пополнения живой и материальной силой, конечно, не
была способна к серьезным боевым действиям. Это подтвердили и ее руководители,
заявив нам, что не ранее, как только через 1--2 месяца, армия сможет приступить
к боевым действиям, а прежде этого, она должна отдохнуть, укомплектоваться,
пополнить свою материальную часть и в этом ей "обязан" придти на помощь Дон.
Таким образом, расчеты Донского командования на помощь Добровольческой армии не
оправдались. Однако, возвращение ее на Донскую территорию имело большое
моральное значение. Все войско, забыв пережитое, искренно радовалось приходу
добровольцев. Те же чувства переживало и Донское командование, ибо с приходом
Добровольческой армии, у него исчезало чувство одиночества в борьбе с Советской
властью и рождалась уверенность, что совместными, дружными усилиями казаков и
добровольцев удастся быстро справиться с большевиками. Наличие этих данных,
казалось, обеспечивало возможность установления самых тесных и дружеских
взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Но несмотря на такие
благоприятные условия, достигнуть этого все же не удалось и мне думается, что
причина этого лежала с одной стороны в личных качествах ген. Деникина и его
ближайших помощников, а с другой -- в характере командующего Донской армией ген.
С. Денисова. Надо иметь в виду, что когда Добровольческая армия вернулась на
Дон, ее вожди гордились сознанием, что им удалось, несмотря на чрезвычайно
трудные условия, сохранить остатки армии и вывести их из большевистского кольца,
стремившегося задушить добровольцев. Больше того, ни тяжелые испытания Ледяного
похода, ни физические и моральные страдания, перенесенные этой кучкой героев, не
смогли поколебать у них безграничной любви к Родине и горячей веры в близкое ее
возрождение. Но к сожалению, приходится засвидетельствовать и то, что первое
наше общение с руководителями Добровольческой армии, показало нам, что эта, я бы
сказал, законная гордость, переходит у них в надменность. Уже при первой встрече
с Донским Атаманом, ген. Деникин проявил чрезвычайное высокомерие. Он говорил с
ген. Красновым таким тоном, каковой можно было допустить еще в отношении
командира полка ему подчиненного, но ни в коем случае не в отношении Атамана
войска Донского. Ген. Деникин, видимо, не хотел считаться с тем, что генерал
Краснов, прежде всего, не подчинен ему и
170) Наименование "армия" совершенно не отвечало тому, что принято понимать под
этим словом.
248



является представителем многомиллионного населения области, что он законно
выборный Атаман, причем эти выборы подтверждены законным актом Круга Спасения
Дона. Не учитывал ген.