дая стать очередной жертвой красного
произвола. Ссылаясь на заметки и дневники участников Донского похода (Гуревина,
Каклюгина, Страхова, Грекова и др.) Ген. Денисов говорит: "Все же у каждого
участника этого скитания по чужим углам, в боевой обстановке, было сознание, что
не он один в поле воин и, если не он, то его сосед вооружен. При них были пушки,
пулеметы, обоз и казна. Не из-за утла и не с крыши или окон дома поразит его
злодейская пуля, а в открытом, быть может и неравном бою, сложит он казачью
голову за родной край и веру. И в этом было огромное утешение рядовому участнику
военного похода, терпевшему несомненно большие лишения... начальство в степном
походе чувствовало себя прекрасно: переезды на .отличных очередных тройках,
ночлег у гостеприимных поневоле коннозаводчиков, с полными удобствами, даже
комфортом, с сытными ужинами, обедами, завтраками, с напитками и музыкой --
совсем напоминали бы маневры доброго старого времени в хороших условиях, если бы
не боевая обстановка".
Вспоминая некогда пережитое, могу сказать, что и я весьма часто негодовал на
начальника штаба Пох. Атамана, полк. Сидорина, по вине которого я остался в
городе. Сетовал я и на свою судьбу, уготовившую мне удел нелегального скитания и
искренно завидовал тем счастливцам, которые ушли в Донской поход.
С приходом красных в Новочеркасск торговая жизнь города совершенно замерла. С
целью сколько-нибудь ее оживить Исполнительный комитет совета рабочих и казачьих
депутатов 17 февраля приказал открыть все торговые предприятия. Однако, товаров
не было и магазины стояли почти пустыми. Возобновили деятельность и городские
учреждения, а чиновников принудили посещать службу. Заставили функционировать
театры, кинематографы и увеселительные заведения. Стали поощрять устройство
разнообразных политических собраний и публичных митингов, надеясь этим способом
внедрить в массу идеи коммунизма. С этого начала свою деятельность
рабоче-крестьянская власть, а кончила тем, что стала безнаказанно обирать
население. Под благовидным предлогом необходимости равномерного распределения
запасов продовольствия, рядом декретов, опубликованных в "Известиях" населению
было приказано сдать все излишки запасов, причем, к ослушникам грозилось
применить высшую меру наказания революционных законов, т. е. расстрел. Но, не
выждав даже результата своих распоряжений, большевики спешно начали всюду шарить
и там, где что-либо находили, бесцеремонно забирали все, якобы для пополнения
общественных складов, а в действительности для удовлетворения нужд наиболее
привилегированного класса, а именно: бездель-
46) Ген. Денисов. "Гражданская война на юте России" 1918-1920 гг., стр. 42-43.
138



ничавших рабочих, хулиганов и всякого городского сброда. Как и надо было
ожидать, особенное внимание они обратили на винные погреба и спиртные склады и
конечно отнюдь не с целью предупреждения пьянства. Сначала все спиртное
подверглось тщательному учету, затем все было реквизировано, а после началось
беспробудное пьянство, целые дни от раннего утра до поздней ночи.
На эти требования большевиков Новочеркасский обыватель ответил тем, что еще
глубже залез в подполье, куда припрятал и все свои жалкие припасы, ни за что не
желая с ними расставаться. Большевики негодовали и всячески старались побороть
такое пассивное сопротивление. Но уже вскоре они должны были признать, что все
их мероприятия ощутительных результатов не дают и продовольственного кризиса не
разрешают. Если население страдало от недостатка продовольствия, то местная
советская власть очутилась еще в более худшем положении, ибо она натолкнулась на
препятствие, преодолеть которое и ей оказалось не по силам, а это сильно
подрывало ее престиж в глазах населения. Тогда большевики решили ввести систему
"пайков", но этим, конечно, вопроса не разрешили, так как скудные городские
запасы скоро пришли к концу. Однако, эта мера лишний раз показала населению, что
для новой власти не все жители одинаковы: есть "свои" и есть "пасынки" --
обездоленные и бесправные. Первые получали паек и пользовались разными льготами,
вторые -- всего этого были лишены и предоставлены самим себе, иначе говоря --
обрекались на голодовку.
И вот то, что не мог сделать разум и порабощенная воля, стал выполнять пустой
желудок, побуждая голодного обывателя терять панический страх перед красной
властью. Скрытое в начале недовольство, стало временами, хотя и осторожно
переходить в явное недоброжелательство и даже злобу. Росту такого настроения
значительно способствовали и сами большевики. Своими бессмысленными и
противоречивыми приказами они в конец измучили несчастное население города.
Лишенные возможности достать продовольствие в Новочеркасске, многие горожане
начали искать его вне города т. е. в станицах. Так на почве голодовки возникло
паломничество из города в ближайшие станицы за продуктами. Началось, я бы
сказал, постепенное, вынужденное обстоятельствами, общение горожан с казаками.
-- "Здесь вам хлеба дадим", -- говорили станичники, "но в город не поедем, что
там за пришельцы, мы не знаем".
От этих ходоков казаки узнавали столичные новости. Они жадно слушали их страшные
рассказы и не хотели верить, что в столице Дона большевики творят такие ужасы. В
свою очередь, горожане знакомились с настроением казаков ближайших станиц к
Новочеркасску.
В первое время, население казачьих станиц отнеслось к новой власти почти
безразлично. Но такое состояние продолжалось лишь до тех пор, пока большевики не
стали посылать в ближайшие станицы карательные отряды и разные экспедиции по
производству реквизиций и насильственного отобрания хлеба. По существу, казаки
заняли выжидательную позицию, как бы готовясь на себе проверить широкие обещания
рабоче-крестьянской власти. Выжидательное настроение каза-
139



ков ближайшего к Новочеркасску района, несколько ободряло горожан, давая, хотя
смутную, но все же какую-то надежду на перемену положения и на возможность
избавления от красного ига, становившегося в городе все тяжелее и ощутительнее.
Недовольство новой властью усилилось, когда большевики с присущим им цинизмом,
ударили по карману обывателя. Приказом областного военно-революционного комитета
No 4 от 23 февраля на Новочеркасск была наложена контрибуция в размере 5
-миллионов рублей с уплатой таковой в 4-х дневный срок. Ворча под нос и
протестуя больше в душе, но страшась однако сурового возмездия за ослушание,
понесли Новочеркассцы большевикам свою копеечку. Но еще больше возмущали
население бесчинства пьяных красногвардейцев и продолжавшиеся, ничем
неоправдываемые, расстрелы офицеров и детей-партизан.
На шестой день воцарения красных в Новочеркасске, в "Известиях" было помещено
нижеследующее объявление: "Доводится до сведения граждан г. Новочеркасска, что
трупы убитых в разных частях города приведены в порядок и сведения об этих
убитых даются в "Совете Пяти". А через день последовал новый приказ: "Закопать
трупы убитых во избежание могущих возникнуть от разложения их эпидемий".47)
Яркую вспышку негодования вызвало безобразное убийство среди белого дня трех
офицеров -- мужей трех сестер -- дочерей известного Новочеркасского старожила
Ген. Пименова. Произошло это уже тогда, когда всем казалось, что бессмысленный
террор прошел и расстрелы прекратились. Под каким-то предлогом офицеров вызвали
в комиссариат (участия в гражданской войне, как мне было известно, они не
принимали), а через час после этого, в дом явился комиссар и цинично заявил, что
произошла небольшая ошибка и их мужья расстреляны по недоразумению.
Тюрьмы были так переполнены, что не могли уже вмещать новых арестованных и
потому большевики, время от времени, разгружали их, выводя офицеров и
расстреливая их вблизи места заключения. Никак нельзя было найти ни объяснения,
ни оправдания зверского отношения большевиков, даже к раненым офицерам и
партизанам. Последних часто выволакивали на улицу пьяные солдаты и здесь же
приканчивали. Иногда случались эпизоды, которые не выдумать ни одному романисту,
как бы ни была велика его фантазия. Например: из больницы О-ва Донских врачей на
носилках выносят раненых и складывают на подводы, чтобы вывести за город и там
расстрелять. Мимо проходит дама. Она умоляет красногвардейцев пощадить раненых.
Красные нагло предлагают ей выкуп. -- "Выкупите их у нас. По двести рублей за
каждого", -- говорят они. Дама поспешно роется в сумке и находит только 400
рублей, а обреченных 40 человек. Как быть?
-- "Очень просто", -- кричит красногвардеец -- "выбирай любых двух". И
сердобольной женщине пришлось "выбирать двух". Что вы-
47) "Известия" от 19 февраля 1918 г. Надо иметь в виду, что никакого боя у
Новочеркасска не было и следовательно все убитые -- только жертвы красного
террора. Через 6 дней после вступления красных в город, по подсчету гласного
Новочеркасской городской Думы и члена знаменитого "Совета Пяти" Вишневского,
было расстреляно уже свыше 600 человек.
140



ражали глаза раненых, когда среди них выбирались двое, чтобы остаться в живых.
Остальные 38 человек были увезены за Краснокутскую рощу и там расстреляны.48)
Уверенно могу сказать, что любой житель Новочеркасска мог бы рассказать грустные
повести человеческих страдании и тяжелых переживаний в эти кошмарные дни.
Однако и эти большевистские ужасы, не изменили в сущности настроения главной
массы Новочеркассцев. Она, по прежнему, продолжала оставаться пассивной.
Зараженные еще ранее политической маниловщиной, и безволием, не сумевшие или не
хотевшие своевременно сорганизоваться и дружно поддержать антибольшевистское
движение, прежде храбрые на словах, а теперь потерявшие дар противоречия,
Новочеркассцы новую власть, я бы сказал, встретили внешне покорно, внутренне
недоверчиво и недружелюбно. Укреплению последних чувств, как я уже говорил,
способствовала и сама красная власть. Большевизм не только не облегчил
существования и ничего не дал положительного, но наоборот сразу же внес в жизнь
хаос и экономическую разруху. Систематическое проведение большевиками идеи
классовой борьбы и разжигание классовой ненависти социальных низов ко всему выше
их стоящему с разрушением в то же время моральных и правовых ценностей, еще
более осложнило условия жизни. Не оставалось сомнения, что большевизм уничтожает
самые основы всякого общечеловеческого начала в жизни. Все то, что обычно
составляет признаки каждого культурного общества, как то: любовь к ближнему,
уважение к старости, знанию, таланту, к прошлым заслугам, сочувствие к страданию
ближнего, -- все это большевизм в лице своих представителей в Новочеркасске
цинично топтал в грязь, как буржуазные предрассудки, делая их зачастую даже
предметом издевательства и глумлений. Население воочию убеждалось, что вместо
обещанной свободы и равноправия, Советская власть задушила первую и неуклонно
проводило в жизнь деление на "овец", которым дозволено все и "козлов" -- объект
ненависти, глумления и лишения их права защиты каким бы то ни было законом.
С каждым днем, гнет советского произвола давил сильнее, а вместе с этим больше
росла и разруха. Громкие окрики большевиков под аккомпанемент продолжавшихся
расстрелов, окончательно убили и без того в инертном населении всякую мысль о
"противлении злу". Большинство испуганно шарахнулось в сторону, боясь как бы не
скомпрометировать себя в глазах новой власти и больше всего заботясь о
сбережении своих сундуков, да старого тряпья, хотя вне всякого сомнения, никто
не был уверен за свою судьбу, не только завтрашнего дня, но даже и за сегодня.
Временное ослабление красного террора, вызывало иногда робкие попытки
интеллигенции кое-где устроить саботаж, но они успеха не имели и немедленно в
корне пресекались красными. Так, например, 24 февраля Городская Дума решила
возвысить свой голос в защиту населения и единогласно приняла резолюцию с
протестом против зверств большевиков в Новочеркасске. На это большевики ответили
немедленным разгоном Думы и назначением своих комиссаров.
48) "Вольный Дон", 4 апреля 1918 года.
141



Беспощадными расправами с непокорными и жестоким террором Советская власть
достигла того, что окончательно поработила волю населения, заставив его рабски
выполнять каждое свое распоряжение. Трудно сказать, как бы долго продлилось
такое состояние, если бы не стал ощущаться недостаток съестных припасов. Именно
ежедневное недоедание начало постепенно пробуждать у обывателя чувства
негодования и рассеивать панический страх перед красными владыками. А ведь еще
недавно, т. е. в начале воцарения большевиков на Дону, мне приходилось слышать
такие рассуждения: -- "Ну уж, ежели большевики не пощадили Атамана и
Председателя Круга, то с другими, тем более, они не станут церемониться. Они не
то, что наше старое Правительство, которое только просило, да уговаривало. Эта
власть действует жестоко и решительно и свои угрозы тотчас же приводит в
исполнение", со вздохом поведал мне один уважаемый старожил Новочер-касска,
видимо готовясь беспрекословно исполнить всякий приказ новых самодержцев. Не
менее характерно и то, что если раньше обыватель безучастно и более чем халатно
относился к призывам и распоряжениям Донского Правительства, то теперь наоборот,
боясь и трепеща перед красными, каждый стремился заранее осведомиться о
советских декретах. Уже рано утром, большинство спешило запастись
большевистскими "Известиями", дабы прочитать все новости и главное не оставить
случайно без исполнения какого-либо распоряжения. Так жестокостью и массовыми
расстрелами большевики молниеносно изменили психологию населения. Но к чести
Новочеркасских обывателей, следует отметить, что процент открыто ставших на
сторону большевиков и делавших красную карьеру, был крайне невелик. Не много
оказалось и тех, которые в свое время тайно оказывали услуги большевикам,
скрывали их у себя и тем самым страховали себя на всякий случай. Отрадным
явлением было и то, что всякая поддержка большевиков или тесный с ними контакт,
не оправдывавшийся обстоятельствами, обычно вызывали глухое порицание. На этой
почве нередко между близкими происходили разногласия, рушились идеалы, мечтания,
разбивалось иногда семейное счастье.
В конечном результате, надо сказать, что произвол и безобразия, чинимые
Советской властью, постепенно накопляли у граждан чувства негодования и глухого
протеста. Правда, эти чувства, ввиду страха, перед властью, редко когда шли
дальше излияния своих переживаний по секрету, в кругу родных и близких друзей. В
массе же Новочеркассцы оставались безучастными зрителями происходящих событий.
Совсем иначе держали себя красные казаки Голубова, особенно 10 полк и 6 казачий
батальон. И странно было то, что при Каледине эти же казаки, под влиянием
революционного угара и большевистской пропаганды, оружием отстаивали права
трудового казачества, попираемые будто бы "буржуазным" Донским Правительством.
На фоне общей растерянности и бесправия запутанных горожан, поведение их
составляло отрадное явление. Видно было, что они по-своему понимали служение
интересам казачества. Вступив в город, они не уподобились красной солдатне и не
прельстились возможностью безнаказанного грабежа несчастных обывателей.
Наоборот, глумления солдатских банд, массовое избиение и расстрелы невинных
людей, чинимые пришлым элементом,
142



к тому же, державшим себя независимо и даже вызывающе в столице Дона, возмутило
казачью душу. Уже с первых дней вступления в Новочеркасск, голубовцы начали
активно выступать, не допускать и прекращать безобразия и жестокости солдат и
матросов, грозя, в случае повторения, разделаться с пришельцами оружием. Быть
может, только теперь они увидели какую подлую роль они невольно сыграли, когда
ворвавшись в город, открыли путь для разного красного сброда, фактически
завладевшего городом. Чувствовалось, что они, как будто теперь гордятся, что
своим вмешательством и заступничеством могут хоть немного искупить свою вину. Я
замечал, что большевистский произвол и вводимые ими порядки на Дону не только не
притягивали красных казаков, но отталкивали их от советской власти и в то же
время способствовали этим пробуждению у них любви к родному краю и желания
порядка. Можно с уверенностью утверждать, что не будь тогда в Новочеркасске
красных казачьих частей Голубова, город безусловно пострадал бы несравненно
больше и жертвы были бы многочисленнее. ) То обстоятельство, что в городе стояло
несколько казачьих полков, не только не принимавших участия в жестоких расправах
но и косо смотревших на убийства граждан почти исключительно казачьего сословия,
значительно обуздывало аппетиты красногвардейцев. У них невольно зарождалось
опасение, как бы хозяева, пригласившие их, не ударили бы им в спину. Казаки
Голубова квартировали постоем в городе. Часть их располагалась и на Комитетской
улице. Там мне вскоре удалось установить с ними общение. Тяготясь бездействием,
я решил использовать время, вступить в контакт с красными казаками и узнать их
настроение. Особого труда эта моя задача не представляла, так как во дворе дома,
где я в последнее время скрывался, квартировало пять казаков. Опасно было лишь
попасться на глаза жившему в том же дворе сапожнику-большевику, игравшему видную
роль в "Совете Пяти". Встреча с ним наверное стоила бы мне жизни, почему и
приходилось быть весьма осторожным. Целыми часами, сидя у окна, я наблюдал за
казаками. Я видел, как они убирали лошадей, как изредка куда-то уходили,
вероятно для несения караульной службы, а остальное время проводили за картами
или в разговоре и, видимо, скучали Однажды, я выбрал удобный момент, вышел во
двор и заговорил с ними. То же проделал еще несколько раз и вскоре мы уже стали
друзьями. Они очень охотно болтали со мной. Сообщали мне все городские новости,
показывали мне приказы по полку и постановления их комитета. Но чаще всего, они
жаловались, что им служба опротивела, ругали большевиков, ругали Голубова,
говоря, что он их обманул и завел и страстно желали только одного: бросить все и
разъехаться по домам. На мой вопрос -- почему они это не делают, -- станичники с
горечью высказывали свое опасение, что дома им никогда не простят предательства,
когда они, поверив, красной сволочи, привели ее с собой на Дон. С особым
чувством зависти они передавали мне, что каждое утро в сотнях не досчитываются
по несколько казаков, рискнувших ехать домой с повинной.
49) За время хозяйничанья большевиков в Новочеркасске, с 12 февраля по 1 апреля,
было расстреляно около 600 офицеров, не считая партизан и других лиц.
143



С своей стороны, я объяснял им создавшееся положение, стремясь внедрить им в
сознание главную мысль, что и в Новочеркасске и в целой области казаки должны
взять власть в свои руки и не допускать пришлому элементу хозяйничать у нас на
Дону. Я видел, что этот вопрос был тогда для них самый больной и острый. Они
вполне соглашались со мной и нередко говорили: "Мы еще маленько потерпим, а
затем выгоним с Дона красную сволочь; разве это большевики, -- это просто --
грабители". Иногда к ним во двор приходили и другие казаки этого полка. Они
очень внимательно слушали наши разговоры, одобрительно поддакивали и уходя
обещали все слышанное передать другим станичникам. Развить пропаганду в больших
размерах мне не удалось. Большевистское око бдительно наблюдало за всяким
проявлением контрреволюции. Мне стало известным, что большевики установили
густую сеть своих тайных шпионов и широко применяют предательство и провокацию.
С целью обеспечить себя от возможных "контрреволюционных" выступлений, они
вкрапили по всей области красногвардейские гарнизоны, изолировали округа и
затруднили сношение между ними. Одновременно большевистские комиссары весьма
зорко следили за настроением в станицах, используя для этого иногородний
элемент, добровольно выполнявший роль соглядатаев и шпионов. Усердие
иногороднего населения порой было столь велико, что временами они предлагали
большевикам, при поддержке красных отрядов, расправиться с каза