оей особенной жизнью, темп и колорит которой зависел от многих причин и
главное от совокупности мер, принятых военным командованием для поддержания
порядка. И Новочеркасск, столица Дона, в то время не жил нормальной жизнью. "На
площадях, на перекрестках улиц, -- говорит Н. Н. Львов 180), не видно сборищ,
злобной толпы, по тротуарам не шатаются шинели с оборванными погонами, не слышно
среди собравшейся кучки выкриков резолюции, не слышно бесшабашной стрельбы из
ружей по ночам. Проходят полки в их старой казенной форме, гремят колесами по
мостовой тяжелые орудия и зарядные ящики, на площадях идет обучение новобранцев
и каждый день видно, как они упражняются в ружейных приемах, ложатся в цепях,
перебегают и строятся в ряды. Новочеркасск стал военным лагерем".
Горячее желание Донского командования оградить столицу Дона от тлетворного
влияния тыла, побудили его ввести строгие правила всего жизненного обихода и
сурово карать нарушителей порядка и спокойствия. Крайняя необходимость таких мер
обусловливалась и тем, что общий моральный упадок в значительной степени
коснулся и нашего офицерства, особенно младшего, среди которого часто
наблюдались признаки явной недисциплинированности.
Почти ежедневно в тылу происходили разные инциденты и неприятные происшествия.
Нередко действующими лицами являлись и офицеры Добровольческой армии, приехавшие
с фронта отдохнуть и покутить. Число последних росло с каждым днем. Здесь
необходимо указать на одно весьма важное обстоятельство. Дело в том, что
пренебрежение окружения ген. А. Деникина к Донской власти, мало-помалу сверху
перешло и на рядовое офицерство. Многие офицеры -- добровольцы, находясь на
территории Войска, вели себя дерзко-вызывающе, умышленно игнорируя существующие
распоряжения Донского командования и часто даже бравируя этим.
Жалобы на поведение тыловых героев обычно направлялись ко мне. В очень редких
случаях я придавал им какое-либо особое значе-
179) Об этом я писал в первой части.
180) "Свет во тьме", очерки Ледяного похода. Н. Н. Львов. Газета "Возрождение".
255



ние, считая все происходящее нормальным тыловым явлением. Гораздо было хуже,
если что-либо докатывалось до знания командующего Донской армией. Всякая мелочь
раздражала ген. Денисова. Он сильно горячился и зачастую перекладывал вину на
высшее командование Добровольческой армии. Разубедить его в обратном было крайне
трудно, несмотря на то, что обычно все мои проекты по ведению военных операций,
организации армии, устройства тыла, а также и другие предложения, ген. Денисов
принимал всегда почти, без всяких коррективов.
Я никакого различия между донскими и добровольческими офицерами не делал и за
безобразия карал одинаково, как одних так и других. Но, к сожалению, иного
взгляда держался представитель Добровольческой армии при нашем командовании ген.
Эльснер, убийственную аттестацию которому дает А. Суворин на страницах книги
"Поход Корнилова" (стр. 25). Характеризуя ген. Эльснера, А. Суворин, между
прочим, говорит: "В отделе снабжения старшие начальники кувыркались одним
движением бровей ген. Эльснера, но в то же время, за постыднейшие, прямо
преступные распоряжения и поступки, люди, пригревшиеся около генерала -- не
подвергались ровно никакому взысканию ... всем в отделе распоряжались, в
сущности, полдюжины окружавших ген: Эльснера, его приближенных, вкладывавших в
него все, что им было нужно и приятно". И вот на этого генерала, по словам ген.
Деникина, была возложена миссия сглаживать трения между Новочеркасском и ставкой
Добровольческой армии 181). Насколько генерал Эльснер с точки зрения
командования Добровольческой армии оправдывал свое назначение, -- я не знаю, но
могу утверждать, что нахождение его в Новочеркасске отнюдь не способствовало
улучшению взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Свою миссию ген.
Эльснер выполнял чрезвычайно своеобразно. Порой дело доходило до курьезов. Так
например: если я или кто-либо из донских начальников (начальник гарнизона,
комендант города) подвергал наказанию офицера Добровольческой армии за явно
антидисциплинарный поступок -- он это рассматривал, как личную ему обиду и как
умаление авторитета Добровольческого командования. На многое серьезное ген.
Эльснер умышленно закрывал глаза, а одновременно какой-либо несущественной
мелочи, придавал несоответствующее значение. Не выказал он себя и сторонником
поддержания строгих правил дисциплины и воинского обихода, что естественно
способствовало росту печальных тыловых происшествий. А вместе с тем, я не мог
допустить, чтобы офицеры Добровольческой армии пользовались особого рода
привилегией и тогда, как донские офицеры за совершенные бесчинства, подвергались
бы суровым взысканиям, первым все сходило бы безнаказанно. Несколько раз я лично
обращался к ген. Эльснеру, пытаясь урегулировать этот больной вопрос, но
безуспешно. Сочувствия я никогда не встречал и все мои начинания обычно
разбивались о непонятное упорство ген. Эльснера. Приезжать ко мне в штаб ген.
Эльснер избегал, очевидно считая, что посещением меня, он умалит или свое личное
достоинство или престиж Добровольческой армии 182). В итоге,
181) "Очерки Русской Смуты", том III, стр. 126.
182) Юридически мое положение было бесспорно выше представителя Добровольческой
армии. Однако, не считаясь с этим, я охотно посещал ген. Эльснера, пока не
убедился, что такую постановку дела он признает для меня обязательной.
256



наладить дружескую с ним работу мне не удалось, а в то же время жалобы на
поведение добровольцев в тылу участились. Кругые меры принятые нами для
прекращения безобразий, вызывали со стороны ген. Эльснера протест и раздражали
его самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас жалобы. Нас обвиняли в
умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало
истине. Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое
количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных
добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах
Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно
следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они
интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах,
секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже
слово, сказанное в обществе, в интимном кругу, среди родных и приятелей. Не
жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои
информации, производя эффект в Екатеринодаре и выливая ушаты клеветы и помой на
казачество, командование и на главу войска -- Атамана. "Очерки Русской смуты"
ген. Деникина в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде:
донесение, доклад офицера, сообщение, отчет о разговоре и т. д. и т. д. Не
пощадила агентура Добровольческой армии и героя Галиции генерала Н. И. Иванова,
в чем сам признается ген. Деникин. Его обвинили в "тяжком" преступлении -- в
сношении представителями германского командования 183).
Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков,
раскинутая по Донской территории, совершенно ненужная и даже, я утверждаю,
вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между
Донским и Добровольческим командованиями.
Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по
поступкам и нашим действиям, а по отзывам разведки, значительный процент которой
составляли молодые люди, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной
репутацией в настоящем. Эти молодые люди ловили всякий вздорный и нелепый слух,
искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение.
И Донская контр-разведка, уклоняясь от своего прямого назначения -- следить за
большевиками, пыталась вначале составлять целые объемистые доклады о деяниях
добровольческих агентов и уделять многие страницы описанию происходящего в
ставке Добровольческой армии. Но такая ее не только бесполезная, но и вредная
для дела деятельность была в корне пресечена. Ни одного агента, мы не держали на
территории Добровольческой армии уже и потому, что количество таковых в
распоряжении Донского командования было крайне ограничено и они были используемы
исключительно по своему прямому
Едва ли надо доказывать, что такое положение было ненормальным. Представителей
при моем штабе было несколько, и не мог начальник штаба тратить время на
посещение их. Обычно последние приезжали в штаб и возникшие вопросы решались по
взаимному соглашению.
183) Том III, стр. 118.
257



назначению. Кроме того, мы считали слежку за вождями родной нам по крови армии,
преследовавшей одну с нами цель, оскорбительной и совершенно излишней. Наш
официальный представитель при Добровольческой армии ген. Смагин, был только --
представитель Донской армии. Никаких специальных функций на него возложено не
было. Скажу больше: нам было доподлинно известно, что ген Смагин в известной
степени склоняется к "добровольческой ориентации" и питает личные симпатии к
ген. Деникину. Последнее обстоятельство, в сущности и послужило одной из главных
причин его назначения. Мы надеялись, что своим благожелательным отношением к
вождям Добровольческой армии, своим тактом и большим житейским опытом, ген.
Смагин будет сглаживать неровности и укреплять дружбу армий. Были приняты во
внимание и его преклонный возраст и очень большое старшинство в офицерских
чинах, что по моему мнению, должно было служить ему гарантией от резких выпадов,
как командующего Добровольческой армией, так и его окружения.
Очень скоро ген. Смагин вошел в свою роль, будучи часто единственным связующим
звеном между армиями и постоянным ходатаем о нуждах Добровольческой армии. Я
должен засвидетельствовать, что эту неблагодарную и тяжелую работу ген. Смагин
выполнял с большим тактом, скромно и весьма продуктивно. Приезжая в Новочеркасск
сам или посылая своего секретаря Н. Жеребкова, ген. Смагин, посещая меня,
никогда не поднимал разговора об отношении к нам командования Добровольческой
армии, никогда не занимался передачей каких-либо сплетень и никогда не чернил
ставку Добровольческой армии. Хорошо помню, как в каждый свой приезд, он засыпал
меня многочисленными житейскими просьбами: то заменить автомобиль, то увеличить
содержание и суммы на представительство, то дать офицера или писаря для
канцелярской работы, то еще что нибудь. Все деликатные и щепетильные вопросы,
которые могли разжечь вражду между армиями, он тактично замалчивал, хотя не было
сомнения, что находясь в Екатеринодаре, ему часто приходилось болеть душой за
нападки на Дон. А в то же время, сколько нелестных отзывов, сколько совершенно
ненужных донесений, основанных скорее на базарных сплетнях, чем на реальных
данных, было послано ген. Эльснером в Екатеринодар, что, конечно, не
умиротворяло, а только разжигало страсти. В "Очерках Русской смуты" ген. Деникин
пишет: "10-го августа ген. Алексеев, находившийся тогда в Екатеринодаре, под
влиянием донесений из Новочеркасска, телеграфировал Краснову: "негласно до меня
доходят сведения, что предполагаются обыски и аресты моего политического отдела.
Если это правда, то такой акт, ничем не вызванный, будет означать в высокой мере
враждебное отношение к Добровольческой армии. Разве кровь армии, пролитая за
Дон, позволяет такой унизительный шаг?" А в сущности, это была очередная
клевета, посланная из Новочеркасска в Екатеринодар и резко опровергнутая
Атаманом. Но важно то, что в Екатеринодар доносилось обо всем, вплоть до
сплетень и вздорных выдумок, а там всему придавали серьезное значение.
Неоспорима и стара истина, что жизнь соткана из мелочей. Самые незначительные
пустяки, повторяясь ежедневно уже составляют явление, не заметить которое часто
невозможно. Так было и в
258



наших отношениях с добровольцами. Повседневная жизнь вызывала в тылу много
мелких трений, которые, будучи однородными, своим следствием имели создание тех
или иных настроений. Тылы армий между собой враждовали. Для ссоры был достаточен
самый ничтожный повод. Всякое незначительное, само по себе происшествие, обычно
разбавлялось, видоизменялось и в искаженном виде превращалось в целое, страшное
событие. Катясь дальше, оно достигало центральных штабов и часто способствовало
тому или иному настроению.
Об ежедневных столкновениях в тылу добровольцев с донцами, я мог бы написать
целую книгу, но это не входит в мою задачу. Полагаю достаточным привести лишь
несколько наиболее ярких примеров, запечатлевшихся в моей памяти, -- поведения
наших гостей -- добровольцев на территории Дона. Из них, я полагаю, читатель
сможет видеть, что главная вина, быть может, не была столько в рядовом
офицерстве, сколько в той атмосфере, которая окружала Добровольческую армию или
в несостоятельности ее вождей видоизменить психологию офицерского состава и
поставить его на правильный путь.
Как-то однажды, в конце мая или в начале июня, я, после обеда, пешком
возвращался в штаб. В самом центре города, мое внимание было неожиданно
привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать
исполнение гимна "Боже Царя храни" неуверенными и определенно нетрезвыми
голосами. Кто так бурно веселился в помещении "Центральной гостиницы", да еще
при открытых окнах, мне известно не было. Перед зданием собралась большая толпа
любопытных. Среди нее, я заметил и команду только что мобилизованных казаков,
шедших на сборный пункт. Пение заинтересовало станичников. Сбросив свои мешки на
землю, они разместились на тротуаре и, почесывая затылки, громко обменивались
впечатлением. И по адресу певших и по адресу Донской власти раздавались более
чем нелестные отзывы и злобно критические замечания. Поспешив в штаб, я вызвал
начальника гарнизона ген. Родионова и приказал ему немедленно прекратить
неуместное пение, а если он найдет нужным, то и весь пир. Как вскоре выяснилось,
кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске
на отдыхе. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь
мягко, с большим протестом. Очевидно, они не могли осознать всю неуместность
своего поведения в такое для нас критическое время, когда казаки только что
поднимались против Советской власти и когда подобные эпизоды могли иметь роковое
последствие. Только ссылка начальника гарнизона на мое приказание, побудила их,
в конечном результате, покориться распоряжению. Но зато, на следующий день, во
все стороны на меня летели жалобы и протесты. В них обвиняли начальника штаба
Войска Донского и в "левизне" и несправедливом отношении к офицерам
Добровольческой армии и в умышленном их притеснении. И долгое время этот случай
вызывал в обществе разнообразные комментарии и страстные споры, пока я,
изведенный вечным о нем напоминанием, не сказал: "Да, да, пусть все знают, что я
не был, не есть и никогда не буду тем монархистом, который свою принадлежность к
монархической идее, доказывает пением священного гимна в пьяном виде".
259



Еще большего внимания заслуживает следующее, чрезвычайно интересное явление.
Некоторые офицеры -- добровольцы определенно усвоили мысль, что Дон -- источник,
откуда можно и нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и
недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Едва ли
можно предполагать, что такое явление могло бы иметь место, если бы оно как-то
не поощрялось свыше. Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в
отношении Украины. Но Украина борьбы с большевиками не вела. Все ее склады были
под ключом у немцев и потому, если кому-либо удавалось "стащить" нужное для Дона
и доставить в область, -- его расценивали, как героя, наделяли особым вниманием
и благодарностью. Подобным, например, способом "выкрали" и обманным путем
доставили в Новочеркасск несколько десятков аэропланов с запасными частями и
подвижными мастерскими, -- т. е. многомиллионное имущество.
Положение Дона было иное. Ведя напряженную и кровавую борьбу с большевиками, он
сам во всем нуждался. Связь Донского штаба со ставкой Добровольческой армии была
отлично налажена, при штабах находились представители командований и,
следовательно, каждый вопрос можно было разрешить путем переговоров и взаимных
уступок. Однако, Добровольческая тенденция была иная, быть может, как остаток
неизжитой еще партизанщины. Я не говорю о тех случаях, когда Добровольческая
армия, будучи в районе ст. Великокняжеской, освободила от большевиков несколько
населенных пунктов и до чиста их обобрала -- такова уж судьба освобождаемых.
Гораздо хуже, когда из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство офицеров --
добровольцев, об отобрании и увозе ими разного военного имущества. Сначала я
просто не верил, что могло быть что-либо подобное и чаще всего мой гнев
обрушивался на того, кто доносил о самоуправстве, а сам не принял нужных мер,
дабы решительно прекратить безобразие. И только тогда я убедился, что
самоуправство наших гостей переходит всякие границы, когда нечто подобное
произошло в самом Новочеркасске, т. е. под боком штаба. В один из обычных
вечерних докладов начальник военных инженеров полковник К. весьма взволнованно
доложил мне следующий случай. По его словам, в этот день, во время обеденного
перерыва, к нашему центральному гаражу подъехала группа офицеров--добровольцев.
Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и
стали хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в
том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой
автомобиль. Когда же дневальный, чувствуя что творится что-то неладное, пробовал
протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль,
укатили неизвестно куда. Оставить такой безобразный поступок без расследования,
значило бы, в будущем лишь поощрить подобные деяния. Я негодовал. Не понравилось
мне и держание нашего дневального, не употребившего оружия для защиты вверенного
ему имущества, на что он имел полное право. Я сделал замечание начальнику
инженеров за непорядок у него в гараже, приказал дневального примерно наказать,
а затем решил, с помощью коменданта города, тщательно расследовать этот случай,
дабы отыскать виновных. Сообщив об этом ген. Эльснеру, я сказал ему,
260



что впредь такие действия офицеров-добровольцев, будут рассматриваться как
мародерство и виновные будут предаваться военно-полевому суду. Вместе с тем,
было отдано приказание всеми мерами, вплоть до применения вооруженной силы,
прекращать в будущем подобные самоуправства и виновных арестовывать. Об этом
нашем распоряжении я поставил в известность и ген. Эльснера. Последний горячился
протестовал и по обыкновению перекладывал все на наше пристрастие к
офицерам-добровольцам. Он категорически отрицал возможность участия в этом
происшествии офицеров Добровольческой армии, упорно считая, что все было
проделано переодетыми большевиками. Но и при таком предположении, казалось бы,
ген. Эльснер должен был приветствовать строгие меры, вводимые нами. В конечном
результате отыскать виновников нападения на гараж нам не удалось, но
расследование определенно установило, что они своевременно успели перейти
Кубанскую границу и скрыться в районе Добровольческой армии.
Приведу еще случай, ярко рисующий тыловые нравы того времени. Равняясь на главу
войска -- Атамана, его ближайшие помощники жили чрезвычайно скромно. Сам П. Н.
Краснов занимал в атаманском дворце только три комнаты, а четвертую обратил в
склад для сбора пожертвований для армии, где обычно целый день работала его
супруга Лидия Федоровна, заботливо разбирая вещи, сортируя их, пакуя и отправляя
частям на фронт. Во дворце жил и председатель совета Управляющих ген. А.
Богаевский, бывший одновременно и Управляющим отделом иностранных дел. Его Петр
Николаевич приютил у себя как своего старого друга. Ниже читатель увидит игру
Африкана Петровича Богаевского и узнает к