е. Говорили, например, что
именно во время первой брачной ночи неискушенной девушке был пре­подан  урок
изощренного разврата и что  она потом, уже  не в силах  противиться  желанию
повторения,  искала  источник порочного наслаждения  в каждом мужчине.  (При
этом  совершенно  оставлялось  в  стороне,  что  Анна  Александровна тут  же
рассталась с тем, кто якобы и доставил ей незабываемое наслаждение.)
     В этом смысле соединение Анны Александровны и моего отца -- "сибирского
мужичка" -- казалось великосветским толкователям поступков людей, им чуждых,
а стало  быть, непонятных  и  раздражающих, исключи­тельно пикантным  и даже
остроумным.
     Люди  с  действительными  подобными наклонностя­ми  страстно  стремятся
приписать  другим  свои пороки, тем самым  расширяя  круг  и  пытаясь  таким
образом как будто узаконить разврат --  смотрите, восклицают они, все делают
это. И я  затрудняюсь утверждать, что в наго­ворах на  Анну Александровну  и
отца отразились только упреки. Если иметь в виду то, о чем я сейчас сказала,
--  можно подумать,  что, в известной части, в таких сплет­нях содержалось и
сочувствие -- наделение людей,  чье поведение  и  мотивы  были  непонятными,
знакомыми пороками,  явилось попыткой  хоть  как-то объяснить их.  Попытка с
негодными средствами.
     Но все это к слову.


     Глава 16 ГОРОХОВАЯ, 64
     Стол и общество -- Откуда брались деньги --
     -- Распутин и полиция -- Сети --
     -- Дамский кружок -- Бедная Муня
     Стол и общество
     А  в тот момент добрая  Анна Александровна, помо­гавшая всем  и всегда,
искала нам подходящую квартиру. И нашла -- на Гороховой, 64.
     Оплату квартиры  взяла на себя  собственная его ве­личества канцелярия.
Этим, кстати,  и исчерпывались средства, получаемые отцом от Николая Второго
и  Алек­сандры  Федоровны.  Руднев,  хорошо знакомый  с  доку­ментами разных
следственных комиссий, не нашел ниче­го другого: "Единственное, что позволял
себе  Распу­тин,  это  оплату  его   квартиры  из  средств  собственной  его
величества канцелярии, а также  принимал подарки собственной  работы царской
семьи -- рубашки, пояса и прочее".
     При этом у нас за  столом собиралось самое разнооб­разное общество.  По
не знаю  как  установившемуся  пра­вилу  все приносили  в качестве гостинца,
обязательного  при  посещении  милого тебе  дома, именно какую-ни­будь  еду.
Отец, что называется, не  перебирал.  Годы, про­веденные вне  дома, приучили
его быть благодарным за любую пищу. Мяса же он не ел вообще. Но не по обету,
просто не любил. (Хотя, думаю,  отец все-таки ел бы мясное, если бы собрался
вылечить зубы, всегда дос­тавлявшие ему хлопоты.)
     В Покровском мы ни в  чем не нуждались  -- были сыты и  даже знали, что
такое городские сласти и десер­ты. Но только на  Гороховой я увидела в одном
месте столько икры, дорогой рыбы, фруктов -- наших и за­морских.
     Приносили и свежий  хлеб  -- белый, черный и серый.  Даже  возникал род
соревнования между  теми, кто его  приносил.  Норовили  выпекать  особенный.
Помню хлеб с  изюмом, с луком,  с какими-то  кореньями. (Отец  ло­мал  хлеб,
никогда не резал  ножом.)  Кроме  свежего  хлеба выставляли "черные" сухари.
Отец,  можно сказать,  ввел  в  Петербурге  моду на такие сухари.  Их  стали
подавать в салонах. (Разумеется, там они были не едой, а скорее экспонатом.)
     Отец  очень  любил  картошку и кислую  капусту.  Надо  ли говорить, что
гости, и самого аристократического разбора, ели то же, что и он.
     Этот порядок нарушался только в одном случае. Отец не  любил сласти, но
обожал  угощать ими  других.  Иног­да  дело  доходило до  конфуза  -- гость,
неосторожно  при­знававшийся в пристрастии к  пирожным, должен был  под смех
присутствовавших съесть все блюдо.
     Много говорили о пристрастии отца к водке. Это не­правда. Он мог выпить
одну-две рюмки, но не больше.  Предпочитал мадеру и портвейн. Интересно, что
вся­кий  раз  отец  вспоминал,  какое  прекрасное  сладкое  вино готовили  в
монастыре. Говорил: "Я много его (вина) перенести могу".
     Отдельная история -- сидение за самоваром. Именно сидение, а не простое
чаепитие. Когда мы переехали на Гороховую, мне было 11 лет и я не могла даже
поднять этот самовар. Отец, чтобы посмеяться, говорил под мой очередной день
рождения:  "Ну-ка,  уже  можешь  нести самовар?".  К  14  годам мне  удалось
благополучно донес­ти его до кухни.

     Откуда брались деньги
     Конечно,  нужны были и деньги.  Отец  не  посвящал  меня в эту  сторону
жизни, но я знала -- если что-ни­будь надо -- проси у Симановича, он даст.
     Сам  Симанович  писал:  "Николай Второй  знал,  что  пока  его  любимец
находится на  моем  попечении,  тот  ни  в чем не  будет нуждаться. Распутин
принимал мои услуги и никогда не спрашивал об их мотивах.
     Если бы Распутин думал  о собственных выгодах, то он накопил бы большие
капиталы. Ему не стоило бы много труда получать от лиц, которым он устраивал
должности и всякие другие выгоды, денежные вознаг­раждения. Но он никогда не
требовал  денег.  Он получал  подарки,  но  они  были  невысокой  стоимости.
Напри­мер, ему дарили одежду или платили по  его счетам. День­ги он принимал
лишь  в тех  случаях,  если  мог ими кому-нибудь помочь. Бывали случаи,  что
одновременно с ка­ким-либо богачом у  него находился бедняк,  хлопочу­щий  о
помощи. В таких случаях он  предлагал богачу да­вать бедному  несколько  сот
рублей. С особым удоволь­ствием он помогал крестьянам".
     Вот еще одно важное свидетельство относительно вопроса о деньгах и моем
отце.  Руднев: "При  этом надо  заметить,  что он  свою  роль выдерживает  с
удивительно  простодушной последовательностью.  Как  показало  об­следование
переписки по  сему поводу, а  затем как  под­твердили и  свидетели, Распутин
категорически   отказы­вался  от  каких-либо  денежных   пособий,  наград  и
поче­стей  несмотря   на  прямые,  обращенные  со  стороны   их   величеств,
предложения".
     Надо обратить внимание на это замечание Руднева
     -- "с простодушной последовательностью". Отец не ви­
     дел ничего дурного в том, что о нем кто-то заботится.
     При этом было не важно, что речь могла идти о тысяч­
     ных суммах. "Сколько им Бог дал, столько они мне дают",
     -- говорил отец. Тот, кто знает о бытовой стороне стран­
     ствующих, понимает, как естественно для любого из
     них  принимать  даяние.  Они  не попрошайничают. Они  дают  возможность
имущим помочь нуждающимся.
     Применительно к нуждам  отца дом оказался идеаль­ным. Он располагался в
глубине улицы, во двор вел про­ход под аркой.
     Наша  квартира  находилась  на  третьем этаже.  Отец  смеялся:  "Высоко
залетели!"
     Меня  привело в восторг то, что квартира оказалась такой большой --  из
пяти комнат, хотя и обставленных разнокалиберной мебелью. Убранство квартиры
нельзя было назвать роскошным или просто  элегантным. Но, надо сказать, отец
не придавал  этому никакого значе­ния, потому что  не понимал элегантность и
роскошь.  Я  уже  говорила  о том, что  в представлениях  о  красоте он  жил
деревенским запасом.  И, как  большинство  де­ревенских жителей, предпочитал
богатое  красивому, вернее,  смешивал  это, не придавая в  действительнос­ти
никакой цены.
     Впервые  в жизни  у меня появился не собственный угол, а целая комната.
Надо сказать, я быстро усвоила преимущества своего нового положения.
     Распутин и полиция
     Отцу же  больше всего  нравилось то, что  по черной лестнице можно было
выйти в переулок позади дома. Дело в том, что очень быстро после  знакомства
отца с царской семьей  за ним установили слежку, которая по­том не оставляла
его.
     Руднев:  "Одним  из  самых ценных  материалов  для  освещения  личности
Распутина послужил  журнал на­блюдений негласного надзора, установленного за
ним  охранным  отделением и  веденного до самой  его  смер­ти. Наблюдение за
Распутиным  велось  двоякое:  наруж­ное  и внутреннее. Наружное сводилось  к
тщательной  слежке при выездах его из квартиры, а внутреннее осу­ществлялось
при  посредстве  специальных агентов, ис­полнявших обязанности охранителей и
лакеев. Журнал этих наблюдений велся с поразительной точностью изо
     дня в день, и в нем отмечались даже кратковременные отлучки, хотя бы на
два-три  часа, причем обознача­лось как время выездов и возвращений,  так  и
все встре­чи  по  дороге.  Что  касается внутренней агентуры,  то  последняя
отмечала фамилии  лиц,  посещавших Распу­тина,  и  все  посетители аккуратно
вносились  в  журнал; так  как фамилии  некоторых  из них  не  были известны
агентам, то в этих случаях описывались подробно при­меты посетителей".
     Белецкий:  "Что  касается  личной  охраны   Распутина,  то  с  приездом
полковника Комиссарова я учредил двой­ной контроль и проследку за Распутиным
не только фи­лерами начальника охранного  отделения Глобачева, но и филерами
Комиссарова;  заагентурил всю домовую  при­слугу на Гороховой,  64, поставил
сторожевой  пост  на  улице, завел для выездов Распутина особый автомобиль с
филерами-шоферами;  для  наблюдения за выездами  Рас­путина  с  кем-либо  из
приезжавших   за  ним   на  извозчике  завел  особый  быстроходный  выезд  с
филером-кучером. Затем, все лица, приближавшиеся  к Распутину или близ­кие к
нему, были, по моему поручению, выясняемы, и на каждого из  них составлялась
справка".
     У  того  же:  "Был выработан план охраны, сводив­шийся к командированию
развитых  и  конспиративных  филеров,  коим  было  поручено,   кроме  охраны
Распути­на, тщательно наблюдать за его жизнью  и вести подроб­ный  филерский
дневник,  который к моменту оставле­ния мною  должности представлял собой  в
сделанной  сводке   с  выяснением  лиц,   входивших   в  соприкоснове­ние  с
Распутиным,   весьма   интересный   материал   к  об­рисовке   его,  немного
односторонне, не личности, а жизни. Затем в село Покровское был командирован
филер  на постоянное  жительство,  но не  для охраны, так  как  таковая,  из
постоянных при  Распутине филе­ров, в несколько уменьшенном  только составе,
его со­провождала и не оставляла его и при поездках,  а для "освещения", ибо
на месте, как выяснилось, агентуры завести нельзя было".
     Обращу внимание на несколько фраз из записок Белецкого.
     Во-первых,  о   том,  что  обрисовка   отца   таким   обра­зом   велась
односторонне: "не личности, а  жизни". Это очень примечательно.  Возьмите на
себя труд прочитать все имеющиеся сейчас воспоминания об отце. Вы не увидите
там  личности. Судя по  ним, не было  такого че­ловека -- Григория Ефимовича
Распутина. Был какой-то почти чиновник, делец, предприниматель. Уверена, что
не случайно никто из записчиков не обращается к "Житию опытного странника" и
"Размышлениям".  Кос­нись они их, сразу вышло бы наружу, что их  толкова­ние
жизни отца не совпадает с живой его личностью.
     Во-вторых, о  том, что "на месте, как выяснилось, агентуры завести было
нельзя". "На  месте"  отца знали  слишком хорошо и не  считали  возможным  и
нужным шпионить  за ним -- отец в  их глазах всегда  был открыт  и ничего не
делал предосудительного.
     Сети
     Так для чего же все-таки вокруг отца сосредоточива­лись такие силы в то
время, когда интересы трона тре­бовали другого их направления?
     Ответ можно  найти у Жевахова: "Он был типичным олицетворением русского
мужика  и,  несмотря  на  свой  несомненный ум,  чрезвычайно легко попадал в
расстав­ленные  сети.  Хитрость,  простодушие,  подозрительность  и  детская
доверчивость, суровые подвиги  аскетизма  и  бесшабашный  разгул, и над всем
этим  фанатическая преданность царю  и презрение к своему собрату мужи­ку --
все это уживалось в его натуре, и, право, нужен или умысел,  или недомыслие,
чтобы  приписывать  Рас­путину   преступления  там,  где   сказывалось  лишь
прояв­ление его мужицкой натуры".
     Следя  за  отцом,  говоря  словами Александры  Федо­ровны,  "бриджисты"
искали  случая  завлечь  его в  искус­но расставленные  сети.  (Потом я  еще
расскажу  об этом и о том,  как  они преуспели  в этом, вернее, думали,  что
преуспели.) Таким образом они надеялись скомпрометировать не только отца, но
и царскую семью. Продолжа­лась игра, начатая Марией Федоровной.
     Вчитайтесь  в слова Жевахова.  В  них,  явно  помимо  воли автора, есть
нечто,  заставляющее   посмотреть  на  проис­ходившее  другим,  непредвзятым
взглядом.
     Жевахов  пишет:  "Несмотря  на  несомненный  ум,  он  легко  попадал  в
расставленные сети".  Попадал или сам шел в  них?  Уверена --  шел сам,  все
прекрасно  понимая.  Он  оставался опытным  странником,  хотел  понять, "где
край".  При  этом  прекрасно  знал,  что "упадет". Вспомни­те:  "Я маленький
Христос".
     Обратите внимание на приговор Жевахова: "Фана­тичная преданность царю и
презрение  к  своему  собрату --  мужику".  Первое  -- бесспорно,  второе --
невозможно. Отец  любил  Николая  именно,  как и  может только лю­бить  царя
мужик,  осознающий и чувствующий  себя му­жиком  везде  --  и  в избе, и  во
дворце.  Добровольно  идя в сети,  расставляемые врагами трона,  отец  хотел
пока­зать царю, кто находится рядом, кто лицемерно уверяет Николая Второго и
Александру  Федоровну  в преданно­сти  и  готовности умереть за них.  И  чем
дальше заходило дело, тем озлобленнее становились враги царя и отца.
     И кроме того, презирая свое сословие, разве прояв­лял  бы отец так явно
свою к  нему принадлежность -- и в одежде, и в манерах.  И разве стал бы  он
оказывать такое преимущество своим собратьям, когда те прихо­дили к нему как
просители?
     Императрица очень  опасалась,  зная нравы  своих при­дворных,  за жизнь
отца. Она приставила к отцу свою охрану  --  у  дома дежурили  полицейские в
мундирах.
     Анна Александровна передавала  мне  слова Алексан­дры  Федоровны: "Я не
могу позволить, чтобы с Григо­рием Ефимовичем что-нибудь случилось.
     Он -- спаситель Алексея, а, значит, и наш спаси­тель. Григорий Ефимович
пришел к  нам вместе с  Гос­подом, когда уже никто не мог помочь.  Он сделал
не­возможное. Пока Григорий Ефимович с нами -- я спо­койна за всех нас".

     Дамский кружок
     Итак,  при  добром Аннушкином  участии  мы устрои­лись  в  новом  доме,
оказавшемся для отца последним земным пристанищем.
     Ничего  другого,  кроме того,  что  составляло  жизнь  отца  в  доме  у
Сазоновых,  на  Гороховой  не  происходило.  Только  теперь  отец  мог  себе
позволить  принимать боль­шее  число  посетителей и  во всякое время дня. Но
пра­вилом был прием между 10 часами утра и 1 часом дня. За это  время иногда
проходило по 200 человек.
     Вот  свидетельство Руднева' "Вообще  Распутин  по природе  был  человек
широкого размаха;  двери его дома были всегда открыты;  там всегда толпилась
самая раз­нообразная публика, кормясь на его счет".
     И  это в  общем  верно  -- самая разнообразная. Руднев-то  намекает  на
неразборчивость  отца, якобы прибли­жавшего к  себе фигур  далеко  не первой
руки, но  это не так. Принимал он всех, кто  в нем нуждался, а прибли­жал --
избранных.
     Кроме привычных  уже просителей  всякого рода  у нас собирался довольно
тесный  круг по-настоящему пре­данных  отцу людей  -- по преимуществу женщин
разных возрастов. Первой среди них была, разумеется, Анна Александровна.
     Вот  как пишет  Руднев:  "Она стала  самой  чистой  и  самой  искренней
поклонницей  Распутина, который до последних дней своей жизни рисовался ей в
виде свято­го человека, бессребреника и чудотворца".
     Выше,   чтобы  обрисовать  учительские   настроения  отца,  я   привела
свидетельство  проповеди,   относящееся  как  раз   к  этому  времени.  Если
кто-нибудь,  оставаясь   объектив­ным,  сможет   найти  в  ней   хоть  каплю
предосудительно­го, пусть заявит об этом. Но смею утверждать, что до сих пор
никто не вызвался свидетельствовать, что отец гово­рил в  кругу своих учениц
что-либо недостойное.
     Из дальнейшего  станет ясно,  что ядро  кружка  пред­ставляли  женщины,
искавшие утешения,  а не  возбуждения чувств. Именно на такие  уставшие души
отец дей­ствовал умиротворительно -- от царицы до кухарки.
     Разумеется, никакой организации не  было. Был по­рыв с одной  стороны и
искреннее желание  помочь --  с  другой. Даже  вернее сказать  --  осознание
необходимос­ти помочь изверившимся.
     Когда  слухи об  этих  собраниях распространились,  поползли сплетни  о
развратных бдениях, и даже орги­ях, которыми руководил  отец, хотя, повторю,
ни тог­да, ни позже доказательств любого рода не нашлось. Кроме того, я могу
выступить  свидетелем  (понимая, впрочем, что для  многих и многих  вес моих
слов неве­лик):  я  приходила и уходила  в любое время дня,  двери комнат  в
нашей квартире никогда не запирались -- ни днем, ни ночью, и если  бы в доме
творилось какое-то непотребство, я знала бы.
     Вот слова из дневника  Джанумовой, тогда непремен­ной участницы кружка:
"В  столовой  разместилось  мно­гочисленное  исключительно дамское общество.
Казалось,   были  представлены  все  сословия.  Собольи  боа   аристок­раток
соседствовали со  скромными  суконными платья­ми  мещанок.  Стол  сервирован
просто. Пили чай".
     После  чаепития  обыкновенно  пели  что-нибудь бо­жественное. Посуду со
стола прибирали  по  очереди.  Каж­дая  --  в свой день. И  мыли тоже  -- по
очереди. Я и сей­час  вижу холеные руки аристократок и сияние брилли­антов в
грязной воде.  (Как переменчива судьба! Тогда они мыли  посуду, подлаживаясь
под строй нашего дома, а  всего  через несколько лет  многим из них пришлось
стать настоящими судомойками  в Париже или Констан­тинополе. А бриллиантов и
след простыл.)
     Бедная Муня
     Среди посещавших эти  собрания была Мария  Евге­ньевна Головина (ее все
называли Муня), красивая, печальная молодая женщина.
     Она  была обручена с князем Николаем  Юсуповым, старшим братом Феликса.
Но, к несчастью, Николая
     убили  на  дуэли. Сразу  же стало известно, что  он стре­лялся, защищая
честь женщины, с которой у него был роман, но женщина эта -- не Муня.
     Мария Евгеньевна была  совершенно  прибита  -- по­гиб любимый, накануне
свадьбы; и  погиб, защищая честь другой  женщины, с которой состоял в связи,
очевид­но,  довольно  давно.   Обман,  пропасть,  катастрофа.   Из   полного
благополучия Муня попала в ад.
     Мир  перестал  существовать  для  нее.  Мария  Евгень­евна   пришла  за
утешением  к отцу, и утешение  такое она нашла в  нашем доме. Муня говорила:
"Слово Григо­рия Ефимовича становится плотью".
     Старшие Юсуповы сохранили теплые чувства  по от­ношению к девушке, едва
не ставшей  им снохой. Муня часто  бывала в  их доме.  Именно от нее Юсуповы
узнали о моем отце.
     Анна Александровна рассказывала мне со слов Муки, что когда та говорила
о  "святом старце",- на лице  Фе­ликса блуждала какая-то странная улыбка. Он
как бы предвкушал неизведанную еще игру.

     Глава 17
     ФЕЛИКС, КНЯЗЬ СОДОМА
     Несметные богатства -- Провидение --
     -- Дурные наклонности -- Любовный урок --
     -- Порочный маскарад -- Роковое знакомство --
     -- Феликс наблюдает -- Напуганный собой
     Несметные богатства
     Теперь самое время показать подробно, кто такие Юсуповы вообще,  и  что
такое Феликс Юсупов.
     Анна Александровна  была  знакома  с Феликсом, как и  вообще  с  семьей
Юсуповых,  с детства. Ее положение  (напомню, что  она происходила  из семьи
Танеевых, и ее отец  -- Александр  Сергеевич -- был  начальником собственной
канцелярии Николая  Второго)  позволяло ей  часто бывать  на  приемах в доме
князей  и  в  других местах,  где можно было  встретить  золотую молодежь, к
которой Юсуповы-младшие, безусловно,  принадлежа­ли. Так что многое я знаю о
Юсуповых   от   Аннушки.  Имея  множество  доказательств   ее  открытости  и
совершенной  доброты даже к тем, кто к ней самой был зол и не скрывал этого,
убеждена в достоверности  всего  слышан­ного  (даже в самой делика