штанами" и сказала.
     Но даже недоброжелатели не могли не замечать уси­лий, которые прилагала
Александра  Федоровна, чтобы помочь раненым. При  этом важно, что делала это
она  по наставлению отца. Александра  Федоровна говорила Анне Александровне:
"Я замечаю, что в моем присутствии больные действительно держатся спокойнее,
когда я  держу их за руку, они говорят, что боль утихает.  Я ду­маю, это  от
того, что все  мои мысли сосредоточены на нашем Друге. Я стараюсь поступать,
как он".
     Гурко: "Осенью  1915 года во дворец прибыла депута­ция  от Св.  Синода,
привезшая государыне благословен­ную грамоту  за  ее деятельность  на пользу
раненых; го­сударыня была столь смущена, что заявила о невозможности для нее
выйти к прибывшим архипастырям, так как чувствует, что горловая спазма лишит
ее  способно­сти  промолвить хотя бы несколько  слов.  Надо было упот­ребить
много усилий, чтобы убедить ее  выйти к иерар­хам церкви,  причем  маленький
наследник принимал в этих уговорах очень деятельное участие".
     Каверзы и поклепы
     Однако это не мешало врагам трона продолжать пле­сти интригу.
     Здесь приведу свидетельство Руднева относительно того,  к каким уловкам
прибегал "честнейший молит­венник" Труфанов: "Года за полтора до  переворота
1917 года известный бывший монах Илиодор  Труфанов при­слал в  Петроград  из
Христиании  свою жену с поруче­нием предложить царской семье купить у него в
руко­писи написанную им книгу, выпущенную впоследствии под названием "Святой
черт", где он описывает отно­шение  Распутина к царской семье, набрасывая на
эти отношения тени скабрезности. Этим  вопросом заинте­ресовался Департамент
полиции, и на  свой  риск  и  страх вступил  в переговоры с женою Илиодора о
приобрете­нии этой  книги,  за  которую Илиодор просил, насколь­ко помню, 60
000 руб. В конце концов дело это было представлено на усмотрение императрицы
Александры Федоровны, которая с  негодованием  отвергла гнусное  предложение
Илиодора,  заявив,  что  "белое не сделаешь черным,  а чистого  человека  не
очернишь".
     Кстати, отец часто повторял: "Все минется, одна правда останется".
     По  соображениям  Труфанова  и  его  покровителей, подлинным правителем
России был мой отец. Дальше  рисовалась леденящая картина:  "безумный монах"
(так прозвал отца Труфанов, хотя тот ни монахом, ни бе­зумным не был) и Анна
Александровна Вырубова всту­пили в  сговор  с немецкой шпионкой, царицей. Их
цель -- гибель России.
     Трезвой  мысли в поклепах  искать  трудно. Зато можно одним  замечанием
разрушить и без того шаткий домик наговора.
     В ряд заговорщиков поставлена Анна Александровна. Ей в вину кроме любви
к  царской семье и привязанно­сти к отцу  недоброжелатели трона поставить не
смогли ничего. Но и этого оказалось достаточно: зачем любит?
     На какие  каверзы,  какое  шпионство она  при  своем  простодушии  была
способна? Какие секреты выведы­вать? Какие  тайны  хранить?  Она,  сделавшая
достояни­ем света потаенные страницы личной жизни...
     На руку врагам трона  были и "невинные"  забавы  мо­лодых аристократов.
Анна  Александровна  как-то  расска­зала, как ее  невестка,  придя  на  чай,
смеясь, сообщила:
     -- Мы распустили новые слухи о Николае. Это так весело!

     Глава 28 СМЕРТЬ РЯДОМ
     Диета Феликса -- "Ему нужен я" --
     "Афедроны помешали" -- Попытка совращения --
     -- Ожидание ужаса -- Прощание с царской семьей --
     -- Печать гибели -- Утро последнего дня --
     -- Последний ужин -- Круг замкнулся
     Диета Феликса
     Участь  России  не  сказывалась  на  судьбе  Феликса  Юсупова,  который
старался, не слишком, впрочем, усердно, стать нормальным мужем.
     В  марте 1915 года Ирина Александровна родила ему дочь. Царь  принял на
себя хлопоты крестного отца, а вдовствующая императрица, прабабушка ребенка,
-- крестной матери.
     Вскоре  после  этого  отец  Феликса был  назначен ге­нерал-губернатором
Москвы,  но там  он вскоре  попал  в затруднительное положение  из-за  своих
диктаторских замашек.
     Выставляя  идейные  начала в разговорах о причинах участия  в  убийстве
моего отца, Феликс никогда, разу­меется, и не заикался об истории отставки в
1915 году Юсупова-старшего  с поста начальника  Московского военного округа.
Не в силах мстить царю, он мстил мо­ему отцу. Уверена, что он складывал свою
месть из ка­мешков, представлявшихся ему глыбами. Но это было так мелко!
     Феликс   Сумароков-Эльстон   не  был  надежным  чело­веком   для  такой
должности. Сказалось то, что, получив
     через женитьбу титул князя  Юсупова, он старался  ут­вердиться в  новом
"сиятельном"  положении. Но  делал  это слишком напористо.  Он  считал любое
противодей­ствие  личным вызовом и следствием  предательства и был  убежден,
что  несогласные  с ним действуют заодно  с  партией  сторонников  Германии,
относя к  последним царицу и  моего  отца.  Сумароков-Эльстон  с готовностью
присоединился к заговору,  преследовавшему цель  свер­гнуть  царя,  заточить
царицу в монастырь и сослать мое­го отца обратно в Сибирь.
     Мой  отец  (вернее, его смерть) превратился  для Фе­ликса  в навязчивую
идею. Но Феликс не был бы самим собой, если бы не нагромоздил вокруг пошлого
уголов­ного убийства "роковые страсти", сообразные  его про­тивоестественным
наклонностям.
     Семейную  жизнь с Ириной Александровной  Феликс  называл "диетой". Опыт
порочной  страсти никогда не оставлял  его.  (При этом не  стану отрицать --
Феликс любит  жену  и  живет  с ней до  сих  пор. Хотя  кто загляды­вал в их
спальню?) Отношения  с Дмитрием,  то  возоб­новлявшиеся,  то затухавшие,  не
слишком привлекали Феликса. С полным подчинением Дмитрия для Феликса исчезла
острота, а значит, притягательность связи.
     "Ему нужен я"
     Подчинить  себе Распутина, подавить и раздавить -- вот цель,  достойная
артиста, каким, без сомнения, во­ображал себя Юсупов.
     По  Петербургу  ходили  слухи,  похожие  на  сказку.  Будто  бы  Феликс
закрывается в особой комнате  своего  огром­ного дворца и часами смотрит  на
бесценную  жемчужи­ну  "Перегрину"  --  гордость  ювелирной  коллекции  рода
Юсуповых.  Эта жемчужина --  по  преданию  --  одна из  двух, принадлежавших
некогда египетской царице  Кле­опатре. Вторую великая грешница растворила  в
уксусе на пиру, данном ею в честь Антония. Так вот, Феликс будто бы впадал в
мистический  транс  от  созерцания огромной  жемчужины и,  выходя из комнаты
после сеанса,  воображал себя  самой Повелительницей Египта. Не знаю, правда
ли и  другое:  будто Феликс  в память своего кумира Уайльда устраивал тайные
представле­ния пьесы "Суламифь", где роли  и Суламифи,  и Иоан­на Крестителя
исполняли  мальчики из балетных.  В  глав­ный же момент действия проливалась
настоящая кровь. Подробности передавались самые отвратительные.
     Нуждаясь   в  доверенном  лице,   Феликс  отправился   навестить  Марию
Евгеньевну  Головину.  Он изложил  ей  свои  желания, напустив  поэзии ровно
столько, сколько  понадобилось,  чтобы  сбить с  толку добрую душу,  пол­ную
сочувствия. В подобных делах  Мария  Евгеньевна была невежественна и  поняла
все  так, будто  бедный  Феликс наконец-то захотел излечиться.  Она с  жаром
принялась  уговаривать  его  повидаться   с  человеком,   которого  счи­тала
воскресшим Иисусом Христом. Как бы там ни было, их цели сошлись.
     Местом встречи  был назначен  снова  дом Головиных. Там, перемолвившись
парой слов, Феликс и отец дого­ворились о следующей встрече -- у нас дома.
     Как-то мы с  Варей,  вернувшись с прогулки, увидели красивого изысканно
одетого  молодого человека,  бесе­довавшего с отцом  в столовой. Это  и  был
князь  Юсупов. Мы  пробыли  в столовой  не больше  пяти минут,  обме­нявшись
ничего не значащими фразами. Я обратила вни­мание только, что на столе стоял
один  бокал с вином. При нас отец отпил из него один раз, а потом Феликс  не
выпускал  бокал из рук, то и дело прикасаясь губами к краю в том  месте, где
оставались следы губ отца.
     После ухода Феликса я спросила отца, зачем тот при­ходил. Отец ответил,
что за помощью. И добавил:
     -- Ему нужен я.
     С того дня молодой Юсупов стал у нас в доме посто­янным гостем.
     "Афедроны помешали"
     Несмотря  на то, что война  продолжалась уже более  двух лет, Юсупов ни
разу не выказал желания отпра­виться на фронт.
     Тогда  существовал  закон, принятый в интересах кре­стьянских семей, по
которому единственного сына нельзя было призвать в армию. Однако в законе не
уточ­нялось, что он применим только к  крестьянским семь­ям. Этой лазейкой и
воспользовался  Феликс. Он дей­ствительно  остался  единственным сыном после
смерти старшего брата  -- Николая, но его  никак нельзя было отнести к числу
"незаменимых кормильцев семьи". Тем не менее, он прикрывался этим законом до
тех пор, пока царица выговорила ему за нежелание служить.
     Деваться было некуда. Феликс записался в Пажеский  корпус (там готовили
офицеров). 29-летний Феликс ока­зался самым  старшим  среди однокашников,  в
большин­стве почти подростков. Будь на месте Феликса нормаль­ный мужчина, он
стал бы опекуном младших, подавая хороший пример.  Другой, но -- не  Феликс.
Он усмотрел  в своем новом  положении  приятные возможности.  Го­ворили:  "У
Феликса закружилась голова в цветнике". Военные науки Феликс "не превзошел",
-- "афедроны помешали". Это правда, да и сам Феликс не скрывался.
     Попытка совращения
     Отец не  обманывался относительно  порочности Фе­ликса и его намерений.
Но он был уверен, что сумеет переломить волю князя. Была  и  еще причина, по
кото­рой отец взвалил на себя эту ношу.
     Зная, что мать Феликса близка  с великой княгиней Елизаветой Федоровной
и что  они  обе возглавляют  одну из  самых деятельных  оппозиционных царице
групп, отец  надеялся,  что, помогая Феликсу,  завоюет их  друж­бу  или,  по
крайней  мере,  добьется  их  непротивления,  сможет  погасить  ненависть  и
прекратить заговоры, уби­вавшие Россию.
     Визиты князя  держались в тайне,  но Анна Александ­ровна о них все-таки
узнала. Она, думая предупредить  отца,  принялась уговаривать его прекратить
встречи с Феликсом. Она говорила:
     -- Феликс погиб. Он способен за собой потянуть всех.
     Отец отвечал:
     -- Пока пакостит, не погиб.
     Думал, что успеет остановить и остановиться на краю.
     Феликс же  прилежно исполнял  свою  роль. Он  делал вид,  что поддается
лечению, в то же время пытаясь вов­лечь отца в игру на роль любовника.
     Стараясь избежать огласки, Феликс всегда приходил к нам в дом по черной
лестнице. Но в  доме не считал нужным  стеснять себя  --  говорил  громко  и
откровенно. Слуги или те, кого он считал таковыми, в расчет не брались.
     Дуня говорила:
     -- Он смотрел на меня незрячими глазами.
     Однако Дуня была там и слышала их разговоры. От
     нее я и знаю о многом, что тогда происходило.
     Однажды  Феликс пришел  пьяным.  Не  стал  дожидать­ся отца в столовой,
сразу проследовал в кабинет. Когда отец через несколько минут вошел туда, он
увидел  на  кушетке голого  Феликса.  Не оставалось сомнений в  том,  что  у
Юсупова на уме.
     Отец  ударил  Феликса  и  приказал убираться.  Мгно­венно протрезвевший
Юсупов кое-как оделся и выбе­жал прочь.
     Ожидание ужаса
     Зима  1916 года даже для России была  суровой. При­ходилось туго  всем.
Хуже всех --  солдатам  на фронте от западной границы до самого Урала. Плохо
одетые,  пло­хо накормленные  и плохо вооруженные,  они  совсем пали  духом.
Началось повальное дезертирство.
     В Петрограде и Москве женщины выстраивались в очереди у хлебных лавок и
стояли  на морозе целый день.  Подойдя к  заветной  двери могли  узнать, что
хлеба нет. Ввели нормы на уголь и дрова.
     Отец впал в глубокое уныние.
     Все сорок пять лет своей жизни, за исключением очень коротких периодов,
мой отец был оптимистом. Он всегда считал, что на всякое зло найдется добро,
которое победит это зло; на всякое страдание всегда
     найдется  утешение;  милостивый  Господь   всегда  рядом  с  теми,  кто
обращается к Нему в нужде. Но  все-таки нужно, чтобы люди к Нему обратились.
Русские же, за редкими исключениями, вовсе  не  спешили  поклонить­ся  Ему в
ноги. А  раз  так, то им не на что надеяться;  им  уготованы  уничтожение  и
гибель.
     В своих мыслях он называл это "их" судьбой, но не своей собственной. Он
почему-то знал, что его  уже не будет, и ему не придется пережить последнего
мучи­тельного поражения и хаоса.
     Обрывки видений являли отцу картину  ужасающих несчастий. Он бродил  по
квартире, придавленный гру­зом своих предвидений.
     Из-за небывалых холодов работы по хозяйству в По­кровском замерли. Мама
разрешила Дмитрию поехать навестить нас. После  приезда Дмитрия отец немного
повеселел.  Но  когда настала  пора Дмитрию  возвращать­ся в деревню,  отец,
предвидя будущее, попросил его остаться на Рождество. Сказал:
     -- Это Рождество будет последним, которое суждено
     встретить вместе.
     Но Дмитрий обещал маме  вернуться с Дуней в По-кровское  до Рождества и
потому отказался.
     Отец, конечно, оказался прав в своем предвидении.
     Отец   начал   совершать   длительные  прогулки   в  оди­ночестве.  Его
сопровождали  лишь  охранники.  Теперь он  был  слишком  погружен  в мрачные
раздумья и не бол­тал с ними, как прежде.
     Однажды  под  вечер, после прогулки по набережной, отец  рассказал мне,
будто  видел,  как Нева  стала  крас­ной  от  крови  великих  князей.  Потом
отвернулся и, по­шатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо,
запечатал и отдал мне.
     -- Не открывай, пока не умру.
     Я неловко рассмеялась, -- не могла вообразить мир без отца.

     Прощание с царской семьей
     Тем временем Феликс нашел себе помощников.
     Великий  князь  Дмитрий  Павлович  легко  дал  себя  убедить  в правоте
Феликса. Уже  вдвоем они  принялись  за поиски сообщников. Все  дело  Феликс
хотел  обста­вить  идейно.  Он  знал,  что "большой  круг"  -- вдовствую­щая
императрица Мария Федоровна, великие князья, их  жены и приближенные заранее
приветствуют  любые  действия, направленные против Распутина.  Последнее  же
средство -- убийство -- тоже найдет их одобрение.
     Великая  княгиня Елизавета Федоровна  приехала из  монастыря  навестить
Александру Федоровну  и  произ­несла  против  Распутина  обвинительную речь.
Некото­рые  члены  Думы,  особенно  Маклаков  и Пуришкевич, поносили  отца в
каждом  своем   выступлении.  А   в  Сино­де   всерьез  обсуждали  опасность
"отвращения Распути­ным царевича от православной веры".
     Все вокруг было враждебным.
     Отец  зачастил  на  "Виллу  Родэ".  В  ответ  на  наши  уве­щевания  он
раздражался (что  было совершенно для  нас непривычно, и так с ним, прежним,
не вязалось) и буквально стонал в ответ:
     -- Скучно, затравили... Чую беду! Не могу запить того,
     что будет потом.
     Как-то утром  отец  вернулся  домой обессиленным и  едва  смог  одолеть
ступеньки. Упал на постель. Обхватил  голову руками, давя пальцами на глаза.
Было слышно едва различимое причитание:
     -- Только бы не видеть, только бы не видеть...
     Вдруг раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и
     узнала голос  царицы.  Она была  взволнована, даже  не пыталась  скрыть
истерики. Царевич отправился на фронт вместе с отцом,  чтобы  поднять боевой
дух в войсках, и заболел.
     -- Только Григорий Ефимович может помочь.
     Я  бросилась к отцу.  Он лежал, глядя невидящими гла­зами в  потолок, и
явно не  слышал ни  одного моего слова.  Лицо его было  пепельно-серым, руки
ледяными.

     Печать гибели
     Отец знал, что смерть рядом.
     Недаром же он  за три дня до  смерти  попросил  Си-мановича помочь  ему
советом в деле устройства им де­нежного вклада на имя мое и Варино.
     О том, что отец понимал безысходность  своего по­ложения, говорит и то,
что  он  решился  сжечь  все  пись­ма,  записки  и  другие  знаки  внимания,
полученные от  Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны.
Ему помогал Симанович. В  комнате они долго оставались сначала вдвоем, потом
отец выходил на  несколько минут. Возможно, Симанович воспользо­вался этим и
что-то   спрятал.  Точно  я  утверждать  ничего  не  могу.  На  все  вопросы
относительно тех событий он ничего мне сообщать не хотел.
     По   прошествии   времени,   когда  открывается  непонят­ное   и   даже
необъяснимое раньше, легко утверждать -- и я знал, что будет непременно так.
Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти.
     Для  лучшего  понимания  тогдашнего  настроения  отца  приведу  случай,
описанный Симановичем  и  произошед­ший гораздо  раньше, в  пору, когда отец
пребывал в  ином настроении  духа: "Однажды была  предпринята  попытка убить
Распутина. Несколько  молодых людей и офицеров сумели устроить себе доступ к
нему.  Вначале все было тихо,  но когда Распутин вышел на  середину комнаты,
офицеры  вскочили  и  обнажили  свои  шашки.  У штатских  появились в  руках
револьверы.  Распутин  от­скочил  в  сторону,  обвел  заговорщиков  страшным
взгля­дом и  вскрикнул:  "Вы хотите покончить  со мною!" За­говорщики стояли
окаменелые,  как  парализованные.  Они   не  могли  отвернуться  от  взгляда
Распутина.  Все  затихли. Случай  произвел  на всех  присутствующих  сильное
впе­чатление. Распутин пояснил:  "Вы были моими врагами, но теперь вы больше
не  враги.  Вы  видели,  что  моя  сила  победила. Не сожалейте, что вы сюда
пришли, но и не радуйтесь, что вы можете уйти. Не существует больше
     такой  власти, которая могла  бы  направить  вас против меня.  Ступайте
домой". Молодые люди опустились пе­ред Распутиным на колени и умоляли его их
простить.
     -- Я вас не прощу, -- ответил Распутин, -- так как я
     вас сюда не приглашал. Я не радовался, когда вы при­
     шли, и не горюю, когда вы уходите. Теперь уходите. Вы
     излечены. Ваши гибельные намерения пропали.
     Заговорщики оставили помещение".
     На следующий день позвонил Юсупов. Сказал, будто бы Ирину Александровну
мучат сильные головные боли, лекарства не помогают, вся надежда на отца. При
этом отец  знал,  что княгини нет  в Петербурге -- она  еще не  вернулась из
Крыма.
     Я умоляла отца не ехать к Феликсу. Но отец отмахнул­ся от моих страхов:
"Я ему нужен". Он шел на заклание.
     Встречу назначили на 16-е.
     Утро последнего дня
     Утром 16 декабря отец  в неурочный день засобирал­ся в баню. Но, против
обыкновения, при этом был со­всем невесел.
     Печально, но большую часть того дня меня дома не было.
     Вечером  пришла  Анна Александровна. Она  уже  от­бросила костыли, хотя
сильно хромала. Ее  послала ца­рица -- спросить совета отца, как поступить с
больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам.
     Я  отвела  Анну .Александровну в  столовую,  где отец  пил свою любимую
мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула:
     -- Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович.
     -- Все меняется, Аннушка.
     -- Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в
     комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты ка­
     зался великаном.
     Она снова вздохнула и передала нам подарки:
     -- Ее величество считает, что положение не так се­
     рьезно, чтобы надо было ехать в Царское.
     -- Пожалуй, только не пускайте к нему врачей.
     В  глазах  отца  была  бесконечная  грусть.  Он  уже тогда  знал, какой
трагически короткой окажется жизнь маль­чика.
     Последний ужин
     Подошло  время  ужина.  Отец  пил,  но не пьянел. Даже вдруг  пришел  в
веселое расположение духа. Катя подала ужин -- рыба, черный хлеб, мед -- все
его  любимые  блюда. (Только  сейчас  я  поняла --  тот  ужин  был  "ужи­ном
приговоренного".  Перед  казнью приговоренному  принято давать любимую  еду.
Отец точно знал -- это последний ужин.)
     Отец ушел  в  спальню переодеться