.  Позвал  меня. (Я  отметила, что  он
выбрал самую лучшую свою рубашку  -- шелковую, с голубыми васильками,  -- ее
вышивала Александра Федоровна.)
     Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ас­сигнаций.
     -- Это твое приданое -- три тысячи рублей, -- ска­
     зал отец.
     Около  семи часов раздался  звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич
Протопопов -- министр внут­ренних дел, часто навещавший нас.
     Вид у него  был  подавленный.  Он попросил нас  с  Варей  выйти,  чтобы
поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.
     -- Григорий Ефимович, тебя хотят убить.
     -- Знаю.
     -- Я советовал бы тебе несколько дней не выходить
     из дома. Здесь ты в безопасности.
     -- Не могу.
     -- Отмени все встречи.
     -- Поздно.
     -- Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты со­
     брался.
     -- Нет. Это не моя тайна.
     --   Ты  не  понимаешь,  насколько  серьезно   твое  положение.  Весьма
влиятельные  особы замыслили посадить на трон  царевича и назначить регентом
великого  князя Николая Николаевича.  А  тебя  либо  сошлют в Си­бирь,  либо
казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать.  Все,  что я могу --
удвоить охрану в Царс­ком  Селе.  Может, ты сегодня все же  останешься дома?
Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.
     -- Ладно.
     Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь:
     -- Я умру, когда Богу будет угодно.
     Потом  около часа  мы  сидели  в столовой.  По просьбе  отца  я  читала
Евангелие от Иоанна: "В  начале было  Сло­во, и  Слово  было у Бога, и Слово
было Бог..." И отец толковал: "И Слово было плотию и обитало с нами".
     Часы в  прихожей  пробили  десять.  Отец  поцеловал  Варю, потом  меня,
пожелал доброй  ночи, потом  ото­слал нас спать. Они с Катей поговорили еще,
вспомни­ли  о прежней жизни в Покровском, о купаниях и  ры­балке на  Туре, о
хозяйстве.
     Я не могла уснуть. Меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать,
Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился  в тишину, нарушаемую  тиканьем
часов,  от­считывающих последний  час жизни моего отца  в доме  номер 64  по
Гороховой улице.
     В  назначенный  час отец  вышел из дома. Его ждал  присланный  Юсуповым
автомобиль.
     Круг замкнулся
     Теперь никто из нас уже не мог помочь отцу.
     Круг замкнулся.
     У каждого из заговорщиков были свои, особые при­чины ненавидеть отца.
     О  Феликсе  Юсупове, Михаиле  Владимировиче Род-зянко,  великой княгине
Елизавете Федоровне,  вдовству­ющей  императрице Марии Федоровне сказано уже
дос­таточно.  Добавлю  только, что,  очевидно, заговорщики все-таки понимали
бессовестность  и  беззаконность  сво­их   намерений,  и  чтобы  придать  им
видимость  порядочности  и  патриотичности,   Родзянко,  например,  всячески
распространял  слухи  о "расположенности царя избавить­ся  от Распутина". Об
этом свидетельствует Бьюкенен.
     Что же касается остальных...
     Великий князь Дмитрий Павлович был целиком по­рабощен  Феликсом и пошел
бы на любое преступле­ние, чтобы угодить ему.
     Капитан Иван Сухотин, такой же порочный, как  Дмитрий и Феликс, видел в
убийстве очередную пи­кантную авантюру. Кроме  того, ему  льстило, что  его,
невысокородного, позвали в компанию аристократов.
     Владимир  Митрофанович Пуришкевич принадлежал к числу самых влиятельных
членов Думы. Феликс  отвел ему интересную роль. Именно Пуришкевич, известный
своей  невоздержанностью  и прямо  истеричностью,  дол­жен был придать всему
предприятию оттенок безумного порыва, за какой и судить-то нельзя. К тому же
участие Пуришкевича, едва ли не каждый день выступавшего с думской трибуны с
обличениями  императорского   дома  и   Распутина,   способно  было  отвести
подозрения в присут­ствии сугубо личных мотивов у заговорщиков.
     Доктор Станислас  Лазоверт --  служил хирургом в санитарном поезде  под
командованием Пуришкевича. Он стремился угодить начальнику.  Именно ему было
пору­чено приготовить яд, чтобы отравить  отца.  (Много лет  спустя до  меня
доходили слухи  о том, что Лазоверт --  не простой исполнитель, а ни мало ни
много -- анг­лийский шпион, имевший в этом деле свой интерес.)
     Как бы там ни было, все они собрались ради одного -- убийства.

     Глава 29 УБИЙСТВО
     Декорации -- Как это было -- Розыски -- -- Вокруг убийства  -- Письмо с
того света
     Декорации
     О том, что происходило в  доме Юсупова, мне  изве­стно от человека, имя
которого я не решаюсь открыть и теперь.
     Феликс  тщательно  продумал декорации  предстоящего  спектакля. Он мнил
себя великим эстетом и даже в ме­лочах старался придать самому гнусному делу
внешний  лоск.  В своем дворце на Мойке он переоборудовал вин­ный погреб  --
соорудив  из него роскошную комнату. (Погреб --  чтобы крики  обреченного не
могли достиг­нуть посторонних ушей!)
     Сводчатый потолок, арки, старинная мебель, пер­сидские ковры, бесценная
посуда, кубки, скульптуры  --  все это  должно было,  по его мысли, подавить
Распу­тина, дать ему почувствовать, в каком высокородном доме его принимают.
Столетия  рода Юсуповых--  Сума­роковых-- Эльстонов  должны  были взирать на
отца ото­всюду, указывая на его малость и ничтожество.
     На  одном  из  буфетов,  недалеко  от  камина,  Феликс положил  древнее
распятие из хрусталя, отделанное се­ребром.
     Остальные  заговорщики  должны были  разместиться  до подачи  условного
знака  над погребом, в кабинете,  также  специально  оборудованном для этого
случая.

     Как это было
     Феликс проводил гостя  вниз по лестнице, в салон. Отец удивился, почему
не  идут сразу к больной. Сверху доносились звуки граммофона,  голоса. Князь
объяснил, что у жены вечеринка и скоро она сама спустится. Отец удивился:
     -- А как же голова?
     Князь неопределенно махнул рукой.
     Комната  выглядела так, будто ее  только что  покину­ли  ужинавшие.  На
шахматном столике -- неоконченная партия.
     Сняв шубу,  отец  подошел к камину,  опустился на один из стоящих рядом
больших диванов лицом к ярко­му пламени.
     Князь предложил стакан портвейна -- уже  отравлен­ного. (Отравлены были
также и пирожные, приготов­ленные для отца.)
     Отец отказался. Юсупов, извинившись,  вышел -- будто бы за  тем,  чтобы
отдать распоряжения прислуге.
     Феликса не  было  долго. Отец решил  подняться  на­верх. В  этот момент
Юсупов появился с бутылкой маде­ры в руках.
     Феликс  сказал,  оправдываясь,  что  жена  слишком  увлечена  гостями и
придется еще подождать.
     Выпив вина, тоже отравленного, отец пожаловался на странное ощущение --
будто бы жжение в горле и затрудненность дыхания.
     -- Устал, -- вздохнул он.
     Феликс продолжал подливать вино. Он заметно не­рвничал.
     Просидев в молчании еще какое-то время, отец со­брался уходить:
     -- Видно, я не нужен.
     Феликс  вяло  стал  упрашивать остаться. Вдруг он  с какой-то  странной
решимостью схватил отца за локоть. Но, словно обжегшись, отдернул руку.
     -- Подожди, еще хотя бы минуту. Я сейчас, -- Фе­
     ликс бросился к лестнице.
     Наверху ждали сообщники.
     Яд  почему-то  не действовал.  План мог сорваться.  Дмитрий дал Феликсу
револьвер.  Юсупов  вернулся, увидел,  что отец держит в  руках  хрустальное
распятие, сказал:
     -- Правильно. Помолись!
     Отец обернулся. Он знал, что ловушка захлопнулась.
     Тем  временем  Лазоверт и  Дмитрий  спустились в  ком­нату.  Следом  --
Сухотин и Пуришкевич.
     Яд стал оказывать действие. Отец впал в беспамятство.
     Словно в помешательстве заговорщики накинулись на отца.  Били, пинали и
топтали неподвижное тело.
     Кто-то выхватил кинжал.
     Отца оскопили.
     Возможно,  это и  не было помешательством. Ведь все заговорщики,  кроме
Пуришкевича, -- гомосексуалисты. И то был, скорее всего, ритуал. Они думали,
что не про­сто убивали Распутина. Они думали, что лишают  его глав­ной силы.
Так и  не  поняв,  что сила  отца была  в другом. Для них за пределами плоти
любви не существовало.
     Убийцы  решили, что отец  мертв. Но тут тело  шевель­нулось. Одно  веко
задрожало и приподнялось. В следую­щую секунду открылись оба глаза.
     -- Он жив, жив! -- вскрикнул Феликс и импульсив­
     но склонился над жертвой.
     Отец схватил Феликса за плечи и сжал их.
     Юсупов вырвался.
     Отец затих.
     Заговорщики  оставили отца  на  полу  и поднялись в  кабинет. Принялись
обсуждать, как избавиться от тела.
     В  коридоре раздался шум. Бросившись  к двери,  они  увидели, как  отец
выбегает во двор.
     Юсупов еле слышно прошептал:
     -- Боже, он все еще жив!
     Пуришкевич  выскочил во двор с пистолетом в руке и два  раза выстрелил,
потом еще два раза. Отец упал в сугроб.
     Появился городовой, услышавший выстрелы, но Феликс встретил его у ворот
и объяснил, что один из пьяных гостей несколько раз пальнул из револьвера.
     Отделавшись  от полицейского, Феликс вернулся  и обнаружил,  что  слуги
внесли тело обратно в дом и по­ложили вверху лестницы.
     Юсупов впал в неистовство.
     Пуришкевич описывал,  как  Феликс набросился на  недвижное тело  и стал
пинать: "Это  было такое  ужас­ное зрелище, я вряд ли смогу когда-нибудь его
забыть".
     Тем временем Сухотин надел шубу и шапку отца, и  доктор Лазоверт  отвез
его обратно к нашему дому -- сбить со следа тех, кто мог проследить с вечера
за авто­мобилем до дворца на Мойке. Дмитрий поехал с ними под видом Феликса.
     Вернувшись  обратно, они застали  Пуришкевича  в  одиночестве,  они  со
слугой уложили совершенно не­вменяемого князя спать.
     Сами  перевязали  веревкой  тело  отца,  погрузили  на  заднее  сиденье
автомобиля. На Петровском острове сбро­сили с моста в прорубь.
     Они надеялись, что течение  затянет ужасный свер­ток под  лед,  а потом
отнесет в море.
     Розыски
     Было уже  далеко за полночь, когда  я, наконец, ус­нула тревожным сном.
Меня  мучили кошмары, и когда серый рассвет  встал над  городом, мне как раз
снился страшный сон, в котором мелькали то Юсупов, то Хи-ония Гусева.
     Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Прото­попов.
     -- Который час? -- спросила я.
     -- Еще рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец?
     Я не знала. Пошла посмотреть.
     Обнаружив, что  комната  отца пуста,  а постель не  смята, вернулась  к
телефону.
     -- Нет, его дома нет.
     Без всяких объяснений Протопопов  повесил трубку.  Дурное предчувствие,
охватившее  меня ночью, воз­вратилось и стало  еще сильнее. Подавив страх, я
по-
     звонила Марии Евгеньевне,  спросить,  не видела ли она отца после ночи.
Та ничего не знала.
     Я попросила ее позвонить Юсупову и справиться об отце.
     Ответного звонка я так и не дождалась.
     Тем временем Катя приготовила завтрак, к которому никто  из нас не смог
притронуться.  Не в силах больше ждать, я позвонила  в  Царское  Село,  Анне
Александ­ровне. Та обещала помочь.
     Анна Александровна, не мешкая, отправилась к ца­рице. Начались розыски.
Первым царице доложил Про­топопов: о выстрелах  и  объяснении Феликса, будто
стре­лял один из гостей.
     Потом  позвонил  великий  князь  Дмитрий  Павлович  --  просил у царицы
разрешения придти на чай.  Получив отказ, он, по-видимому, встревожился. Как
только  он  повесил трубку, Анне Александровне позвонил  Юсу­пов и  попросил
разрешения увидеться  с ней.  Анна Алек­сандровна отказалась.  Тогда  Феликс
попросил срочно устроить его встречу с царицей. Намекнул,  что это каса­ется
Распутина.
     В  десять  часов утра  полицейские, прочесывавшие весь  город, пришли к
Юсупову.  Генерал  Григорьев  допро­сил  князя.  Ему пришлось  выслушать уже
известную  вер­сию,  будто  стрелял  один из гостей.  О Распутине  же  князь
сказал, что тот никогда у него не бывает.
     Как  раз когда  Григорьев  уходил,  позвонила Мария  Евгеньевна. Феликс
велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала.
     -- Что ты сделал с Григорием Ефимовичем?
     -- Ничего. Я его несколько дней не видел.
     -- Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи.
     -- Ах, это. Ну, я всего лишь поговорил с ним не­
     сколько минут.
     Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал.  Ска­зал, что не виделся
с отцом, а  потом вдруг признался, что виделся. Она попросила князя приехать
к ней.
     К этому времени все  уже были уверены -- отец мертв. Даже  царица.  Она
плакала, повторяя:
     -- Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем?
     Приведу  здесь письмо  Александры  Федоровны Ни­колаю от 4 ноября  1916
года: "Если бы у нас не было Его (то есть моего отца), все бы уже давно было
конче­но -- я в этом убеждена".
     Страшно  даже  себе  вообразить  то  отчаяние,  в кото­рое  погрузилась
Александра Федоровна со смертью отца.
     Вокруг убийства
     Феликс  был  уверен  в  собственной  безнаказанности.  Уверенности  ему
добавляли  телеграммы и телефонные звонки  от  представителей  высших кругов
общества, вклю­чая  членов  императорской семьи.  Все они  считали  Фе­ликса
главным исполнителем пока еще не доказанного убийства,  и все давали понять,
что поддерживают его.
     Надо заметить, что именно эти телеграммы и теле­фонные звонки сослужили
плохую   службу  Феликсу.  Именно  они  дали   основание  полиции  сразу  же
распоз­нать главного исполнителя преступления.
     Князь считал, что если он  сам не сознается -- ника­кая сила не  сможет
его  обвинить в содеянном. Но как раз  в себе он и  не был уверен. Нервы его
окончательно  расстроились. Он  решил, что  самое лучшее -- уехать в Крым, в
свое поместье и там переждать тревожное вре­мя. Феликс был уверен -- историю
замнут.
     Однако  для проформы он отправился к  министру юстиции. Тот был вежлив,
однако дал понять князю, что  лучше  бы ему остаться  в  Петербурге.  Вскоре
цари­цей было отдано распоряжение о  домашнем  аресте для Феликса и Дмитрия.
(Надо заметить, что распоряжение это застало их обоих во дворце Дмитрия, где
они еще раньше вместе жили.)

     Письмо с того света
     Полицейский  инспектор пришел  к нам  домой в  со­провождении  епископа
Исидора,  который был другом  отца.  Инспектор  показал  испачканную  кровью
калошу, и  мы  тут же  узнали в ней одну из  отцовских. Он сооб­щил, что  ее
нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались
водолазы, но ничего не нашли.
     Мы с Варей и  раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь,
увидев калошу, поняли беспо­воротно, что его убили.
     Послали маме телеграмму,  в которой написали толь­ко,  что отец болен и
что ей надо приехать в Петроград.
     Потом я вспомнила  о письме, которое передал мне отец вечером накануне.
Села читать вслух Варе и Кате:
     "Мои дорогие!
     Нам грозит катастрофа.  Приближаются великие не­счастья. Лик Богоматери
стал темен, и дух  возмущен  в  тишине ночи.  Эта тишина долго не продлится.
Ужасен будет гнев. И куда нам бежать?
     В Писании сказано:  "О  дне же том  и  часе никто не  знает". Для нашей
страны этот  день настал.  Будут литься слезы  и кровь. Во мраке страданий я
ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что
расставание  будет  горьким.  Одному  Богу  из­вестны пути вашего страдания.
Погибнет  бесчисленное множество  людей.  Многие  станут  мучениками.  Земля
содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явле­ны им будут  знамения.
Молитесь о  своем спасении. Ми­лостью Господа нашего и  милостью заступников
наших утешитесь.
     Григорий".

     Глава 30
     ПОСЛЕ РАСПУТИНА
     "Толку нет" -- Опознание -- Царская милость --
     -- Все пошло прахом -- Февраль, начало конца --
     -- Месть мертвому -- Арест -- Прочь отсюда
     "Толку нет"
     Александра  Федоровна  была  вне  себя от  гнева. Но когда она  вызвала
Протопопова  в Александровский дво­рец и потребовала  немедленно расстрелять
преступни­ков, он  сказал, что необходимо доказать их участие в  убийстве, и
что  собственно  говоря,  еще  не  установлено   точно,  было  ли  совершено
преступление.
     Протопопов советовал дождаться возвращения из Ставки Николая.
     Не все, кто знал моего отца, горевали.  Были и такие, кому  смерть отца
принесла облегчение.
     В модных салонах пили за здоровье Феликса Юсупова.
     Великий князь Александр Михайлович с недоумени­ем встретил известие  об
убийстве моего отца. Он пере­дает слова собеседника:  "Ты какой-то странный,
Санд­ро! Ты не сознаешь, что Дмитрий  и Феликс спасли Рос­сию!" Великого  же
князя не оставляли предчувствия, что теперь-то  Россию и ждут самые  большие
несчастья.
     Повторяет  мысль  Александра  Михайловича  и княги­ня Палей: "Эта драма
была началом революции".
     Получив известие о случившемся,  из Ставки  Николай немедленно приказал
провести срочное расследование.
     Алексей со слезами требовал, чтобы убийц поймали и наказали.
     Алексей очень любил моего отца. Я сама не однаж­ды видела, как  царевич
бросался к нему на шею в ис­креннем детском восторге. Алексей  буквально вис
на  моем  отце, уцепившись руками  и ногами. Как-то мой отец не удержался на
ногах,  и они  вместе  свалились на  пол. Стали  в  шутку  мериться  силами.
Победил, разуме­ется, Алексей.
     Чуть  позже  Анна  Александровна  передавала мне  сло­ва  царевича,  за
которого после смерти моего отца взя­лись придворные доктора: "И лечат меня,
и лечат. А толку нет.  Он (то  есть мой отец) только яблочко принесет, и все
пройдет".
     Опознание
     На  следующий  день водолазы  нашли  тело подо льдом возле  Петровского
моста.
     Протопопов позвонил мне. Попросил опознать тело.
     Когда прибыл  автомобиль, посланный за мной Про­топоповым,  Варя и Катя
тоже вызвались ехать.
     Улица,  ведущая  к  Петровскому  мосту,  была  пере­крыта   полицейским
кордоном и  солдатами. Разрешали проезжать только автомобилям,  посланным по
офици­альным поручениям.
     Когда  мы остановились на  берегу, нас отвели к до­мику, в который было
перенесено тело отца.
     Я подошла близко. Это был, безусловно, он.
     Один висок вдавлен от удара. Грязь и  водоросли по­крывали  лицо. Самым
ужасным зрелищем -- так как худ­шие увечья были скрыты грубым одеялом -- был
правый глаз, висящий  на тонкой  ниточке.  На запястьях видне­лись глубокие,
кровавые борозды --  он боролся, стара­ясь освободиться от пут, когда пришел
в  себя  подо льдом. Закоченевшая правая  рука лежала  на груди, пальцы были
сложены щепотью, как для крестного знамения.
     Помню, что открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука.
     Словно сквозь туман до меня донесся протокольный вопрос Протопопова:
     -- Известна ли вам личность покойного?
     Я несколько мгновений смотрела на Протопопова, силясь понять слова.
     -- Да. Это мой отец, Григорий Ефимович Распутин.
     С формальностями было покончено.
     Я бы упала, если б Катя не обняла меня.
     Мы быстро доехали обратно. Протопопов позаботил­ся об охране, и дома мы
могли  чувствовать себя  в безо­пасности. Никто не знал, чего еще можно было
ждать.
     Царская милость
     Мама, Дмитрий  и Дуня приехали  из  Покровского че­рез  пять дней. Мы с
Варей их встретили, и мама получи­ла ответ на свой вопрос раньше, чем успела
его задать -- мы были в черных платьях, подаренных царицей.
     Приехавшие требовали подробностей, и я рассказа­ла им обо всем, опустив
самые страшные детали, и еще сообщила о похоронах, которые должны состояться
в   окрестностях  Царского   Села   на  клочке   земли,   подарен­ном  Анной
Александровной.
     Дмитрий спросил о самих похоронах, я ничего не могла ему ответить,  так
как  царская чета  запретила при­сутствовать на них, опасаясь  неприятностей
для нас.
     На следующий день  царица  прислала  автомобиль. Нас  с  мамой, Варей и
Дмитрием отвезли в Царское Село.
     Пока  взрослые  пытались  хоть  как-то  утешить  маму,  царские  дочери
обнима