ем,  кому,
как мне, до­велось ознакомиться с их интимной перепиской во вре­мя войны,  и
документально доказана".
     И  сами по  себе сплетни  делали отца просто  больным. Добавьте к этому
уверенность  отца, что  именно в этих сплетнях  -- причина  перемены к  нему
мамы.  И,  конеч­но  же, отец  очень  переживал,  что пусть  и невольно,  но
все-таки причинил боль Александре Федоровне и Ни­колаю Александровичу.
     Романовы и водка
     Здесь надо рассказать и еще об  одном  деликатном  деле,  высшая  точка
которого пришлась на то же время.
     Среди  Романовых было  много людей пьющих и очень  пьющих.  (Я  коротко
упомянула  об  этой наклонности Николая выше.)  При  этом они,  как правило,
остава­лись в рамках приличия.
     Например, хорошо  известно, что из  всех Романо­вых-царей совершенно не
пил  только  Павел  Первый  (злые  языки усматривали в  этом  доказательство
неза­конности  его рождения. Законный его отец -- Петр Тре­тий -- выпить как
раз очень любил, да и мать -- Екате­рина Вторая -- не отказывалась).
     Но  Александр  Третий --  отец Николая -- в  этом роде  далеко опередил
остальных. Он  даже  ввел в  моду сапоги особого  покроя  -- с голенищами, в
которые  можно было спрятать плоскую, но вместительную фляжку водки. Правда,
пристрастие  к  горячительному   не  мешало  Алек­сандру  Третьему  исправно
царствовать.
     Запои Николая Второго
     Николай Второй унаследовал от отца  -- Александра  Третьего -- пагубное
пристрастие. О нем говорили как о большом любителе выпить.
     Некоторые утверждали даже, что царь бывал абсо­лютно трезвым  только по
утрам  и  что  временами он напивался до бесчувствия.  Достоянием всех  стал
случай,  когда после одного из  полковых праздников офицеры  вынесли царя  к
автомобилю на руках, и вовсе не в вер­ноподданническом порыве.
     Моего  отца  люди,  посвященные в  отношения его  с  Николаем, называли
иногда  царской  нянькой.  Доста­точно  сказать,  что  именно  отцу  Николай
доверился, рассказав  о некоторых отклонениях от нормальной по­ловой жизни и
найдя  у него  помощь.  Такую  же  помощь  он получал  во  время алкогольных
приступов.
     Отец не избавил Николая от болезни, ограничиваясь запретом (иногда даже
письменным) на  водку  на две-три недели,  чаще до  месяца.  Причем  Николай
всегда выторговывал  лишние  дни. Но поступал  так отец не потому, что хотел
пользоваться зависимостью царя.
     Отец таким образом только исполнял просьбу само­го Николая, оставляя за
ним возможность  выпивать. При первом же намеке царя на желание окончательно
изба­виться от  дурного пристрастия, отец помог бы ему.  Но Николай, видимо,
не стремился  к совершенному излечению и объяснял, каламбуря, свое поведение
так (пе­редаю со слов Анны Александровны): "Я не могу допу­стить, чтобы меня
избавляли от пристрастия, которое приносит мне столь невинное наслаждение. К
тому же, если это все-таки произойдет, то будет похоже,  будто у самого меня
не хватило сил остановиться. Мне не хо­чется так думать".
     Это был договор, а не манипуляция отца для полу­чения каких-то выгод.
     Как  раз  во  время  скандала  с  письмами  алкогольные  приступы стали
особенно часты у  Николая. (Сцена на ужине, свидетелем которой  я оказалась,
-- из их ряда.)
     Пить, чтобы бездействовать
     Николай тяготился происходившим, но при этом все откладывал решительные
действия, после  которых  было  бы  уже  невозможно общение его  со  многими
недавни­ми друзьями. Действовать решительно --  значило для  Николая  занять
твердую позицию. Это всегда было слож­ным для него.
     Тогда пришла мысль -- отложить необходимые шаги. Но отец, оставайся  он
в  Петербурге, нашел бы способ прекратить приступы алкоголизма и  без ведома
Нико­лая (хотя бы  с позволения Александры Федоровны), вернув тем самым царя
к насущным  заботам.  Значит,  надо  отослать  отца из  столицы  и  продлить
сладостное состояние межеумочности.
     Николай неосторожно поделился  своими настроени­ями  с  кем-то из  тех,
кого  считал  своими друзьями.  Те быстро  сообразили,  что  ситуацию  можно
использовать  в своих  целях  --  сделать  так,  чтобы  отец уже никогда  не
вернулся. Созрела провокация.
     "Вилла Родэ"
     Отец  не делал секрета  из того, что  любил бывать на  "Вилле  Родэ", в
ресторане с цыганами.
     Будучи человеком  общительным, он вскоре завел  друзей  среди  тамошних
завсегдатаев.



     Однажды  в их обществе  появилась бывшая балерина по имени Лиза Танзин,
финка, ведшая класс в балет­ной школе. Ей было нетрудно приблизиться к отцу.
За­говорили о цыганских плясках, которые отец обожал. Лиза умело раззадорила
отца и повела танцевать, зная, что он это любит.
     Разомлевший отец  поддался на уговоры новых при­ятелей и поехал с  ними
домой  к Лизе. Там веселье  про­должилось,  принесли вина... Очевидно,  туда
подмеша­ли  какое-то  зелье, потому  что  отцу  стало  плохо и он совсем  не
понимал, что происходит.
     Тем временем, как и задумывалось,  вечеринка пере­шла в оргию.  В самый
пикантный  момент  появился фо­тограф.  Так  были  состряпаны  карточки,  на
которых  отец  предстал в  окружении стайки соблазнительных  нагих красоток.
(Правда,  те,  кто видел эти фотографии,  ут­верждали, что отец выглядел там
как человек в бессоз­нательном состоянии. Но кого это смущало?)
     На рассвете двое крепких парней доставили отца к нашему дому.  При этом
они во всю глотку орали разуха­бистые песни -- явно  чтобы разбудить соседей
и лиш­ний раз засвидетельствовать происшедшее.
     Проснувшись, отец не мог вспомнить ничего.
     Через несколько  дней  к нам  пришел незнакомый человек  и передал отцу
пакет. Как оказалось, с фото­графиями, сделанными  на  "Вилле Родэ".  Только
увидев фотографии,  отец начал понемногу  вспоминать о собы­тиях злосчастной
ночи.
     Шантаж
     Пришедший поставил  отцу  условие: покинуть Петер­бург  навсегда, иначе
фотографии окажутся во дворце.
     Враги отца торжествовали.
     Приведу слова  Жевахова:  "Минусы  Распутина в боль­шинстве  случаев, и
притом  в  гораздо более  широком  масштабе,  явились  чрезвычайно  тонкой и
искусной  при­вивкой  со стороны  тех  закулисных  вершителей  судеб России,
которые  избрали Распутина,  именно потому, что он  был мужик,  орудием  для
своих преступных целей, и в том и была вина русского общества, что оно этого
не  понимало  и,  раздувая   дурную  славу  Распути­на,  работало   на  руку
революционерам... На эту удочку попался даже такой типичный монархист, каким
пер­вое время был В.М.Пуришкевич.
     Но были у Распутина и хорошие стороны:  о них ник­то не говорил, и  они
тщательно замалчивались.
     Распутина спаивали и заставляли  говорить то,  что может в  пьяном виде
выговорить  только русский му­жик; его фотографировали в этом виде, создавая
инсце­нировки  всевозможных  оргий, и затем  кричали о чудо­вищном  разврате
его,  стараясь  при  этом особенно  резко  подчеркнуть  его  близость  к  их
величествам; он был  по­стоянно окружен толпою провокаторов  и агентов Думы,
которые следили  за ним,  измышляя поводы  для сенса­ций  и  создавая  такую
атмосферу,  при которой  всякая попытка  разоблачений трактовалась не только
даже  как  защита Распутина, но и как  измена престолу и динас­тии. При этих
условиях неудивительно, что молчали и те, кто знал правду".
     Отец был в отчаянии, но, не зная за собой вины, сдаваться не собирался.
     Вот история, рассказанная мне как-то отцом.
     Как-то  голодному  волку  попался на глаза одиноко бредущий человек. Он
представлялся  легкой добычей. Волк начал  подкрадываться к человеку  сзади,
надеясь сбить с ног внезапным прыжком. Но как раз в  тот мо­мент, когда волк
готовился  к  прыжку, человек заметил тень зверя. Человек  испугался.  Но он
знал, что если по­пытается бежать, волк тотчас же догонит его. Единствен­ная
надежда на спасение -- перехитрить волка.
     Человек  резко  со  страшным  криком  обернулся  к  вол­ку,  как  будто
собираясь  наброситься  на него.  Волк взвиз­гнул, поджал  хвост и  бросился
бежать.
     Возможно, отец вспомнил тогда историю о волке и человеке.

     Примирение
     Как бы там ни было, отец тут же собрался и отпра­вился в Царское Село.
     Царь сразу же принял его. -
     Как  только  двери  за  спиной отца  закрылись,  он  по­ложил  пакет  с
фотографиями на стол Николаю и рас­сказал, что произошло в доме у Лизы.
     Царь  бегло взглянул на первую фотографию, дальше --  не стал, и бросил
пакет в ящик стола.
     Николай все понял и одобрил приход отца.
     В  знак  того,  что  не  сердится, царь сообщил  отцу,  что  дарит  его
паломничеством в Святую Землю.
     Я изо всех  сил просилась поехать вместе  с отцом. И  даже обиделась на
отца  за  то, что он наотрез отказался брать меня с собой. Потом я поняла --
для него было очень важно отправиться в Святую Землю не в семей­ную поездку,
а именно в паломничество.
     Итак, отца ждала Святая Земля, а меня -- Покровское.
     Я не смогу описать паломничество лучше, чем это сделал отец в "Мыслях и
размышлениях".  Среди  бумаг, разными  путями  попадавших ко  мне уже  после
отъезда  из  России, есть и  маленькая  книжица  -- записки отца, изданные в
Петрограде  в 15-м году. К  сожалению, они  появились  во время войны, когда
интересы  всех отсто­яли  далеко от  того, о чем  писал отец.  Но все же его
слова доходили до тех, кто в них нуждался. Отдельно я скажу об этом.



     Глава 21
     ОТСТАВЛЕННЫЙ И ПРИЗВАННЫЙ
     Ультиматум Коковцова -- Снова в деревне --  -- Искра  Божья  и  никакой
мистики --
     -- Религиозность без ханжества -- Ясновидение --
     -- "Бог увидел твои слезы" -- Возвращение в столицу
     Ультиматум Коковцова
     Отца  не  было  в  Петербурге довольно долго.  Когда он  вернулся,  его
приняли во дворце с радостью.
     Однако  тогдашний премьер-министр  Коковцов  ви­дел в отце угрозу своей
карьере. Почему, я понять не могла и  не могу до сих пор. Анна Александровна
говори­ла, что Коковцов завидовал "власти над троном", при­писываемой отцу.
     Через верных людей, отцу стало известно, что в  его отсутствие Коковцов
развернулся  вовсю. Премьер-ми­нистр и правда был опасным  противником -- он
был советником номер один при царе, и его высоко ценили.
     Коковцов повел себя умнее других.  Открыто  он не выступал против отца,
не нашептывал царю гнусности. Премьер плел тонкую интригу.
     Для начала он предложил отцу чуть ли не миллион рублей. Отец рассмеялся
Коковцову   в   лицо.   Это   привело   в   ярость   обычно   непроницаемого
премьер-министра.
     Это было объявлением войны со стороны Коковцова.
     Отец прекрасно осознавал это и, чтобы не ставить под удар Николая и его
семью (так  как от недоброжелателей можно было ждать  чего угодно), уехал из
Петербурга.
     Отцу не  было известно  о  том,  что  за день до его  отъез­да Коковцов
напросился на  аудиенцию  к  царю  и  предъя­вил  ультиматум: если  Распутин
останется в Петербурге,  кабинет министров  уйдет в отставку. Так что уехав,
отец избавил Николая от  необходимости вступать в постыд­ный для  самодержца
торг.
     Перед отъездом  императрица попросила отца  прид­ти, чтобы благословить
ее и детей. Тогда же она сказала, что надеется на скорое возвращение отца.
     Снова в деревне
     Отец приехал в Покровское глубокой осенью. Он был встречен с восторгом.
Даже  у мамы,  слабой от  болезни, порозовели щеки.  Все  старались  сделать
пребывание отца дома как можно более приятным.
     Минутами мне казалось, что  не только я, но и отец никогда не бывали  в
Петербурге. Так быстро все это ото­шло в прошлое.
     Первые  дни  лицо  отца выглядело  озабоченным, но потом он справился с
настроением  и  стал  таким,  ка­ким бывал  всегда  в  Покровском  --  отцом
семейства и хозяином.
     С месяц  я не спрашивала у него,  вернемся ли мы в Петербург.  Боялась,
что он ответит мне: "Никогда". По­том все-таки спросила. Он ответил: "В свое
время. В свое время. Об этом знает Бог".
     В  Петербурге отца  осыпали подарками --  деньгами,  драгоценностями  и
другими ценными вещами. Из  них  он  оставлял средства, необходимые на жизнь
себе и домашним, на содержание квартиры  на  Гороховой.  Ос­тальное  отсылал
домой   и  передавал  общине.  На  при­сланные  им  деньги,  среди  прочего,
отремонтировали  церковь,  подновили  утварь   и   т.п.  Все,  что  касалось
уст­ройства церкви, равно и другого в деревне, отец делал от чистого сердца,
не  рассчитывая  на  благодарность. Я  не  знаю,  как отразили соглядатаи  в
"Журнале наблюде­ний" пребывание отца  в  Покровском.  Предполагаю,  что там
нашла место далеко не вся  правда.  Хорошее,  как правило, туда старались не
заносить, о чем говорили люди сведущие. Хорошего же было очень много. И если
есть еще те, кто жил тогда в деревне, они могут под­твердить. Отца принимали
за благодетеля, искали у него защиты. Я уже говорила о том, что в Покровском
поли­цейские не смогли найти агентов из местных крестьян.
     Но  был  в   Покровском  человек,   готовый,  без  всяко­го   сомнения,
представить для  "Журнала  наблюдений" нужные сведения.  Это  Петр,  местный
священник,  дав­ний  враг  отца.  Что  бы  отец  ни  делал,  Петр  продолжал
относиться к  нему враждебно. Казалось, что священ­ник обезумел от  зависти.
По какому бы случаю ни про­износил Петр проповедь, он с  проклятиями поминал
в ней отца.
     Но, признаться,  это мало задевало отца.  Его мысли были  заняты совсем
другим.
     Искра Божья и никакой мистики
     Для меня так вполне и не стало понятным,  из  чего же  состояло  учение
отца. Он, конечно, пытался объяс­нить  мне. Но  тогда я  была слишком глупа,
чтобы   вмес­тить.  И   потом,  я  как  все  дети,  пребывала  в  счастливой
уверенности, что отец будет рядом всегда.
     Я скорее  чувствую,  чем знаю,  чему  учил  отец, не­смотря на  то, что
остались кое-какие  записки его  уче­ниц. Одни из  них для меня  недоступны.
Другие я читала,  но ничего вразумительного не  нашла. Причина заклю­чается,
по моему мнению, в следующем.  Те,  кто  прихо­дил к отцу за  указанием, как
жить, вполне не были все-таки  готовы  к  восприятию его слов и наставлений.
По­этому-то, перемалывая в себе  все  услышанное от него, они  оставались  в
большой степени  прежними,  только  думая,  что  меняются  под  воздействием
наставлений отца.  По  этой же причине многие  из  них быстро отказались  от
отца, гораздо раньше  третьих  петухов.  Я не виню  их  за  это.  Несчастные
поплатились. Они перемалывали его слова, а надо было  бы перемолить. То есть
понять ду­хом, а не сердцем или разумом.
     Даже Анна Александровна --  самая преданная и чут­кая последовательница
отца -- к  сожалению, не в силах была  объяснить мне  все неясные вопросы. Я
написала  "не  в силах"  и  подумала, как  почти  случайно обронен­ное слово
способно  бывает  дать ключ.  Именно. Отец об­ладал силой, в какой нуждались
ищущие его  защиты. Но они только принимали его силу как омофор. Он же хотел
поделиться ею.
     Отец,  как все  народные  пророки,  воспринимал  Слово  Божье как нечто
живое, осязаемое. Когда  он говорил об искре Божьей, он видел перед собой ее
свет. Никакой мистики.
     Вот какой-то русский ученый  давным-давно считал, что открыл  теплород.
Другие  посмеялись  над  ним.  Они смеялись,  так  сказать,  с научной точки
зрения. А теп­лород есть. И называется искра Божья, а может быть, душа,  или
как-то еще.
     Посмеются и надо мной. Поделом -- зачем лезу туда, куда не знаю дороги.
Но я хоть ищу ее.
     Религиозность без ханжества
     Как мне надо было запоминать  все, что я видела и  слышала, записывать,
расспрашивать... Все воспомина­ния тех месяцев слились в одну картину --  мы
плывем  на лодках по Туре до  самого  Тобольска.  Плывем,  чтобы поклониться
особенно почитаемым  в наших краях мо­щам  святого  --  Иоанна  Тобольского,
который был мит­рополитом во времена Петра Великого.
     Религиозность отца никогда не доходила в нем до ханжества. И я  привела
уже достаточное число приме­ров в этом роде. И вот  еще один. Это  случилось
как раз во время поездки в Тобольск. Вместе с толпой моля­щихся  мы  провели
полдня у мощей Иоанна Тобольско­го. Был какой-то большой церковный праздник.
Настро­ение было благостное. Отец даже прослезился, что бы­вало с ним редко.
Сказал: "Славно помолились".  И тут же: "Теперь  хорошо бы закусить". Отойдя
недалеко,  мы сели  на лавку, развернули баулы с припасами и стали есть. Я и
заикнуться  не смела о  карусели. Но  отец сам предложил нам покататься и на
ярмарке не отставал в развлечениях от детей.
     Ясновидение
     А тем временем происходило следующее.
     Алексей,  Маленький,  как называл его отец, упал  и  ударился коленом о
камень.  Болезнь  возобновилась. На­чалось сильное внутреннее  кровотечение.
Затем приступ прошел.
     Александра  Федоровна  возблагодарила Господа за  быстрое выздоровление
сына, но через несколько дней  Алексею опять стало плохо. Длительная поездка
в карете по неровной дороге закончилась новым кровотечением. На этот раз оно
не унималось.
     Царевич очень страдал от боли. Нога в паху  неимо­верна распухла. Врачи
были уверены, что мальчик при смерти. Такого тяжелого положения еще не было.
     В  тот самый  день (очевидно, 11 октября  1912 г.) мы с  отцом гуляли у
реки. Вдруг он схватился за сердце:
     -- Ох, нет!
     Я  испугалась. Подумала, что ему плохо.  Видя на  моем лице  испуг,  он
сказал только одно слово:
     -- Царевич.
     В  ту  минуту  отец  ничего  не  мог  знать  о  болезни  маль­чика.  Он
почувствовал.
     "Бог увидел твои слезы"
     Позже нам стало известно, что, будучи в забытьи,  Алексей  вдруг открыл
глаза как раз в ту  минуту, когда Александра  Федоровна произнесла имя моего
отца. Ни­чего  никому не  сказав,  Александра  Федоровна тут же послала  ему
телеграмму с тем, чтобы он как можно бы­стрей приехал.
     Мы как раз садились обедать, когда принесли эту телеграмму. Отец прочел
ее и тотчас же вышел из-за
     стола, опустился на колени перед иконой Казанской Божьей Матери  и стал
молиться.
     Это продолжалось очень долго. Мы сидели, замерев, Дуня  так и застыла с
посудой в руках.
     По лицу отца  крупными каплями стекал пот. Нако­нец, он перекрестился в
последний раз.
     Потом поднялся и велел  отправить  телеграмму им­ператрице:  "Не бойся.
Бог  увидел  твои слезы и  услышал твои молитвы.  Не горюй,  твой сын  будет
жить".
     К тому времени,  как телеграмму  вручили императ­рице, у Алексея  упала
температура, боль стихла, и он крепко уснул.
     Доктора не  преминули  приписать счастливый  оборот  событий наконец-то
начавшемуся действию лекарств. Но  во дворце никто не сомневался  в истинной
причине избавления мальчика.
     Именно к тем дням относятся самые громкие разго­воры о "подтравливании"
Алексея. Я уже высказалась об этом и не считаю нужным возвращаться.
     Добавлю только то, что мне передали совсем недавно.
     Уже после революции специальная  комиссия, рас­следовавшая этот случай,
сопоставила факты. В то время доктор Бадмаев (напомню, что именно его видели
по­мощником  отца  в  подтравливании)  никак  не  мог  нахо­диться  рядом  с
мальчиком и вообще в том месте,  где тогда отдыхала царская семья. К тому же
он не был ле­чащим врачом Алексея.
     Причиной  же  возвращения  болезни  стала  неподго­товленность  доктора
Боткина.
     Остальное объяснений не требует.
     Как  только  Алексей  поднялся  на  ноги,  царская  се­мья вернулась  в
Петербург.
     Александра  Федоровна   не   знала  истинных  причин  отъезда   отца  в
Покровское. Ей сказали, что того потре­бовали наши семейные дела. Теперь  же
она хотела пото­ропить отца с возвращением.
     Если раньше на  вопросы Александры Федоровны  о  том, почему отсутствие
отца  затягивается,  Николай  от­вечал:  "Так будет  лучше для всех нас", то
после присту­