ъяснил Алексей) водой.
     Алексей Ужасный
     .
     Мы, девочки,  остановились  чуть  в стороне, ожидая сигнала. Алексей же
под ногами  взрослых пробрался под стол  и,  откуда-то снизу  высунув  руку,
потянул  за край скатерти  в надежде поймать на  лету  что Бог пошлет. Ловко
подхватив  кусочек  чего-то,  наколотого на тоненькую палочку,  он с  криком
выскочил из-под стола и понесся в другой угол комнаты.
     Царь покачал головой, вздохнул с притворной уко­ризной, сказал:
     -- После меня Россией будет править царь, который войдет в историю  как
Алексей Ужасный.
     Царским детям хотелось знать обо мне все: в какой гимназии я учусь, кто
меня причесывает и одевает, есть ли у меня механические игрушки, видела ли я
их яхту, как зовут нашу корову в Покровском и в таком духе без конца. Больше
других усердствовала моя ровесница -- великая княжна Мария. (Потом мы  с ней
подружимся.)
     В  тот вечер я была очарована вниманием царских де­тей. Да, разумеется,
оно было искренним, но оно же и показывало (поняла я и, главное,  призналась
себе  в  этом,  конечно,   гораздо  позже),  что  мое  появление  во  дворце
воспринималось ими как явление диковинки. Между нами  -- вся  Россия.  Но, в
некотором смысле, такой же диковинкой был во дворце  и мой  отец.  Возникший
по­чти из ниоткуда (а Сибирь  в представлении  столичных жителей  это и есть
ниоткуда), он оказался способен со­единить это "ниоткуда" и царский  дворец.
Никому  из прежних старцев подобное  не удавалось,  вернее, не  было дано. Я
уверена, что понять это очень важно.
     "Кушать подано!"
     Мне хотелось бы сказать, что в тот вечер я до мель­чайших  подробностей
рассмотрела  убранство  комнат.   Но,  к   сожалению,  ничего  подобного  не
случилось. Рассмот­рела я его в другие дни и вечера: стены затянуты розо­вым
Дамаском, кленовая мебель, по стенам развешаны картины и фотографии.
     Вошел дворецкий, объявивший, что  кушать подано.  Мы перешли в  большую
столовую  -- высокие  окна с  красными  бархатными  занавесями,  отделанными
золо­той тесьмой. Ворс ковра под ногами был таким  высо­ким, что я чуть было
не упала, зацепившись каблуками.
     На  столе,  покрытом  тонкой  дамасковой  скатертью, стояла  посуда  из
позолоченного  фарфора  с   императорекими  гербами,  а  у  каждого  прибора
выстроилось по  три бокала, тоже украшенных золотыми  гербами. Все пред­меты
сервировки, начиная с колец для салфеток, были отмечены такими же гербами.
     За спинкой каждого  из красных бархатных  кресел, расставленных  вокруг
огромного обеденного  стола, вы­сился, как изваяние, лакей, одетый  в  синюю
ливрею и белые перчатки.
     Рядом с тарелками -- хрустальные подставки для но­жей, вилок и ложек. Я
не  знала о том, что  если блюдо недоедено, но ты намерен  его  еще  есть, в
возникшей паузе  приборы следует  класть на эту самую  подставку.  Проглотив
каплю салата,  я неосторожно положила свою вилку на тарелку. Мгновенно "мой"
лакей выхватил та­релку у меня из-под носа и тут же заменил ее чистой. То же
повторилось через секунду.
     Вероятно,  я  так и  осталась бы голодной, если бы  царица не  заметила
моего промаха.
     -- Тебе не понравился салат? -- спросила она.
     -- Нет, ваше величество, понравился, он восхитите­
     лен, но лакей его почему-то все время уносит, -- отве­
     тила я, презирая себя за то, что ябедничаю на неуме­
     лую, так я полагала, прислугу.
     Тут же все разъяснилось:
     -- Понимаю. Ты положила вилку на тарелку, а это
     должно означать, что ты закончила есть.
     И она прямо за  столом очень естественным тоном, без нравоучительства и
снисходительности рассказала мне о  премудростях большой сервировки. Так что
мне  все же  удалось поесть досыта (как могут только дети -- мешая сладкое и
горькое и получая от этого несказан­ное удовольствие).
     Фужер вместо рюмки
     Был один момент, значение которого я поняла позже.
     Когда Николаю стали наливать  водки,  он выхватил графинчик у  лакея и,
минуя рюмку, налил полный фу­жер. Александра Федоровна что-то громко сказала
Ни­колаю  Александровичу по-французски, тот по-французски  же  ответил. Дети
сразу притихли. Я, конечно,  ниче­го не поняла. А отец  поднялся  со  своего
места, подошел к царю и, глядя ему в глаза, очень тихо проговорил:
     -- Не надо, не надо.
     Николай поставил фужер и в продолжение вечера больше не пил ничего.
     В конце подали изумительное мороженое.
     Сплетения
     Я уже ничуть не удивляюсь  сплетениям, которыми оказывается полна жизнь
-- не только моя, любая жизнь. Не могу не рассказать в этом месте следующее.
     Кухарка из меня в  практическом  смысле никудыш­няя -- пока  я  жила  в
Покровском,  готовка лежала  на работницах.  Да и что там  была  за готовка,
известно. По­том, когда  я приехала с отцом в Петербург, меня до кухни  тоже
не допускали, но  уже по  другой причине -- жалели моих  рук. К тому же отцу
было  приятно, что  я, как барышня,  бываю  на кухне,  только  чтобы отдать,
вернее, передать, распоряжения. Вообще-то  при  этом отец  не  ставил  целью
сделать из меня настоящую ба­рышню, наоборот, одергивал, когда я по глупости
за­носилась.  (И  кроме  того,  это  уж  и вовсе  к  слову,  --  о  мужицком
происхождении  мне не  давали забывать  ок­ружающие.  Иногда не  со зла, как
явные недоброжелате­ли,  а  просто  потому что думали  выразить мне так свое
расположение: "Хоть  и из деревни,  а  сразу не ска­жешь...",  имея в  виду,
очевидно,  что не сразу, а при­смотревшись, все-таки скажешь. Да Бог с ними.
Мне-то все равно. Я себе цену знаю.)
     Мороженое императора
     '
     Мы  уезжали из России, разумеется,  не имея возмож­ности взять с  собой
все, что хотелось бы. Не только ка­кие-то большие вещи, но и мелочи, которых
потом по­чему-то особенно жалко. В Париже как-то к нам в дом
     пришла женщина. Замечу, что своих, то есть русских, бежавших из России,
можно  тогда  было  отличить  мгно­венно   и  безошибочно,  еще  до   всяких
разговоров. Во-первых,  по  платью. Его  правильно  будет  назвать  "быв­шая
элегантность". Пока не ставшая жалкой, но уже бывшая. Боюсь, мне не под силу
объяснить,  но  кто ви­дел в 20-х годах русских эмигрантов из среднего слоя,
тот  поймет  и  согласится  со  мной.  Во-вторых,  по  выра­жению  лица   --
просительному, но старающемуся удер­жать следы значительности.
     Эта женщина, как она сказала, не знала, в чей дом пришла, знала только,
что к русским. Она  принесла вещи на  продажу. Мы были  не в  том положении,
чтобы  поку­пать что-то неважное  и,  извинившись,  что не можем  ей помочь,
пригласили пообедать. Женщина не отнекива­лась. Уходя,  попросила разрешения
придти  еще раз -- в благодарность за  угощение подарить вещицу, которая, по
ее мнению, меня как хозяйку должна порадовать.
     Женщина пришла на  следующий день и передала мне  небольшую  исписанную
дамским  почерком тетрадь, при этом  объяснила,  что та попала  к ней  через
третьих лиц уже за границей. Это были рецепты романовской кухни.
     Эта тетрадка и сейчас находится у  меня, я ухитри­лась не потерять ее в
многочисленных переездах*. Сама я и не пыталась готовить по ней, но другим с
радостью давала списывать рецепты.
     Вспомнив  о  мороженом, подобного  которому  я  не  ела больше нигде  и
никогда, сделаю выписку из этой тетрадки.
МОРОЖЕНОЕ "РОМАНОВ"
     2,5 фунта сахара
     10 яичных желтков
     2,5 фунта жидких сливок
     1 большой стручок ванили
     0,5 фунта густых сливок
     * До меня эта тетрадь не дошла.  И ни одной фотографии,  кстати говоря.
-- Издатель.

     Взбить  сахар  с  желтками в  кастрюле  до такой  степе­ни,  чтобы  при
помешивании ложкой смесь разделялась на полоски. В другой кастрюльке смешать
жидкие сливки  и ваниль  и кипятить на медленном огне в  течение несколь­ких
минут при постоянном  помешивании.  Добавить к яич­ной смеси немного сливок,
перемешать  и продолжать по­немногу добавлять сливок, пока все не смешается.
Про­должать помешивать на умеренном огне до  тех  пор, пока  смесь  не будет
обволакивать  ложку, но  не доводить до кипения.  Перелить  смесь в  большую
миску и периодически помешивать, пока она не застынет. Слегка взбить гус­тые
сливки и замешать в ранее охлажденную смесь. По­ставить на лед и держать там
до готовности.
     Для  получения гладкой поверхности после того, как  мороженое застынет,
снять его со льда, переложить в миску, тщательно взбить и снова поставить на
лед.  Чем  большее  количество  раз вы  это  проделаете, тем  более  не­жное
мороженое получится.
     Можно  приготовить  мороженое  с  любыми другими до­бавками,  например,
заменить ваниль шоколадом или фрук­тами. Однако при изготовлении шоколадного
мороженого желательно также  прибавить  половинку ванильного  струч­ка.  Для
придания  аромата фруктов  замените сливки та­ким  же количеством фруктового
сока.
     Теперь вернемся в царскую гостиную.
     На  тележке вкатили громадный серебряный самовар.  Уже  был готов очень
крепкий  чай в маленьком чайни­ке, стоящем на  макушке самовара.  Из чайника
налива­ли  в  каждую  чашку по  нескольку  капель  почти черной  жидкости, а
остальное доливали кипятком из самовара.
     Когда  мы уезжали, царь  с царицей и дети  по очереди поцеловали  нас с
отцом.
     По  дороге  домой я  трещала  без  умолку,  а отец совер­шенно меня  не
слушал. Зато приехав, я дала себе волю. Полночи мы с Дуней не ложились спать
--  она  расспра­шивала,  а  я  рассказывала,  захлебываясь  от  восторга  и
перескакивая с одного на другое.



     Глава 20 ЧЕРНАЯ ПОЛОСА
     Гнусные  слухи  --  Интриганка  Тютчева  --  -- Злосчастные  письма  --
Запоздалая защита --
     -- Романовы и водка -- Запои Николая Второго --
     -- Пить, чтобы бездействовать -- "Вилла Родэ" --
     -- Шантаж -- Примирение
     Гнусные слухи
     Стыдно, признаваться, но в то время я почти  не вспо­минала  о  матери.
Мне довольно было знать, что она здо­рова и  благополучна.  Это  был обычный
детский  эгоизм, граничащий с жестокостью, --  я не хотела делить отца ни  с
кем.
     А между тем маме пришлось очень трудно.
     Как  и от  всякого  ребенка, от меня скрывали  или,  по  крайней  мере,
пытались  скрыть  темные  стороны жиз­ни,  связанные с  болезнями  и другими
неприятностями. Но Дуня,  в  конце  концов, рассказала мне, что  про­изошло,
когда отец привез маму в  Петербург  на  опера­цию.  Опухоль и сопутствующие
осложнения потребова­ли произвести полную гистерэктомию.
     После этого мама, придерживавшаяся традицион­ных  взглядов,  по которым
плотские  отношения, не име­ющие целью продление рода,  невозможны,  сказала
отцу, что освобождает его от супружеской клятвы, "от­пускает его".
     При всех  известных  особенностях отца, такой  пово­рот  событий  очень
расстроил его. Он был искренне при­вязан к маме.
     В  то  время слухи  о  предосудительных отношениях отца  с  Александрой
Федоровной и ее дочерьми достигли пика.
     Еще раньше  стали  распространяться копии писем Александры  Федоровны и
великих княжон  к  отцу. Для  непредвзятого  человека  в них не было  ничего
дурного.  Но ищущий  скабрезностей  всегда  найдет  их,  особенно  если  ему
подскажут ход.
     Среди  первых   подсказчиков  обнаружились   Илиодор  и   Гермоген,  не
пожелавшие смириться со своим пора­жением.  Им  с  наслаждением  подпевали в
салонах.
     Гурко: "Досужая болтовня великосветского, посещав­шегося всеми великими
князьями,  Яхт-клуба --  этого  центра  столичных  политических  и  светских
сплетен,  где  перемывали  косточки  всех  и  каждого  и  где  не  щадили  и
императрицы, действительно, не заслуживала  со сторо­ны императрицы хорошего
отношения.  Распростране­нию  по  городу  неблагоприятных   для   государыни
рас­сказов впоследствии способствовали удаленные от дво­ра из-за их борьбы с
влиянием Распутина князь  В.Н.Ор­лов и С.И.Тютчева. Отнюдь не желая  нанести
ущерб цар­ской семье, они, однако, своими рассказами о близос­ти Распутина к
царице  и   о  том  влиянии,  которым  он  у   нее  пользуется,  существенно
содействовали укреплению  почти  неприязненного  отношения  к  государыне не
толь­ко петербургского, но уже и московского общества (к  коему принадлежала
С.И.Тютчева). Переходя из уст в уста, рассказы их,  естественно, извращались
и, нако­нец, приобретали совершенно невозможный характер".
     Интриганка Тютчева
     Добавлю несколько слов о манерах Тютчевой. Делаю это только потому, что
они  -- пример, если  не образец,  того,  как  рождались сплетни,  на основе
которых закру­чивались интриги, влиявшие на судьбы многих.
     Тютчева  была  одной  из  первых  недовольных появле­нием моего отца во
дворце и, в частности, в  покоях императрицы и  детей. Не знаю, какие именно
действия отца привели ее в ужас, но она начала рассказывать всем.
     что "Распутин купает великих  княжон", "учит их неиз­вестно чему",  и в
довершение -- "кладет картуз на их кровати". В ее воображении перепутывалось
все.  Разуме­ется,  эти  глупости  достигали  ушей   Николая  и  Алексан­дры
Федоровны. Царица сначала смеялась, не в силах представить, чтобы кто-нибудь
принимал  нелепости  за  чистую  монету. Но  дальше --  хуже. Опасаясь  быть
оттес­ненной   от   воспитания  царских   детей   моим  отцом   (со­вершенно
беспричинно),  Тютчева  не унималась  в  фан­тазиях.  Она  стравливала  всех
вокруг,  чтобы  иметь воз­можность интриговать.  Перессорила даже нянь. И до
та­кой степени, что Александра Федоровна не желала ка­кое-то время бывать  в
детских, и это несмотря на обо­жание ею детей.
     Наконец Тютчева дошла  до того, что  стала настраи­вать  великих княжон
против  матери.  Этого  Александра Федоровна  снести  не  захотела.  Карьера
Тютчевой при дворе была закончена.
     Однако таким образом  Тютчева и получила  в руки свой главный козырь --
теперь она представлялась как невинная  жертва Распутина  и находила в  этой
роли по­кровителей и доброжелателей.
     Злосчастные письма
     Итак   в   начале   декабря   или  в   конце  ноября   1910  г.  ста­ли
распространяться копии писем Александры Федоров­ны  и великих княжон к моему
отцу.  Они  были  написаны незадолго до  этого. В  них  (особенно  в  письме
Александры Федоровны) действительно были  места, которые при большом желании
можно истолковать превратно.
     Например,  Александра Федоровна  писала: "Мне ка­жется, что моя  голова
склоняется, слушая тебя, и я чув­ствую прикосновение к себе твоей руки". Эта
фраза, будучи  вырванной из окружения, действительно кажет­ся двусмысленной.
Коковцов  хорошо  понял это:  "Но всякий, кто  знал императрицу,  искупившую
своею му­ченическою  смертью все ее  вольные и невольные пре­грешения,  если
они даже и были, и заплатившую такою страшною ценою за все свои заблуждения,
тот хо­рошо знает, что смысл этих слов был весьма  иной. В них сказалась вся
ее  любовь  к больному сыну,  все  ее стрем­ление  найти  в  вере  в  чудеса
последнее средство спасти  его  жизнь,  вся экзальтация и  весь  религиозный
мисти­цизм  этой  глубоко  несчастной  женщины, прошедшей  вместе  с  горячо
любимым мужем и  нежно  любимыми  детьми  такой  поистине страшный  крестный
путь".
     Симанович: "В Петербурге усиленно распространя­лись слухи, что Распутин
находится в интимной связи с царицей и  ведет себя также неблагопристойно по
отно­шению к царским дочерям. Эти слухи не имели ни ма­лейшего основания.
     Распутин никогда не являлся во дворец, когда там  не  было  царя. Я  не
знаю,  по собственной  ли  инициати­ве  или  по  царскому  указанию  он  так
поступал.
     Также в слухах о царских дочерях  нет  ни слова прав­ды. По отношению к
царским  детям  Распутин был все­гда  внимателен  и  благожелателен. Он  был
против  брака  одной  из  царских  дочерей   с   великим  князем  Димитри­ем
Павловичем, предупреждая ее и даже советуя не по­давать ему руки, так как он
страдал болезнью, от кото­рой можно было заразиться при рукопожатии. Если же
рукопожатие неизбежно, то Распутин советовал сейчас же после этого умываться
сибирскими травами.
     Советы  и  указания  Распутина  оказывались  всегда  полезными,   и  он
пользовался полным доверием царс­кой семьи. Царские дети имели в нем верного
друга и советника. Если они вызывали его недовольство, то  он срамил их. Его
отношения  к  ним  были  чисто  отеческие.  Вся  царская  семья   верила   в
божественное назначение Распутина.
     Грязные  сплетни давали мне повод к  частым разго­ворам с Распутиным по
поводу  его отношений  к цари­це и  ее  дочерям. Эти  злостные  сплетни меня
сильно  бес­покоили, и  я  считал бессовестным  распространение  безобразных
слухов про  безукоризненно  ведущих  себя  царицу  и ее  дочерей.  Чистые  и
безупречные  девушки  не  заслуживали  этих  распространяемых  бессовестными
со-здавателями сенсаций обвинений.
     Несмотря на  их высокое положение, они  были  без­защитны против такого
рода слухов. Было стыдно, что даже  родственники  царя  и  высокие сановники
также занимались  муссированием этих слухов.  Их поведение можно назвать тем
более  низким,  что  им  доподлинно была  известна вздорность  этих  слухов.
Распутин  возму­щался  этими слухами,  но по причине  своей невиновно­сти не
принимал их особенно горячо к сердцу".
     В последнем Симанович ошибался. Отец как  раз близко к  сердцу принимал
все это. Но что можно было проти­вопоставить  этим слухам?  Какие объяснения
могли  быть  услышаны  в  салонах?  Да и мало  тогда  находилось  охот­ников
защищать царскую семью, что уж говорить о за­щите отца.
     Запоздалая защита
     Только  позже, когда  произошло самое  страшное,  многие  из  тех,  кто
способен  был бы выступить в  нуж­ную минуту (но не нашел в себе то ли силы,
то ли по­требности), скажут справедливые слова.
     Боткина-Мельник:  "Насколько  же рассказы о при­ближенности Распутина к
царской семье были раздуты, можно судить из того, что мой отец, прослуживший
при их  величествах 10 лет  и  ежедневно  в течение этих 10  лет бывавший во
дворце, причем не в  парадных комнатах, а  как доктор, почти исключительно в
детских  и  спальне их величеств, видел Распутина всего один раз,  когда  он
сидел  в  классной Алексея Николаевича и держал себя как самый  обыкновенный
монах или  священник. Алек­сандра  Федоровна  считала  святым  Распутина.  В
после­днем же нет никакого сомнения: об этом говорят пись­ма ее величества и
великих княжон к Распутину. В этих письмах, сплошь проникнутых горячей верой
и содер­жащих  в  себе  столько  рассуждений  на религиозные  темы и просьбы
молиться за всю царскую семью, никто не мог найти ничего  предосудительного.
Впоследствии, проезжая через Сибирь, я встретила одну даму, спро­сившую меня
об   отношении  ее  величества   к  Распутину.  Когда  я  передала  ей   все
вышеизложенное, она  расска­зала  мне  следующий  случай.  Ей  пришлось быть
однажды  в  следственной комиссии,  помешавшейся в Петрограде  в Таврическом
дворце. Во  время  долгого  ожидания  она слышала разговор,  происходивший в
соседней комнате.  Дело шло  о корреспонденции царской семьи. Один из членов
следственной комиссии спросил, почему еще не опубликованы письма императрицы
и великих княжон.
     -- Что вы говорите, -- сказал другой голос, -- вся пе­реписка находится
здесь -- в моем  столе, но если мы ее опубликуем, то народ будет поклоняться
им, как святым".
     Родзянко: "В  высшей  степени  нервная  императрица  страдала  зачастую
истерически  нервными  припадками,  заставлявшими  ее  жестоко  страдать,  и
Распутин приме­нял в это время силу своего внушения и облегчал ее страдания.
     Тем  отвратительнее было мне всегда слышать разные грязные инсинуации и
рассказы о каких-то интимных отношениях Распутина  к царице. Да будет грешно
и по­зорно не только тем, кто это говорил,  но и тем, кто  смел тому верить.
Безупречная семейная  жизнь царской четы совершенно очевидна, а  т