тальное.
     Но когда  в доме воцарился покой, отцу начали снить­ся странные сны. То
ли  сны,  то  ли  видения -- Казанская Божья Матерь. Образы мелькали слишком
быстро, и отец не мог понять их смысла и значения.
     Беспокойство  нарастало.  Отец  мрачнел,  избегал  раз­говоров  даже  с
близкими.
     Душа терзалась.
     Ученость не в счет
     Князь Жевахов, как и многие, встречавшиеся с от­цом, но не  знавшие его
близко  или  просто  достаточно,  написал о  нем.  Рядом с  по  преимуществу
предвзятыми  мнениями относительно личности  отца,  у Жевахова  есть близкие
моему пониманию заметки. Кажется, сейчас они как нельзя более кстати.
     "Есть люди, для  которых  недостаточно найти себя: они стремятся  найти
Бога. Они успокаиваются только тогда, когда  найдут Бога, когда будут жить и
раство­ряться в Нем. Они постигают уже слова апостола Павла: "кто во Христе,
тот новая тварь; древнее прошло, те­перь все новое".
     Жаль  только, что  никто  из писавших об  отце  (и обер-прокурор Синода
Жевахов  в  их  числе)  не  смог  прило­жить  подобное  понимание к  нему  в
положительном смысле.
     Опять  прав оказался отец, говоря про таких: "Буква запутала ему голову
и свила ноги, и не может он по стопам Спасителя ходить".
     Так и получилось -- "Он идет вперед, а они остаются сзади".
     Как-то раз,  возвращаясь с  мельницы,  куда отвозил зерно, отец  подвез
молодого   человека.   Разговорившись   с   ним,   узнал,  что  попутчик  --
студент-богослов  Милетий  Заборовский.  Спросил у него совета, что  делать,
рассказал о видениях. Тот просто ответил:
     -- Тебя Господь позвал.
     Господь позвал -- ослушаться грех.
     Милетий посоветовал идти в монастырь в Верхотурье:
     -- Тамошние монахи помогут.
     Отец стал сокрушаться, что не знает грамоты. Милетий сказал:
     -- Ученость не в счет. Была бы вера тверда.
     В "Житии..." читаем: "Вот ученость для благочестия -- ничего! То есть я
не критикую букву -- учиться надо, но к Богу взывать  ученому не приходится.
Он  все на букве  прошел".  "Кто  в  миру  не  ученый,  а жизнь толкнула  на
спасение, тот, по всей вероятности, больше получит дарования: что ни делает,
да успеет!"
     -- Как же семья? -- спросил отец.
     -- Решай, -- ответил Милетий.
     Доехали до деревни.
     Дома  --  родители,  жена,  трое  маленьких  детей.  Что  делать?  Мука
мученическая, да и только.
     Отец говорил, что он тогда явственно услышал сло­ва из Евангелия от св.
Луки:  "Еще другой сказал: я пой­ду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне
простить­ся с домашними моими.
     Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся
назад, не благонадежен для Царствия Божия".
     Решение  оставить  дом  далось  отцу  нелегко. Но  ослу­шаться  --  еще
тяжелее.
     Простояв  ночь на коленях  перед иконой Казанской Божьей  Матери,  отец
сказал себе:
     -- Иду.
     Моя бедная  мама видела, что с отцом что-то творит­ся. Но понять ничего
не могла. Первое, что пришло в голову -- отец разлюбил ее.
     Отец не делился  с  женой мыслями.  Да и  не  принято  было  говорить с
женщинами  о  чем-то, кроме  хозяйства и детей.  Поэтому  когда  он все-таки
заговорил с ней  о том, что намерен идти  в монастырь, она от неожиданно­сти
онемела. Она ждала каких угодно слов, только не этих.
     Сказала:
     -- Поторопись.
     Об этом мне рассказала сама мама в один из приез­дов в Петербург  к нам
с отцом. Я, совсем девочка, тогда была уверена, что мама рассказывает мне об
этом, что­бы показать -- она разделяла стремления отца.
     Мама была доброй  женщиной, очень терпеливой. Она всегда уважала  отца,
сносила все тяготы, связанные как с жизнью вместе с ним, так и с разлукой.
     Когда   я  стала   взрослой   настолько,  чтобы  видеть   кро­ме  своих
представлений и все в действительности про­исходящее  вокруг, поняла -- мама
хотела  сказать, как  ей  было  трудно  отпускать  отца.  Наверное,  она  не
пове­рила ему, не могла поверить. Она сказала: "Поторопись", чтобы не тянуть
объяснение,  от которого не ждала ни­чего хорошего. Никаких сантиментов. Она
оставалась одна с тремя детьми на руках, а здоровый мужчина, ее муж, уходил.
Какая разница, куда?
     Новая тварь
     Как к месту  у князя Жевахова пришлись  слова апос­тола Павла: "Древнее
прошло, теперь все новое"... Но  когда речь  заходит  о моем отце, предметом
обсуждений  становилось  непременно старое,  а новое будто  теряется или  не
имеет значения.
     В заметках об отце,  ставших  теперь известными, да и  в  тех,  которые
передаются устно, обрастая попутно не­былицами, это особенно видно.
     Вот Ковалевский. Беру его, потому что  он  все-таки сдержаннее  других:
"Прежде его обычным занятием были пьянство, дебош, драки,  отборная  ругань.
Бывало, едет он  за хлебом или за сеном  в Тюмень,  возвращается  до­мой без
денег,  пьяный,  избитый и часто без  лошадей.Такая  жизнь  продолжалась  до
тридцати  лет.  Все  это  вре­мя  среди  односельчан  он  слыл  за  пьяного,
развратного человека.
     Перемена  с  ним  произошла  внезапно.  Он  вдруг  резко  изменил  свое
поведение. Сделался набожным, кротким,  перестал пить, курить, начал бродить
по монастырям и святым местам".
     Не спорю --  и  пьянки, и ругань, и  драки.  Но только  одно  слово  --
"обычно" -- и картина вырисовывается мерзостная. А что было рядом с этим? Да
и плохое -- было ли оно совершенно таким, каким его изображают?
     Отец  написал  в "Житии...": "Все следят за тем, кто ищет спасения, как
за каким-нибудь разбойником, и все стремятся его осмеять".
     Дьявол таится за левым плечом каждого. Ему оскор­бителен образ Божий  в
лице человека. Охаять его -- ра­дость.  Сделать хоть в глазах других дурным,
дурнее, чем на самом деле -- вечная цель.
     У Ковыля-Бобыля  читаем:  "Начался  новый  период  Распутинской  жизни,
который  можно  бы  назвать  пере­ходным  и  подготовительным к будущим  его
успехам. Григорий  мало-помалу стал отставать  от пьянства и  сквернословия.
Как определяют  это состояние его  близ­кие, он "остепенился" и "задумался".
Вместе с тем он стал заботиться о  некотором благообразии: начал умы­ваться,
носить  более  приличную  одежду  и  пр. Во время молотьбы,  когда  домашние
смеялись над ним за его свя­тость, он воткнул  вилы в ворох сена и, как был,
пошел по святым  местам. С этим временем совпадают  его  хож­дения с кружкой
для  сбора  пожертвований   для  постро­ения  храма  и  усиленные  посещения
монастырей и вся­ческих святых мест. Односельчане изумлялись и не вери­ли  в
искренность его, в это время в самые отдаленные монастыри он ходил  пешком и
босой.  Питался скудно,  часто  голодал,  по прибытии в монастыри постился и
всячески изнурял себя. Вполне точные сведения гово­рят, что  он  в то  время
носил тяжелые вериги, оставив­шие на его теле заметные рубцы.
     Он  водится  с  юродивыми,  блаженненькими,  всяки­ми  Божьими  людьми,
слушает их беседы, вникает во вкус духовных подвигов.
     Особенно    долго    живет    Григорий   в    Верхотурском   мо­настыре
Екатеринбургской епархии. Здесь он вошел в близкие отношения со  старцами и,
по его словам, мно­гому научился".
     Здесь  замечу  только относительно  вериг, которые отец  носил какое-то
время, а потом прекратил, хотя иногда  и  прибегал  к действиям такого рода.
Отец говорил:  "С  Богом  никак  не  сговоришься".  Ношение  вериг  и другие
подобные способы умерщвления плоти он как раз  и называл "сговором с Богом".
Но повторял: "Конечно, кому как дано, тот так и спасается".
     Монастырские распри
     Монастырь  в  Верхотурье   представлял   собой  нагромож­дение  камней,
окруженное массивной  каменной  же сте­ной. На  монастырских землях работали
монахи-трудники.
     Отца  после недолгих  расспросов  приняли  послушни­ком. Отец  оказался
упорным и в поле, и в учении.
     Его  набожность обратила на себя внимание старших братьев-монахов. Один
из них, видя старание послуш­ника, рассказал ему о старце Макарии, живущем в
лесу  неподалеку  от монастыря. Подсказал отправиться  к нему "за  умом", но
отец чувствовал, что пока не готов к встрече.
     В  самом  же монастыре  единства и стройности  в  мыс­лях не было. Одни
придерживались  жесткого традици­онного  взгляда  на православные  догмы.  В
большинстве своем это  были старые монахи, их за глаза называли староверами.
Другие  были настроены, как им казалось, свободнее.  Правыми  себя  считали,
разумеется,  и те,  и другие.  Споры между враждующими лагерями начина­лись,
как   правило,   вполне  благостно,  а   заканчивались,  тоже  как  правило,
рукоприкладством.
     Кроме  того, и в вопросах нравственности не все мо­нахи соответствовали
своему  положению.  Порок,  гуляю­щий  по  мужским  монастырям,  не обошел и
Верхотурье.
     Но даже  не это  все  повергало  отца в отчаяние.  И  уж,  конечно,  не
холодная и  сырая келья  с  маленьким  окош­ком  под самым  сводом,  которое
пропускает больше хо­лода, чем солнечного света, не узкая деревянная ле-



     жанка без матраца, не шаткий  стул и не менее шаткий стол и не холодный
каменный пол.
     Он не находил в монастыре главного, ради чего и пришел туда.
     Только когда понял, что помощи ждать в монастыре не от кого, отправился
к старцу Макарию.
     Сам  старец  --  интереснейший тип.  В  молодости  был  мотом,  спустил
отцовское наследство. А  в  один прекрас­ный день проснулся,  преисполненный
отвращения к земным радостям.
     Следуя завету Христа: "Если  хочешь  быть  совершен­ным, пойди и продай
имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и
сле­дуй за  Мною",  Макарий так  и  поступил.  Когда  желания  плоти слишком
донимали его, умерщвлял ее жестоки­ми самоистязаниями.
     Наконец  он  пришел  к  полной душевной безмятеж­ности.  Жил в  лесу  и
наставлял тех, кто приходил к нему.
     Отец множество  раз  передавал свой разговор со стар­цем.  Раз от  раза
дополняя  его  какими-то  деталями,  ка­жущимися  ему   особенно  важными  в
настоящий момент.
     Перескажу так, как мне запомнилось.
     Отец спросил у Макария, как ему узнать волю Господа.
     Старец ответил:
     -- Ты должен молиться Ему.
     Отец:
     -- Что делать, если падаешь с высокой стены? Пы­
     таться спастись или отдаться в руки Господа?
     Макарий:
     -- Сын мой, твое тело -- храм Божий, зачем же по­
     зволять ему разрушиться?
     Отец:
     -- А как быть с видениями Казанской Божьей Мате­
     ри? Я хочу следовать за ней. Как мне узнать, чего требу­
     ет от меня Господь?
     Макарий:
     -- Ты должен неустанно молиться о том, чтобы тебе
     было даровано понимание и руководство. Утром после
     пробуждения, ты должен посвятить свой день Богу. Дол­
     жен выполнять всякую работу как слуга Божий. Не ставь
     себе  в заслугу  добрые  дела,  а считай их  жертвой Господу. Молись  о
прощении, повторяй "Господи помилуй" по крайней мере пять тысяч раз за день.
Когда почув­ствуешь, что получил прощение, Он придет к тебе. Отец:
     -- Я сделаю, как ты велишь. Остаться мне в Верхотурье?
     Макарий:
     -- Господь обитает не только в монастыре. Весь мир --
     Его обитель. Он всегда с тобой.
     Монастырские  ворота не  запирались. Можно  было  уходить  и приходить,
когда и кому заблагорассудится. Отцу заблагорассудилось вернуться в мир.
     Для чего?
     Некоторый  ответ дает Белецкий: "Распутин обладал  недюжинным природным
умом практически смотрящего на жизнь  сибирского крестьянина, который  помог
ему  наметить  свой  жизненный идеал. Поэтому Распутин  по­шел по пути своих
склонностей,  которые в  нем разви­лись  под  влиянием общения его во  время
странствова­ний с миром странников и с монашеской средой.  Об­щение это дало
Распутину  зачатки  грамотности  и  свое­образное богословское  образование,
приноровленное к умению применять его к  жизненному обиходу,  расши­рило его
взгляд на жизнь, развило в нем любознатель­ность и критику, выработало в нем
чутье   физиономис­та,   умевшего  распознавать   слабости   и   особенности
че­ловеческой натуры и играть  на них,  и само по себе по­вело  его по  тому
пути, который растворил перед ним страдающую женскую душу.
     Распутин  ясно отдавал себе  отчет в том, что  узкая сфера монастырской
жизни,  в случае поступления его в монастырь,  вскорости выбросила бы его из
своей среды.
     В  сознательную уже  пору своей  жизни Распутин, иг­норируя насмешки  и
осуждения  односельчан, явился  уже как "Гриша-провидец" ярким  и  страстным
предста­вителем этого типа,  в  настоящем народном  стиле, воз­буждая к себе
любопытство  и  в то же  время приобретая  несомненное влияние  и  громадный
успех,  выработав­ши  в  себе  ту  пытливость  и  тонкую психологию, которая
граничит почти с прозорливостью".

     Глава 3 СТРАННИК
     Хитрый враг -- Единство молитвенного
     и эротического -- В хлыстовском корабле --
     -- Был ли Распутин хлыстом
     Хитрый враг
     Прошел почти  год  с того времени, как отец оставил  Покровское. Он был
похож на бродягу. Истощен, обо­рван. Его не смогла бы узнать и жена.
     Отец говорил, что тогда он "не видел себя", то есть ему было совершенно
все  равно, как он  одет,  даже  го­лод  не  слишком донимал его,  хотя есть
удавалось не каждый день.
     Он  постоянно  молился.  "Но  и  враг  не  дремал",  --  говорил  отец,
рассказывая  о том  времени.  Вместо  Ка­занской Божьей Матери ему  являлись
образы женщин-соблазнительниц.
     Интересно, как отец писал в "Житии...": "Видению  не  нужно верить, это
недоступно нам. Хотя  бы оно на  самом-то деле было, за это Господь простит,
за  неверие даже  маленьким подвигом  простит,  но  как от врага  в прелесть
впадешь, то  это  спрашивается как все  равно,  как  у  какого-нибудь  злого
помещика потерял какие-ни­будь вещи.  Очень,  очень осторожно нужно с  этими
виде­ниями,  до такой доведут  низкоты,  то есть до забвения, что  не будешь
помнить ни дни,  ни часы, и  в  такую впа­дешь гордость,  и будешь настоящий
фарисей. Трудно странничкам бороться со  врагом. Когда  я шел странни­чать в
Киев, то  уходил  утром без обеда, это был мой устав. Злодей враг  завидовал
всему моему доброму делу; то  он являлся в виде  нищего, а  все-таки знатно,
что не нищий, а  враг в тумане. Я успевал в то время крестным знамением себя
осенять, и вдруг исчезал, как прах. То мне казал, что деревня  еще более как
30 верст,  смотришь из-за  леску и вышел  на  долинку  --  тут  и село. Экой
сата­на!  То  являются  помыслы  нечестивые,  усталость  неопи­санная, голод
невысказанный, жажда  питья неопреде­ленная, я догадывался, что это опять от
врага,  нередко  падал на  дороге, как будто  по  кочкам иногда,  -- все это
искушение! Приблизишься к  селу, звон раздается, я сво­ими прыткими ногами и
частой походкой, уже в храм. Вот мне первую мысль враг  задает: то  стань на
паперти, собирай жертвы --  дорога далекая, денег  много надо, где возьмешь;
то помолись, чтобы тебя взяли обедать  и на­кормили послаще.  Хвать безумной
головой, уже херувим­ский стих поют,  а  я еще  не  был,  не  предстоял,  не
соеди­нялся  с Господом! Дай  я не  буду больше!  Так мне при­шлось с  этими
помыслами бороться целые года".
     И там же: "Не будем верить сновидениям, кроме Божией Матери и Креста".
     Он  клал  бессчетные  поклоны, бил  себя палкой,  сте­гал ремнем.  Боль
вытесняла похоть и заполняла стыдом.
     Чем  сильнее  он старался изгнать  прельстительниц  из  сознания,  тем,
казалось,  настойчивее  они возвращались,  пока  он  не  падал  на  землю  в
изнеможении. Он терпел поражение в одной битве за другой, не находя покоя.
     Не  желая признать поражение, он  боролся, каждый  день  заново начиная
свою битву на рассвете и оплаки­вая поражение на закате.
     В "Житии..." отец пишет: "Ах, враг хитрый ловит во­обще спасающихся..."
     Единство молитвенного и эротического
     В глазах  всего мира отец  был  грешником,  и, с точки зрения церковных
законов, он,  несомненно, грешил, но  я предпочитаю  думать, что милосердный
Господь  в сердце своем может найти  оправдание грешнику, уступавшему силам,
противиться которым не во власти человека.
     Отец пытался сделать то, что удавалось лишь немно­гим. Я думаю о нем не
как о грешнике, а как о  челове­ке, который  предпринял  попытку  и потерпел
неудачу. А  кто может  осудить человека  за попытку?  Разве лучше вообще  не
прилагать  никаких усилий?  Откуда человеку знать, что  такое  карабкаться в
гору, если он никогда и не пытался?
     В "Житии..." читаем: "Как дыроватый мешок не со­хранит в себе жито, так
и мы, ежели не будем друг дру­га прощать, а будем  замечать в другом ошибки,
сами же находиться к нему в злобе, то есть судить".
     А у Гурко нашла я следующее определение:  "Смоло­ду обнаружил он бурный
темперамент, проявлявшийся  то в повышенной религиозности и  столь  присущем
рус­скому   человеку  богоискательстве,   то   в   чрезвычайной   физической
страстности,  переходящей в эротоманию.  Впрочем, медицина  давно установила
сочетание  у  лю­дей экзальтированных  религиозного  фанатизма с повы­шенной
половой страстностью.
     Как бы то ни было, у  Распутина уже в молодые годы чередовались периоды
крайнего  разгула с  приступами покаяния, молитвенного экстаза и  влечения к
палом­ничеству по святым местам.
     В Распутине совмещались две крайности  -- явление, свойственное русской
природе  и   имеющее  основой  бур­ную  страстность.  По  меткому  выражению
Достоевского, про таких лиц "никогда вперед  не  знаешь, в монастырь  ли они
поступят, или деревню сожгут".
     Интересное  место  есть  и  у  Евреинова,  немало  потру­дившегося  для
развенчания отца,  но вынужденного все-таки  признать: "Возбуждение полового
инстинкта в связи с религиозной экзальтацией и вообще с молитвенным подвигом
--  общеизвестный  факт.  "Художественное  де­лание  молитвы  Иисусовой,  --
говорит епископ Феофан Затворник, -- иного ввергает в прелесть мечтательную,
а иного, дивно сказать, в постоянное пехотное состоя­ние". По его же словам,
теплота   ("теплое  чувство"),  со­провождающая  сосредоточенную   в  сердце
молитву,  нередко  соединяется  "со  сладостью  пехотною".  "Какое  странное
явление,  --   говорит  епископ  Игнатий  (Брян-чанинов),  --   по-видимому,
подвижник  занимается  мо­литвою,  а занятие  порождает  похотение,  которое
долж­но  бы  умерщвляться занятием".  Связь  полового  чувства с религиозным
вскрыл, еще задолго  до фрейдовского учения о сублимации первого  из  них во
второе, проф. Р. Краффт-Эбинг,  полагавший, на основании ряда иссле­дований,
что "религиозное и половое состояние  аффекта обнаруживают на  высоте своего
развития  единогласие  в  качестве и  количестве возбуждения". О "склонности
че­ловека связывать свою эротику  с религией, приписывая первой божественные
источники и выдавая ее за про­дукт веления свыше", говорит определенно проф.
Фо­рель во втором томе своего исследования "Половой воп­рос". Распутин являл
крайне  красноречивый пример  по­добной "склонности".Не свободна  от половых
представ­лений и жизнь святых".
     Я  раньше не  говорила  об  этом прямо, теперь скажу.  Меня упрекали  и
продолжают упрекать в безоглядной вере в отца, в его святость. Да, я  верю в
него и верю ему. Кто способен различать смыслы, тот поймет. Он стре­мился  к
святости  и  иногда  бывал  близок  к   ней  (напри­мер,   когда  исцелял  и
предсказывал). Но  путь его был прерван. На  той  же части пути, которую ему
дали прой­ти,  он подвергался  испытаниям. И преодолевал их вся­кий  раз. Не
его вина,  что  недоброжелатели громоздили  перед  ним  все  новые  и  новые
препоны.
     Среди недоброжелателей  отца особенно  Труфанов усердствовал в описании
"прелюбодеяний".  Но  он  же  передает  и  такое:  "Распутин  рассказал  мне
следующее.   "Я  бесстрастен.  Бог  мне  за  подвиги  дал  такой   дар