распространилось учение Елены  Петровны Блаватской,
основательницы  теософии. Одни только и говорили о  карме, реинкарнации,  об
Учите­лях. Другие посещали  лекции мистиков... Третьи искали  смысла жизни в
дыхательной гимнастике и медитации по методу йогов.
     Мнимые пророки
     О тех же самых  днях обер-прокурор Синода  князь Жевахов писал,  что "с
духовной  стороны  столица  была  и  лучше,  и  чище  провинции. Религиозная
атмосфера столицы резко отличалась от провинциальной. Жизнь
     столицы  представляла  исключительно  благодарную  по­чву для  духовных
посевов.   Петербургская   аристократия  не  только  чутко   отзывалась   на
религиозные  вопросы,  но   искренно  и  глубоко  искала   в  разных  местах
удовлет­ворения  своих  духовных  запросов.  Салоны  столичной  знати  точно
соревновались  между  собою в учреждении всевозможных  обществ и содружеств,
преследовавших высокие  религиозные цели. Во  главе  каждого из этих обществ
стояли представители высшего столичного об­щества, объединявшие вокруг  себя
лучших людей сто­лицы.  В притонах нищеты, среди чернорабочих Петер­бургской
гавани,  в  подвалах  и  трущобах, в  тюрьмах  и больницах, всегда, и  я это
подчеркиваю не как  случай­ное явление, можно было встретить  представителей
сто­личной знати, с Евангелием в руках и всякого рода при­ношениями... Нужно
ли говорить о том, что  при этих условиях ни одно явление церковной жизни не
проходи­ло мимо  без того, чтобы не найти своей оценки  и отра­жения в  этих
салонах! Излишне  добавлять и то, что такое отражение было часто уродливым и
свидетельствовало  об  изумительном  незнакомстве   столичного  общества   с
церковной областью и о религиозном невежестве.
     Вопросы христианского социализма привлекали в то время  особое внимание
петербургского  общества,  и имя  доцента  Духовной  академии,  архимандрита
Михаила (Се­менова),  выпускавшего серии  своих брошюр, под общим  заглавием
"Свобода  и  христианство", пользовалось  чрез­вычайной  популярностью.  Эти
брошюры  ходили  по  ру­кам,  читались  нарасхват и  производили  сильнейшее
впе­чатление на  тех,  кто не прозревал  их  сущности  и не  до­гадывался  о
намерениях автора, еврея, принявшего  пра­вославие, впоследствии перешедшего
в  старообрядчество,  с  возведением  в сан  старообрядческого  епископа,  и
уби­того при крайне загадочной обстановке...
     На  смену ему  явился  священник  Григорий Петров. Трудно  передать  то
впечатление, какое  он произвел сво­им появлением. Залы, где он  читал  свои
убогие  лекции,   ломились   от   публики;   многотысячная  толпа   молодежи
сопровождала  каждый его шаг; знакомства с ним иска­ло как  высшее общество,
так  и  широкая  публика;  газеты  были  переполнены описаниями его  лекций;
изда­тельство Сытина не жалело  ни  денег, ни бумаги для распространения его
"сочинений" в народе; фотогра­фические карточки и портреты его красовались в
вит­ринах  магазинов на  Невском,  и "общественная" мысль  была  погружена в
созерцание его  облика, создавая ему небывалую славу. Даже такие авторитеты,
как незабвен­ный, великий пастырь земли русской, отец Иоанн  Крон­штадтский,
не могли  поколебать той  почвы,  на  которой утвердился  бездарный Григорий
Петров, человек неум­ный, необразованный, этот  типичный  "оратор", умев­ший
трескучими фразами прикрывать свое скудоумие.
     В  чем  же  была  причина  такого  успеха Григория Пет­рова?  Она очень
несложна.  Он пел в унисон  с теми,  кто был  хозяином общественного мнения,
кто, сидя за ку­лисами, создавал его и управлял им.
     После его развенчания религиозный Петербург стал искать ответов на свои
сомнения и духовные запросы в  иной плоскости  и  вступил на  почву народной
веры, не знающей никаких религиозных проблем, не сталкиваю­щейся ни с какими
противоречиями,  не  связанной  ни  с какою наукою...  Сделать  это было тем
легче, что в  представителях такой  веры не ощущалось недостатка... Наиболее
почетное  место  среди  них  занял  косноязыч­ный Митя. Это  был  совершенно
неграмотный  крестья­нин  Калужской  губернии, и притом  лишенный дара речи,
издававший  только нечленораздельные  звуки.  Тем  не менее, народная  молва
наделила  его необычайными свойствами, видела в нем святого, и  этого  факта
было  достаточно  для   того,  чтобы  перед  ним  раскрылись  две­ри   самых
фешенебельных салонов. В тех звуках, какие он  издавал, безуспешно  стараясь
выговорить слово, в  ми­мике,  мычании  и жестикуляциях  окружающие силились
угадывать  откровение Божие, внимательно всматривались в выражение его лица,
следили за его  движениями и де­лали всевозможные выводы.  Увлечение высшего
обще­ства "Митей" было так велико, что, в порыве религиоз­ного экстаза, одна
из  воспитанниц Смольного института  благородных  девиц  предложила ему свою
руку и сердце, какие "Митя", к ужасу своих почитателей, и принял".

     Последние времена
     В этот бурлящий водоворот и попал мой отец, когда приехал в столицу.
     Всюду только и говорили о "последних временах".
     Здесь необходимо сделать небольшое отступление.
     В записках великого князя Александра Михайловича мне бросилось  в глаза
следующее.  Он  описывает  разго­вор  с тогда  еще  великим князем  Николаем
Александро­вичем,  наследником Александра Третьего. Тот только что  узнал  о
смерти  отца и, значит, о  близости своего коронования.  "Сандро, что я буду
делать?! -- патетичес­ки воскликнул он. -- Что будет теперь с Россией? Я еще
не подготовлен быть  царем! Я  не могу  управлять импе­рией. Я даже не знаю,
как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!
     Помочь ему? Мне, который в  вопросах государствен­ного управления  знал
еще меньше, чем он! Я мог дать ему  совет в области дел военного флота, но в
осталь­ном...  Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых
Николай мог  положиться, хотя и сознавал  в  глубине души, что  его отчаяние
имело пол­ное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой".
     Ощущение надвигающейся катастрофы было общим.
     Потом  слишком  многие  из  участников  событий  вре­мени  появления  в
Петербурге  отца утверждали, что это он принес несчастье двору и  России. Но
всякому не­предвзятому человеку видно, что это совершенно не так.
     Он стремился помочь, но болото оказалось слишком топким.
     "По грехам нашим и кара".



     Глава 6 НОВОЯВЛЕННЫЙ
     "Мы  его ждем" -- Тысяча лиц -- -- Первобытный человек -- "Меня  держит
здесь" --
     -- Новые знакомства -- Житейский ключ --
     -- Опытное применение -- Украсть червонец
и сбежать -- Кто терся, а кого звали
     "Мы его ждем"
     Труфанов:  "В  конце  1902  года,  в ноябре или  декабре месяце,  среди
студентов  Санкт-Петербургской духов­ной  академии пошли  слухи  о  том, что
где-то в Сибири, в Томской и Тобольской губерниях, объявился великий пророк,
прозорливый муж, чудотворец и подвижник по имени Григорий.
     В религиозных  кружках студенческой  молодежи, груп­пировавшихся вокруг
истинного аскета, тогдашнего  ин­спектора академии --  архимандрита Феофана,
рассужде­ния о новоявленном пророке велись на разные лады.
     --  И вот теперь такого  мужа  великого  Бог  воздвигает для  России из
далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что
есть  в  Тобольс­кой  губернии, в селе Покровском,  три благочестивых брата:
Илья,  Николай и  Григорий. Старший из  них -- Григорий, а два первых -- его
ученики,    еще    не     достиг­шие    высокой     ступени    нравственного
усовершенствова­ния.  Сидели как-то  эти  три  брата  в  одной избе,  горько
печаловались о том, что Господь  не посылает  людям благословенного дождя на
землю; потом Григорий встал из-за  стола, помолился и твердо  произнес: "Три
месяца, до самого  покрова,  не будет дождя..."  Так и случи­лось.  Дождя не
было, и люди плакали от неурожая... Вот вам и Илья-пророк,  заключивший небо
на три года с месяцами! Господи! Господи! -- глубоко вздохнувши, заключил о.
Феофан.
     -- А не приедет ли сюда тот старец?
     -- Приедет, приедет! Один архимандрит обещал его
     привезти. Мы его ждем..."
     Тысяча лиц
     Весь  облик  отца, его поведение, манера говорить, сам  ход его  мыслей
мало вязались  с  традиционными пред­ставлениями  о старцах  --  благостных,
спокойных  (преж­де всего -- спокойных!). Он  был новый тип, рожденный самим
временем.  Новый  -- это очень важное  объяснение.  Однако  оно  нуждается в
дополнении, которое  никто до сих  пор  так  и не  сумел  или  не  осмелился
сделать. Мой отец действительно был старцем, но  только старцем, которому не
был чужд мир, старцем,  помыслами  живу­щим на земле. Он был мирской со всех
точек зрения. Он знал секрет -- как спастись в этой жизни.
     Симанович:   "В   петербургском   обществе   Распутин   на­шел   хорошо
подготовленную   почву.  Он  отличался  от  других  сомнительных  личностей,
ясновидящих, пред­сказателей и  тому подобных людей своей изумительной силой
воли. Кроме того, он никогда не преследовал лич­ных мелочных интересов.
     Распутин прибыл в  Петербург не по железной дороге, а пешком и при этом
босиком. Он остановился  в  монас­тырской  гостинице как  гость архимандрита
Феофана".
     Интересный опыт  может  представлять собой сравне­ние описаний внешнего
вида отца.
     Так видит Труфанов: "Григорий был одет в простой, дешевый, серого цвета
пиджак, засаленные  и оттянув­шиеся  полы которого висели спереди,  как  две
старые  кожаные рукавицы; карманы были вздутые; брюки такого же достоинства.
Особенно безобразно, как старый  истрепанный гамак, мотался зад брюк; волосы
на голо­ве  "старца" были грубо  причесаны  в скобку;  борода мало  походила
вообще на бороду, а  казалась клочком сваляв­шейся овчины, приклеенным к его
лицу,  чтобы  допол­нить  все  его  безобразие и отталкивающий вид;  руки  у
"старца" были корявы и нечисты, под длинными и даже немного загнутыми внутрь
ногтями  было  много грязи;  от всей  фигуры  "старца"  несло неопределенным
нехо­рошим духом".
     Так  видит Юсупов:  "В этом мужицком  лице  было  дей­ствительно что-то
необыкновенное. Меня  все больше и больше поражали его глаза, и поражающее в
них   было   отвратительным.   Не    только   никакого   признака    высокой
одухотворенности  не  было в физиономии Распутина, но она скорее  напоминала
лицо  сатира: лукавое  и по­хотливое. Особенность  же его глаз заключалась в
том, что  они были малы, бесцветны, слишком близко сиде­ли один от другого в
больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не
было  заметно,  -- они  как-то терялись в  глубине  орбит. Благо­даря  этому
иногда даже  трудно  было заметить,  открыты у  него глаза или нет, и только
чувство,  что  будто  иглы  пронизывают  вас насквозь, говорило  о том,  что
Распу­тин на вас смотрит, за вами следит. Взгляд  его был ост­рый, тяжелый и
проницательный.  В  нем  действительно чувствовалась скрытая  нечеловеческая
сила.
     Кроме  ужасного взгляда, поражала  еще  его улыбка, слащавая и вместе с
тем  злая и плотоядная;  да и  во  всем его существе было что-то  невыразимо
гадкое, скрытое под маской лицемерия и фальшивой святости.
     Его внешность мне не понравилась с первого  взгля­да; в ней было что-то
отталкивающее. Он был среднего  роста,  коренастый и  худощавый,  с длинными
руками; на большой его голове, покрытой  взъерошенными спу­танными волосами,
выше  лба  виднелась  небольшая  плешь, которая,  как я  впоследствии узнал,
образова­лась от  удара. На  вид  ему было  лет  сорок. Он носил  под­девку,
шаровары и высокие сапоги. Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое
обычное, мужицкое,
     с  крупными,  некрасивыми  чертами,  грубым  овалом  и  длинным  носом;
маленькие  светло-серые  глаза  смотре­ли  из-под  густых   нависших  бровей
испытующим и  не­приятно бегающим взглядом. Обращала  на себя  внима­ние его
манера держаться:  он казался  непринужденным в своих движениях,  и вместе с
тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска, что-то подозрительное,
трусливое,  выслеживающее.  Настороженное  недоверие  светилось   и  в   его
прозрачных глубоко сидящих глазах".
     Смею уверить, что  в этих описаниях  гораздо больше  проявились сугубые
черты личности авторов, чем  отца.  (Я  имею в виду, конечно  же, не  покрой
платья или  привычки, прививаемые  всей жизнью  и воспитанием, а  манеру,  с
которой некоторые дают характеристики другим людям.)
     Труфанов с особым сладострастием указывает на  грязь на руках  и одежде
отца. Но ведь он встретил  его сейчас  же по прибытии.  Да и представления о
гигиене  у кресть­ян и окультурившихся студентов Духовной академии несколько
разнятся.
     Если бы  Труфанов встретил отца  гладко  зачесанным, в чистом  платье и
белых перчатках, он бы наверняка возмутился -- почему чисто?
     А  именно  так  и  случалось.  Когда  отец ходил плохо остриженный, ему
пеняли за  это.  Когда подстригся  с  претензией  на тщательность  --  снова
ругали. Когда мазал сапоги дегтем,  были  недовольны, когда  капал на бороду
духи -- стыдили  в глаза и за глаза. Когда принимал посе­тителей в  поддевке
-- был плох. Когда  оделся  для этого в белую  рубаху -- обвинили в гордыне.
Все не так...
     Еще  будет  место  сказать  о  Феликсе  Юсупове   и  от­крыть  всю  его
нечестность, и это мягко сказано, по от­ношению к отцу.
     Сам фальшивый  и лицемерный насквозь, Юсупов хочет найти  и находит эти
черты в тогда совсем ему незнакомом человеке.
     Замечу  только одно.  Он  пишет о недоверии, сквозив­шем в глазах отца.
Вот это правда. Отцу всегда было доста­точно одного взгляда, чтобы понять, с
кем он имеет дело.
     Еще одно важное замечание: "Кто  ни писал о Рас­путине, все, даже враги
его, признавали  его замечательность,  ум,  необыкновенную  проникновенность
взгляда и т.д.".
     Вот описания другого рода.
     Ковыль-Бобыль:  "Вышесредний рост,  широкоплечий,  с большими мужицкими
руками, большая  темная, ры­жеватого оттенка борода, закрывающая  почти весь
овал лица, мясистый нос, полные чувственные губы, серые глаза с белесоватыми
точками в  зрачках, обычно  мут­ные и сверкающие резким,  стальным блеском в
момент  раздражения   --   таков  Распутин.   Обыкновенный,   рядо­вой   тип
сибиряка-чалдона".
     Симанович:   "Своей   внешностью   Распутин  был   на­стоящий   русский
крестьянин.  Он был  крепыш, средне­го роста. Его  светло-серые острые глаза
сидели глубоко. Его  взгляд пронизывал. Только немногие его выдержи­вали. Он
содержал суггестивную силу, против которой только редкие люди могли устоять.
Он носил  длинные, на плечи ниспадающие волосы, которые делали  его по­хожим
на монаха или священника. Его каштановые во­лосы были тяжелые и густые.
     Он всегда носил  при себе  гребенку,  которой расче­сывал свои длинные,
блестящие и  всегда  умасленные  волосы. Борода же  его была  почти всегда в
беспорядке. Распутин только  изредка расчесывал  ее щеткой. В об­щем он  был
довольно чистоплотным и часто купался".
     Первобытный человек
     Как бы пристрастны ни были наблюдавшие  за от­цом, никто из них не смог
обойти главного -- в нем заключалась недюжинная сила.
     Именно  она  и заставляла одних нападать  на него, боясь и ненавидя,  а
других -- искать его защиты и по­кровительства.
     Это очень скоро признают все.
     Юсупов: "Огромная память, исключительная наблю­дательность".
     Родзянко: "Недюжинный пытливый ум".
     Белецкий:  "Это  была колоссальная фигура,  чувство­вавшая и понимавшая
свое значение".
     Гиппиус:  "Он  умен. В  соединении  получается то, что зовут  "мужицким
умом", -- какая-то гениальная "смет­ка", особая гибкость и  ловкость. Сметка
позволяет Рас­путину необыкновенно быстро оборачиваться, пронизы­вать острым
взором и схватывать данное, направлять его".
     Евреинов: "Крайне талантливый".
     Руднев:  "Вообще  надо  сказать,   что  Распутин,  несмот­ря   на  свою
малограмотность,  был  далеко не заурядным  человеком и отличался от природы
острым  умом,  боль­шой  находчивостью,  наблюдательностью  и  способнос­тью
иногда удивительно метко выражаться, особенно давая характеристики отдельным
лицам".
     И   множество  подобных  слов,   сказанных,   кстати,  по  преимуществу
недоброжелателями отца.
     У  Гиппиус  же есть наблюдение:  "Распутин  --  перво­бытный человек из
вековой первобытной среды".  Это  способно объяснить,  почему  многое в  нем
оставалось непонятным и даже враждебным для людей, далеких от народной жизни
и не желающих ее понять.
     Я привела  только малую часть описаний отца, как они  даны  в  записках
современников.  Попробуйте отве­тить хотя  бы на вопрос, так какого же роста
был отец,  среднего, выше  среднего? Раньше  я  говорила  о том,  что многие
путались в цвете его глаз. Не найти и одинако­вых описаний черт лица, фигуры
и т.п. Более  того, по­смотрите на фотографии отца -- иногда кажется, что на
них сняты разные люди.
     В  этом  смысле   интересно  привести  еще  одно  описа­ние,  сделанное
Труфановым и потому приобретающее особое значение. Труфанов сопровождал отца
в  его  по­ездке в  Царицын.  Там отец,  стоящий на  возвышении  у  церкви и
говорящий  с  толпой,  пришедшей  его  послу­шать,  виделся  Труфанову очень
высоким, тонким, го­товым почти взлететь.

     "Меня держит здесь"
     Итак, отец появился в Санкт-Петербурге.
     Город ему не понравился.  Потом  он говорил  мне, что ему душно  здесь.
Нежелание свое сразу уехать обрат­но объяснил так: "Меня держит здесь".
     Поначалу отец, мало с кем знакомый тогда, не знал, что делать дальше.
     Он уже  давно слышал о священнике из собора в Кронштадте  -- знаменитом
Иоанне Кронштадтском. Го­ворили, он обладает огромной духовной силой. И  вот
в одно из воскресений отец решил поехать в Кронштадт, на проповедь.
     Говорили,  что собор, где служит Иоанн Кронштадт­ский, -- оазис покоя в
бурлящем море. Отцу предстояло убедиться в этом.
     Сама служба проходила необычно: она включала в себя публичную исповедь.
Под конец, перед самым причасти­ем, по сигналу,  поданному  священником, все
присут­ствующие выкрикивали во всеуслышание свои грехи.
     Отец  бывал  во многих  церквах  и  монастырях,  но нигде  не  встречал
подобного.  Прихожане,  не  стыдясь,  в  пол­ный  голос  объявляли  о  своих
прегрешениях, просили у Бога прощения, а затем вкушали тело и кровь Христа.
     При этом не было суеты, толкотни -- один обряд сменял другой.
     Отец был ошеломлен таким проявлением искренней веры в Бога.
     Считается, что Бог пребывает  в церкви. И это, ко­нечно, так. Это знают
все  верующие. Но не всем  дано  почувствовать Бога  рядом  с собой во время
церковной службы.
     Отец  простоял на  коленях  всю  службу.  Молился, вру­чая  свою судьбу
Господу.
     Люди, обладающие духовным зрением, узнают друг друга. Архимандрит Иоанн
вышел  из  алтаря, остано­вился перед отцом,  взял  его  за руку  и заставил
встать.
     Сказал, что почувствовал присутствие отца в храме:
     -- В тебе горит искра Божья.
     Отец попросил благословения у архимандрита.
     -- Господь тебя благословляет, сын мой, -- ответил тот.
     В тот день отец принял причастие из рук Иоанна
     Кронштадтского, что было большой честью.
     После архимандрит позвал отца к себе.
     Отец  рассказал  Иоанну  о  себе  все.  "Как на  духу".  Впро­чем, он и
воспринимал  происходящее как продолже­ние исповеди, начатой еще в  храме во
время службы.
     Разумеется, рассказал  и  о явлении Казанской Божь­ей Матери, о смутных
догадках, наполнивших его  пос­ле  этого.  Рассказал  о том,  что  пришел  в
Петербург как бы не по своей воле:
     -- Вело меня сюда...
     Архимандрит слушал отца,  не  перебивая. Когда  отец закончил говорить,
спокойно сказал:
     -- Бог привел, значит так тому и быть.
     У отца вырвался вопрос:
     -- Чему быть?
     Архимандрит