м  беседу
по поводу его  предстоящей поездки в Киев. Результатом беседы  он  был очень
недоволен.  Он  пре­дупреждал  царя  и  советовал  ему  не   брать  с  собою
Сто­лыпина. Хотя он и не предупреждал самого Столыпина
     о грозящей ему  опасности, ибо он  не был его другом, но так как царь в
нем  нуждался, то  нужно было его  щадить. Столыпин меня не трогает, пояснил
Распутин, и я не хочу подставлять ему ногу.
     Царь  также не обратил особого внимания на это пред­сказание Распутина.
Он не хотел отказаться от сопро­вождения его Столыпиным.
     Это  послужило поводом  недовольства Распутина, которое не было вызвано
тщеславием, а сознанием того, что поездкой решается судьба Столыпина.
     Столыпин поехал в Киев и был там убит агентом Киевской охранной полиции
евреем Багровым.
     Когда  я  впоследствии  рассказывал   этот   случай  моим  знакомым  из
придворных кругов, то некоторые из  них  высказали  мысль, что  царь,  может
быть, потому и взял с собой Столыпина, что верил предсказаниям Распутина.
     Я считаю  это  мнение  совершенно необоснованным. Хотя Николай  и верил
предсказаниям Распутина, но это предсказание могло и  ему показаться слишком
не­вероятным, чтобы ему верить.
     После покушения на  Столыпина царь послал  Распу­тину телеграмму:  "Что
делать?"  Распутин  ответил теле­граммой:  "Радость, мир,  спокойствие!  Ты,
миротворец,  никому не мешаешь. Кровь инородцев на земле русского царя столь
же ценна, как своих собственных братьев".
     Царь распорядился  о принятии  всех мер  против  воз­можных выступлений
против евреев. Реакционеры были разочарованы. Погром не состоялся".
     Но  все сказанное Симановичем по  этому  поводу ни в коем случае нельзя
понимать  как выделение одних за  счет других. Это было  совершенно противно
убеждени­ям отца.
     Евреи при дворе
     В  обществе говорили о враждебном отношении Ни­колая Второго к  евреям.
Но  правдой  это  было  только  отчасти.  Отец  не  раз  говорил,  что  царя
настраивают   против   евреев  родственники  и   министры.  Главной   картой
противников   евреев   при   дворе   был   вопрос  о  "ев­рейском  засилье".
Неудивительно, что это имело по­следствия.
     В то же время при царском дворе всегда были евреи.  А когда особую силу
набрал  еврейский  капитал, многие даже из  самых  знатных  фамилий решались
вступать с богатыми  евреями в родственные  отношения  --  это  про­исходило
посредством заключения весьма выгодных бра­ков. Так  были поправлены  многие
состояния.
     Интересно,  что  Александра  Федоровна, выросшая  при английском дворе,
вообще  не имела понятия  о  ев­рейском вопросе и  только в России  получила
представ­ление о нем.
     Как бы там  ни было,  Николай тут же после принятия им командования над
армией отменил практиковавшие­ся Николаем Николаевичем притеснения евреев.
     Не без гордости  я говорю, что  благодаря именно отцу был принят закон,
защищающий  права евреев, в том  числе право на  обучение  в государственных
школах.
     "Прости, я не могу помочь"
     С тем временем у  меня связано одно воспоминание,  которое мучает  меня
все эти годы.
     Как-то  к   нам   пришла  незнакомая   старуха,  изувечен­ная  артритом
настолько,  что походила  на  сгоревшее  дерево. Она страдала от невыносимой
боли и умоляла отца помочь.
     Отец взял ее руку в свою и начал молиться.
     По его лицу было видно, что он растерян.
     Он не чувствовал в себе прежней силы. Несчастной не становилось лучше.
     Отец, сглатывая слезы, сказал:
     -- Прости меня, бабушка. Господь отнял у меня силу.
     Это было последним  ударом: сперва покушение, от которого  он так  и не
оправился, потом охлаждение от­ношений с Николаем, теперь -- это.
     Господь будто оставил его.
     Когда Дуня вернулась после  похорон  матери,  то  уви­дела исхудавшего,
похожего на покойника человека, обессилевшего после многомесячных кутежей.
     Наступило  Рождество.  Всегда  такое  радостное, сей­час  оно  казалось
неуместным и даже кощунственным. Это было не только  настроение нашего дома,
но всех домов, которые я знала.
     Отец таял на глазах. Дуня  уложила его в постель. Она ухаживала за ним,
как за ребенком, и одновре­менно тянула на себе весь дом -- Катя вернулась в
Покровское.
     Аннушка в опасности
     Я была в гостях  у Маруси  Сазоновой, когда  пришло известие, что  Анна
Александровна  попала  в  ужасную  железнодорожную катастрофу. Она  ехала из
Царского  Села в  Петроград.  Из-за сильного снегопада машинист  не  заметил
какого-то  важного  знака,  произошло  столк­новение  двух  паровозов.  Анну
Александровну  ударило  по  голове упавшей балкой, ноги  зажало  и раздавило
обломками. Ее вытащили из вагона и положили вместе с другими пострадавшими в
зале ожидания на ближай­шей станции.
     Прибывшие  доктора бегло осмотрели  бездыханную  Анну  Александровну  и
убедились  в близости  ее  к смер­ти. Они  сочли  преступным  тратить на нее
время,  когда среди жертв были  такие,  которым еще можно было по­мочь. Анну
Александровну оставили умирать. И так она пролежала много часов. К  счастью,
она почти не прихо­дила в сознание и не страдала от боли.
     Когда  известие  о  происшествии  достигло  дворца,  оттуда  немедленно
послали карету скорой помощи  за Анной Александровной.  Ею тут  же  занялись
доктора, сетуя на упущенное время.
     Обо всем этом я, давясь слезами, рассказала отцу.
     Когда я дошла в своем рассказе  до слов: "Она совер­шенно  безнадежна",
-- отец  с трудом стал выбираться из постели.  Позвал Дуню, чтобы та помогла
ему одеться.
     Не обращая внимания на  ее протесты,  он  приказал на­нять  автомобиль,
чтобы  везти  его  в  Царское  Село.  (Тог­да  "наш"  автомобиль  кем-то  из
чиновников двора был радостно отобран у нас.) Я побежала за ним.
     Еще  час назад  отец  не  мог  самостоятельно поесть, но страшная весть
заставила его двигаться -- он был нужен Анне Александровне, которую искренне
любил.  Кроме  того,  со смертью  Анны  Александровны оборва­лась  бы тонкая
ниточка, продолжавшая связывать отца и царскую семью.
     Если бы отцу кто-то сказал, что он по своей воле поедет в Царское Село,
где может столкнуться  с  царем, так обидевшим его, он бы не поверил. Сейчас
же  раз­рыв  с  царем  и то,  как истолкуют появление его  среди придворных,
ничего не значили.
     Исцеление
     Отец  молча прошел мимо Николая. Царица стояла у изголовья кровати Анны
Александровны. Отец опустил­ся на колени у постели больной, взял ее  за руку
и про­изнес мягко, но настойчиво:
     -- Аннушка, Аннушка, проснись, поглядь на меня!..
     Не дождавшись ответа, он снова позвал, на этот раз
     громче.
     Веки ее задрожали и приподнялись.
     -- Отец Григорий, слава Богу. -- И она снова впала в
     забытье.
     Я заплакала, уверенная, что Анна Александровна умирает.
     -- Тише, дитя, -- сказал отец, с трудом поднимаясь
     с колен. Затем каким-то непривычным, чужим голосом
     обратился к царю и царице:
     -- Она будет жить, но калекой.
     Казалось, отец хочет сказать Николаю и Александре Федоровне еще что-то,
но он повернулся ко мне:
     -- Пойдем.
     Мы вышли из комнаты.  Я шла позади него и видела, насколько ему  самому
плохо.
     Когда за  нами  закрылись  высокие  двери, отец заша­тался,  колени его
подогнулись.  Я  не смогла  бы его под­хватить, он был слишком  большой  для
меня, но все  равно  бросилась к нему -- слишком  поздно.  Он упал навзничь,
сильно ударившись о пол. Я закричала.
     Слуги  бросились  его поднимать, а  я держала его  за  руку.  Она  была
ледяной, а лицо -- пепельно-серым, со­вершенно безжизненным.
     -- Позовите доктора! -- кричала я.
     -- Не надо! Отвези меня домой.
     Слуги отнесли его к автомобилю, где ждала Дуня. Мы усадили отца, и Дуня
велела шоферу быстро везти нас домой.
     Там Дуня немедленно уложила отца  в постель. Удос­товерившись, что отец
спокойно уснул, она пришла ко мне на кухню. Лицо ее было мрачным.
     Она сказала:
     -- Думаю, ему недолго осталось жить. Пойдем, поси­
     дим с ним.
     Звонок от царицы
     Мы  вместе  смотрели  на  отца. Дыхание его  было  по­верхностным, щеки
ввалились, лицо белое, почти  как наволочка,  кожа туго натянута на скулах и
похожа на пергамент. Тело холодное, как у мертвого.
     Вернувшись из гимназии, Варя присоединилась  к нам. Мы просто сидели  у
постели отца, то и дело подтыкая одеяло, как будто это могло его согреть.
     Телефон зазвонил, когда я как раз сокрушалась, что Александра Федоровна
не задержала отца.
     Звонила царица.
     Ей только что сообщили, что  отцу сделалось плохо, и она хотела узнать,
не надо ли чего. Я поблагодарила. Но,  очевидно, в моем тоне прорвались ноты
обиды. Алек­сандра Федоровна все поняла. Она сказала:
     -- Все мы, сбитые с толку, допускали ошибки, не­
     верные суждения. Но сейчас важно, чтобы твой отец
     Поправился.
     Александра  Федоровна сказала,  что  послала цветы, и попросила уверить
отца в ее глубокой к нему привя­занности.
     Скоро цветы  прибыли, это оказался огромный бу­кет, а с  ним -- большая
корзина  с фруктами, такая тяжелая, что  одному  из переодетых  полицейских,
вы­шагивавших  целыми  днями у  нас под  окнами, пришлось помочь  посыльному
втащить ее вверх по лестнице.
     Отношения  с царской  семьей  были восстановлены,  но чего  это  стоило
отцу...
     Позже  отец  говорил,   что,   входя   в   комнату,  где  лежа­ла  Анна
Александровна, он не знал, способен ли выле­чить порез на пальце, не то, что
сломанные ноги и  раз­битую  голову.  Но уже поднимаясь  с  колен у  постели
боль­ной, отец почувствовал, как сила возвращается к нему. Так и было.

     Глава 27
     ПОИСКИ ВИНОВАТОГО
     Кто кем вертит ? -- Разница между советом
     и  руководством  -- Случай  или закон ? --  -- "Бессмертные  штаны"  --
Каверзы и поклепы
     Кто кем вертит?
     Война складывалась  для  России неудачно.  Завсегда­таи  салонов  стали
искать козлов  отпущения. Первыми подняли крик, как водится, именно истинные
винов­ники:  тыловые генералы,  армейские поставщики, зем-гусары,  чиновники
высших классов, советчики царя в Ставке и во дворце.
     Искусно возбуждаемая толпа, казалось, только того и ждала.
     Петроград узнал, что такое погромы магазинов и ла­вок,  чьими хозяевами
значились   люди  с  немецкими   фамилиями.  При  этом  никто   не  думал  о
действительном отношении их к России.
     Надо ли объяснять, что целью этих действий была Александра Федоровна. К
тому,  о чем говорили еще в самом начале войны, добавились совсем уж нелепые
слухи: якобы Александра Федоровна -- немецкая шпи­онка; у нее в Царском Селе
построен секретный радио­передатчик, с помощью которого она посылает шиф­ром
подробные  планы  военных  действий России  кайзе­ру. Не  оставлен  был  без
внимания и отец -- его записа­ли в платные агенты Германии.
     При дворе  были хорошо осведомлены, что Вильгельм  через  своих агентов
пытался привлечь Александру Федоровну к  проведению германских интересов. Но
вся­кий раз  царица  (и  в мирное время отстранявшаяся от слишком назойливых
приветов   своих  немецких  родствен­ников)  не  просто  отказывалась,  а  с
возмущением   объяс­няла   невозможность    предлагаемого.    Но    кто   из
представ­лявшихся  друзьями  Александры   Федоровны  защитил  ее  в   мнении
общества? В лучшем случае они молчали, а если и говорили, то очень тихо.
     Когда   Николай   отстранил   от   должности   главноко­мандующего   --
патологически-эгоистичного   и   бесталан­ного   великого   князя    Николая
Николаевича, это сочли победой Александры Федоровны, которая "вертит ца­рем,
как хочет".
     Вообще же этот вопрос очень трудный для толкования.
     Между  Александрой  Федоровной   и  Николаем  суще­ствовали  отношения,
которые  в  силу  особенностей  их личностей могли  при известном  освещении
показаться именно такими --  царица  диктует, а царь исполняет. Но  с жизнью
это не имеет ничего общего.
     Действительно,  когда царь встал  во  главе действую­щей  армии, царица
сочла необходимым, насколько это возможно,  заменить его. Но  заменить, а не
подменить собой.
     Воейков:  "Можно  думать,  что  государыня,  под  вли­янием  Распутина,
распоряжалась всеми назначениями и разрешала важные государственные вопросы.
На са­мом же  деле это было далеко не так: если судить по результатам, число
лиц, кандидатуру  которых  поддер­живала  императрица, было  прямо ничтожно.
Ярким  под­тверждением  сказанного  могут  служить  напечатанные ныне письма
императрицы:  если  кто-нибудь даст  себе труд ознакомиться с  именами  лиц,
упомянутых  в ее  письмах  за время войны, когда государь  отсутствовал,  то
убедится, что число их  столь незначительно по срав­нению с количеством лиц,
получивших за этот  период назначения, что математически будет выражаться не
процентом, а лишь дробью процента.
     Что   же   касается   вмешательства   ее   величества   в   уп­равление
государственными  делами,  я  лично  могу  констатировать,  что его не было.
Сомневаюсь, чтобы  кто-нибудь мог  эту  клевету  подтвердить документальными
данными. Конечно, как и в каждой семье,  между их ве­личествами не могли  не
затрагиваться в частной пере­писке  и разговорах  темы, имевшие  отношение к
теку­щим делам".
     Разница между советом и руководством
     Александру Федоровну  много упрекали  за ее письма  Николаю, в  которых
содержались советы по текущим делам.  При этом особые  упреки раздавались по
поводу  упоминания в  этих  письмах  имени моего  отца. Отмечу,  что Руднев,
располагая всеми возможными документа­ми, доказал, что отец не имел никакого
влияния на ведение внутренней и внешней политики и во время войны тоже.
     В записках Гурко читаем: "При этом Распутин ут­верждал, что он обладает
даром   безошибочно   опреде­лять  степень  преданности  тех  или  иных  лиц
царствую­щему  дому.  Вера государыни  в  божественную силу Рас­путина  была
безгранична.  Усматривая   в   его  безграмот­ных  и  нарочито  затуманенных
телеграммах  какой-то  глубокий,  сокровенный   смысл,   она  их   тщательно
пе­реписывала на отдельном  листе и снабжала ими  своего супруга. Ему же она
сообщает  все вновь  получаемые ею от Распутина телеграммы, причем неизменно
настаи­вает на исполнении всех его советов.  Само  собой разу­меется,  что и
доверие  ее к Распутину также было  без­гранично. Получив  секретный маршрут
путешествия государя по фронту,  она пишет: "Я, конечно, никому ни слова  об
этом не скажу, только нашему Другу, что­бы он тебя всюду охранял".
     Предлагая  государю  на  ту или иную  должность свое­го  кандидата, она
неизменно  сообщает об  его отноше­нии  к  Распутину. Так о  князе  Урусове,
которого  она прочит  на  пост обер-прокурора  Св. Синода,  она пояс­няет  в
скобках: "Познакомился  с  нашим  Другом". Говоря  о кандидатуре  на  ту  же
должность   Гурьева,   она  пи­шет:   "Любит   нашего  Друга".  Относительно
Петроградс­кого  градоначальника кн. Оболенского  она  утверждает: "Он  стал
лучше  с тех  пор, как слушается  советов наше­го Друга". Про А.Н.Хвостова и
его кандидатуру  на пост министра внутренних дел она решительно заявляет: "С
тех пор, как и наш Друг  за  него высказался, я оконча­тельно уверовала, что
это лучшее назначение". Передает  Александра Федоровна государю  и  указания
Распутина, касающиеся способа ведения войны и  направления на­ших  усилий на
ту  или иную  часть фронта. Мало  того,  с очевидной  непоколебимой  верой в
чудотворную  силу  Распутина  Александра Федоровна  сообщает государю,  что,
узнав о наших  каких-то  военных  операциях,  успеху  которых помешал туман,
Распутин "выразил  сожале­ние, что  не знал об этих операциях раньше,  ибо в
таком  случае  тумана  бы не было,  но что, во  всяком  случае, туман впредь
мешать нам не будет". Надо, однако,  при­знать, что Распутин, проводя своего
кандидата, сперва тщательно старался выяснить степень приемлемости его самой
государыней и лиц,  ей  неугодных, поддерживать  не решался,  хотя бы это  и
входило  в его расчеты. Так,  например,  он состоял в  близких  сношениях  с
Витте, но, зная отношение к нему царской четы, и заикнуться о нем не смел".
     Конечно, Гурко не верит в то, что отец мог распоз­навать людей. Но  при
этом  было  известно,  как много  давал отец подтверждений именно этой своей
способ­ности. Ведь  многие из знакомых Гурко  поплатились  ка­рьерой  именно
потому, что отец смог предупредить их дурные намерения. (За каждым человеком
числятся  гре­хи.  За кем  -- большие, за кем -- меньшие. На то и раска­яние
дается. Сам Владимир Иосифович Гурко был от­мечен доверием  царя и имел  чин
камергера. Но после назначения на должность в Министерство внутренних дел не
удержался  и попользовался казенными деньгами. В тот год разразился голод, и
Гурко  заключил  сделку  с  неким купцом  о  поставке  хлеба  в  бедствующие
губер­нии. Сумма  доходила до  миллиона. Нуждающимся  же хлеба  попало очень
мало. Мошенничество вышло нару­жу, Гурко отставили.)
     Он же пишет, что в телеграммах отца не было смыс­ла. Соглашусь, не было
-- для тех, кто не мог их понять. Впрочем, об этом я уже говорила.
     Гурко  попрекает Александру  Федоровну в ссылках  на  отца.  Но  что же
делать,  если при дворе не  нашлось честного человека,  кроме отца,  мнением
которого можно было мерить других.
     И другое. Александру Федоровну ругали за то,  что она прислушивалась  к
советам  отца по всякому поводу. Но есть очень много свидетельств того,  как
она  посту­пала  по собственному усмотрению и  в  противополож­ность  мнению
отца. И тот же Гурко пишет,  что пред­ставляется весьма сомнительным, мог ли
бы Распутин,  невзирая на все свое влияние, заставить царицу отка­заться  от
осуществления  какого-либо намерения, ко­торое она горячо  желала исполнить.
Она осознавала себя царицей,  и правила самодержавия были ею усвоены вполне.
Надо понимать разницу между советом и руко­водством.
     Случай или закон?
     Еще один важный пункт.  Иногда  Александра  Федо­ровна,  чтобы  придать
больший  вес своим  предложени­ям, ссылалась на  отца,  который  часто  и не
принимал участия в обсуждениях.
     В тех  же  случаях,  когда исполнялись  советы  отца, получалось  почти
всегда хорошо. И Гурко вынужден это признать: "Увеличилась у Николая Второго
и Алексан­дры Федоровны вера в правильность советов Распути­на и после того,
как принятие государем верховного командования армией не только не имело тех
дурных результатов, которых опасались министры, а наоборот, вызвало заметное
улучшение нашего положения  на  фронте.  Между  тем  в  той упорной  борьбе,
которую вынес государь по поводу задуманного им личного воз-главления армии,
его   усиленно   поддерживал   Распутин,   и  государыня   это  впоследствии
неоднократно на­поминала царю".
     Подчеркну:  "Увеличилась  вера  и  после  того..."  Зна­чит,   это   не
единственные примеры, если вера увели­чилась.
     Конечно,  Гурко называет это случайным  стечением обстоятельств. Но при
иных обстоятельствах он назвал бы это законом.
     "Бессмертные штаны"
     Гурко явно с осуждением приводит слова Александ­ры  Федоровны из одного
ее письма Николаю в Ставку: "Уверяю, я жажду показать всем  этим трусам свои
бес­смертные  штаны,  я  вижу, что присутствие  моих  черных брюк  в  Ставке
необходимо,  такие там идиоты".  (Пояс­ню, что Александра Федоровна  иногда,
подтрунивая над Николаем, видя его нерешительность в чем-либо, гово­рила: "Я
ношу штаны,  а  не  ты".)  Гурко  усмотрел в  сло­вах  царицы  претензию  на
руководство,  в  частности, войной. Но это не так. "Такие там идиоты" -- вот
ключ к тому, что в действительности сказала Александра  Фе­доровна. Даже  ее
слабые  возможности способны повли­ять на положение там, где находятся люди,
подобные обретавшимся  тогда  возле  царя.  Александра  Федоровна только это
"