нь отец не хотел говорить о Юсупове.
     На следующий день Мария Евгеньевна чуть свет при­шла к нам. Как сказала
потом  Анна  Александровна:  "Про­сить  за  своего князя".  Что  именно  она
говорила тогда отцу, я  не знаю, но то, что он согласился принять Юсу­пова в
скором времени -- это точно.
     Однако  хлопоты Марии  Евгеньевны  на  этот раз  ока­зались напрасными.
Юсупов, торопясь, уехал из Петер­бурга. Позже Мария Евгеньевна сообщила, что
он на­правился на учебу в Оксфорд.
     Как  странно! Юсупов будто бежал, испытывая судь­бу. И свою, и отца.  Я
уже  приводила историю о  том, как Феликс захлебнулся во  время  крещения. В
Англии же он едва не погиб под колесами паровоза.
     Англия начала  века -- в  нравственном смысле место  весьма удобное для
молодых   людей  склада  и  наклонно­стей,  схожих   с   юсуповскими.  Среди
аристократической  молодежи   царил  культ   Оскара  Уайльда.   Причем   его
ли­тературное дарование едва ли ставилось на  первое место в сравнении с его
привычками известного рода.
     Я помню, как пришедшая  к нам  Мария Евгеньевна плакала, делясь с Анной
Александровной вестями о Феликсе: "Он пропал, пропал!" -- повторяла она.

     Глава 18 РАСПУТИН И ПЛОТЬ
     Илиодор -- Кто лицемер ? -- Баба или чурбан ? --
     -- Акулина -- "Пошел, мальчишка!" -- "Она не
     умрет" -- "Не полюбишь -- не вылечишь" --
     -- Безумная любовь -- Господин учитель --
     -- Ольга Владимировна -- Фальшивая невинность --
     -- Церковный суд -- Царский суд
     Илиодор
     Не  однажды я уже в разных видах упоминала Сергея Труфанова, принявшего
в монашестве имя Илиодора. Жизнь его интересующимся хорошо известна, так что
не буду (да и не хочу) входить в подробности. Скажу только необходимое.
     Отец и Илиодор представляли собой странную пару.  Первый жизнерадостный
и  веселый,  второй  скучный,   напыщенный   (как  большинство   "копеечных"
семина­ристов,  добравшихся  до высоких степеней) и напрочь лишенный чувства
юмора. Тем не менее, они какое-то время приятельствовали.
     Кстати -- я  никогда не понимала отцовской привя­занности к Илиодору, и
когда тот  однажды приехал в  Покровское погостить, избегала его, как только
могла.
     Илиодор  необычайно гордился  своей отчужденнос­тью  от всего мирского.
Особым пунктом был обет без­брачия. Отец смеялся  над его словами о том, что
только  безбрачие есть дверь в Царство Божье, и смеясь же гово­рил, что  эта
дверь легко оборачивается тесными врата­ми. "Входить тесными вратами" -- так
в монастырях наме­кали на содомский грех.
     Анна  Александровна  пересказывала  мне  суть  споров  отца и Илиодора.
Привожу так, как запомнила.
     "В доме  Отца моего обителей много", -- опирался отец на Святое Писание
и  добавлял от себя: "И в каж­дой обители множество  дверей.  Не думай,  что
владеешь единственным ключом от Царства Божьего".
     "Я не владею единственным ключом, -- ответил Или-одор. -- Ключей много,
достаточно для всех  желающих их получить, но  все они отпирают одну и ту же
дверь".
     "Если бы это было  правдой, то все скопцы попали бы в рай",  -- заметил
отец.
     "Истина в том, что стремящийся к духовному совер­шенству должен служить
либо Богу, либо плоти, нельзя служить обоим".
     "Тот,  кто молится  от души, может  настолько преис­полниться ощущением
божественного  присутствия, что  и  думать  забудет о плоти.  Дух  воспарит,
оставив  на  земле все телесные  помыслы,  и  он  перестанет  замечать  свое
физи­ческое тело и  заботиться  о нем.  Позабудет  о  еде и питье, о сне и о
любовных желаниях. Но это редко кому дается.
     Больше других, не способных  подняться.  Когда чело­век  освободит свой
дух  от  уз  чувственности,  плоть  еще  настойчивее  взывает  к  нему.  Его
физическое желание ве­лико, он не в состоянии его побороть. Что ему делать?"
     "Он должен молиться еще усерднее".
     "Как же молиться, когда  с ног валит? Есть только одно средство. Отложи
в сторону молитвы и найди жен­щину. Потом -- опять молись. Бог не осудит.
     Но наступит  время,  когда женщина уже не понадо­бится,  когда и  самой
мысли не  будет,  а, стало быть,  и  искушения. Тогда-то настоящая молитва и
начнется".
     Кто лицемер?
     Илиодор  называл  рассуждения   отца  издевательством  над  монашескими
обетами. Отец возражал, говорил, что ни в коем случае  не намерен спорить  с
церковью. При этом он полагал только, что обет безбрачия толкуется  неверно.
"Ничего хорошего не выйдет из такой молит­вы, когда душа другого просит".
     В  этом  месте напомню  слова  Жевахова, приведенные  уже мной выше,  о
соединении любовного и молитвен­ного экстаза.
     Анна Александровна пересказала мне и другой спор отца и Илиодора.
     Однажды заговорили о том,  какой грех самый  страш­ный.  Илиодор заявил
без колебаний: "Тут не о  чем спо­рить.  Самый страшный грех  -- это тот,  о
котором гласит  первая заповедь: Да не  будет у тебя других богов пред лицем
Моим".
     Отец возразил, видя в приеме Илиодора отражение всегдашней его привычки
подменять предмет: "Разго­вор не о  заповедях, а о грехе. Для меня ясно, что
Иисус считал лицемерие самым тяжким грехом".
     Илиодор  заерзал  на стуле,  чувствуя,  что спор  стано­вится  чересчур
личным.  Отец попал  в  точку.  Чтобы  за­щитить  себя,  Илиодор  перешел  в
наступление  и  загово­рил  о  кружке,  собиравшемся  у  отца,   намекая  на
отно­шения определенного рода.
     Для  отца подобные упреки были не в новинку и по­этому он реагировал на
них обычно спокойно -- сам-то  он знал, что  невиновен.  Однако  выслушивать
обвине­ния  именно от Илиодора отцу  показалось отвратитель­ным.  Во-первых,
потому что тот  бывал  на  собраниях  кружка и  прекрасно  все видел  своими
глазами. Во-вто­рых  же, потому  что  Илиодор как раз и был  в этом воп­росе
лицемером высшей  пробы. Отец  не стерпел  и  на­помнил  ему, как  во  время
приезда в Покровское застал монаха подглядывающим за купавшейся Дуней.
     Монах  оторопел  и поспешил перевести  разговор на другое. Однако обиду
затаил.
     Илиодору  все же больше пристало бы  называться по-прежнему --  Сергеем
Труфановым.  Несмотря на все уве­рения, он оставался мирянином. В  Труфанове
было столько жажды власти, что ее хватило бы на многих. Можно сказать, что в
его жизни именно эта жажда  вла­сти, вполне материальной (вспомним историю с
юро­дивым  Митей,  протеже  Труфанова  в Зимнем дворце),  а  не духовной,  и
сыграла зловещую роль.
     Интересно, что  отец  однажды  сказал  о Труфанове: "Все,  до  него  не
достучишься". И пояснил: "Он не находит в своей  душе ни  капли  того,  чего
можно было бы стыдиться".
     И все же отец перестал общаться с Труфановым не по своему решению. Отец
вообще  с  неохотой  отказы­вался  от  общения  с людьми,  хотя  бы  однажды
показав­шимися ему приятными. К тому же он был искренне благодарен Труфанову
за прием, когда только появился в Петербурге. Труфанов же в открытую объявил
отцу войну. Их многолетняя дружба окончилась, и горечь раз­рыва преследовала
отца до самой смерти.
     Да, можно  оторвать мужика  от  Сибири, но  нельзя  вытравить Сибирь из
мужика. Это в  полном смысле об отце. Его достоинства  -- цельность натуры и
открытость
     -- отчасти сводились на нет стремлением всегда гово­
     рить правду. Такие привычки не для Нового Содома.
     Баба или чурбан?
     Надеюсь, я смогла  показать,  что при  всей пропитан­ности  жизнью отец
никогда  не  злоупотреблял  своей  силой  и  возможностью влиять на женщин в
плотском смысле. Однако надо понимать, что эта часть отноше­ний представляла
особый  интерес  для  недоброжелате­лей  отца.  Замечу,  что   они  получали
некоторую  реаль­ную пищу для своих  россказней. Основываясь на  сведе­ниях,
полученных  от  одной  из сторон, не  самой  бес­пристрастной, умельцы  вели
дальше дело так, чтобы перевернуть все с ног на голову.
     Я уже не раз обращала внимание  на  то, что в наш дом приходили многие.
Одни, чтобы попросить о чем-либо, другие, чтобы посоветоваться,  третьи -- в
поис­ках  исцеления.  Большинство   из  них  --  женщины.  При­чем  женщины,
пребывающие в том состоянии, когда душа  ищет опоры, а надорванное сердце --
утешения.  А  в  чем  можно   найти  несчастной  женщине  полное  утеше­ние?
Разумеется, в любви. В любви-молитве или в любви
     -- физическом чувстве. Отцу самому было дано умение
     оборачивать позывы плоти в духовное русло, чаще все­
     го получалось у него помогать подобным образом и дру­
     гим. Но не всем. В этом и была заключена ловушка.
     Больше  других  писал  о  плотской  греховности  отца Илиодор.  Не хочу
приводить его фантазии. Он  особенно старательно  описывал, как отец изгонял
блудного  беса. При  этом  оборачивал дело  так,  будто бы  отец непремен­но
вступал  с  женщиной  в  связь.  Между  тем,  нет  ни  одно­го  достоверного
свидетельства  "несчастной  жертвы"  на­силия  Распутина. Вспомню  признание
отца: "Для  меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану". Это  сказано в том
смысле, что физических чувств женщина у отца в известные минуты не вызывала.
Однако  от  него  исходила такая  сила  любви,  что  совершенно обволакивала
жен­щину, давая наслаждение и встряхивая ее сильнее, чем любое соитие. После
того, как  женщина  испытала подоб­ное, никакой  блудный бес в ней держаться
уже  не мог. Голая  страсть в  ней просто  умирала.  Как это удавалось отцу,
неизвестно. Объяснить  невозможно. Но ведь  и Или­одор не отрицает, что отец
добивался результата.
     Акулииа
     Среди  почитательниц  отца  находилась бывшая по­слушница  --  Акулина,
совершенно влюбившаяся в него.
     История же такова.
     Как-то  отец попал  в  монастырь на Охте, это  в при­городе Петербурга.
Сестры  пригласили  его разделить  с  ними  ужин.  Когда собравшиеся  только
приступили  к  трапезе,  до  них донесся  дикий  вопль,  от  которого мо­роз
продирал  по коже. Так,  должно  быть,  кричат в  аду.  Потом  вопль сменили
хриплые, но  тоже очень  громкие стоны.  Все,  кроме  отца сохраняли  полное
спокойствие.
     Монашки  в  ответ  на  расспросы  рассказали, что это  крики несчастной
молодой послушницы, страдающей падучей. Ни молитвы, ни усилия докторов ей не
помо­гают.  Отец  попросил  отвести его к больной. Настоятель­ница поспешила
исполнить просьбу.
     Разумеется, отец не  в первый  раз  видел подобных больных.  Но то, что
ждало его сейчас,  было  душеразди­рающим. В  келье, чья  дверь представляла
собой частую решетку,  на куче зловонного хлама, ощерившись, лежала женщина,
имевшая вид  безумной  --  волосы  вско­лочены,  лицо  и тело, видное сквозь
разорванное  пла­тье,  исцарапаны до крови. Увидев  пришедших, она как будто
очнулась  и  снова  начала завывать,  теперь  --  почти басом.  Из ее  горла
вырывались   крики,   в   которых   можно   было  различить  ругательства  и
богохульства. При этом тело больной извивалось, она  загораживалась  руками,
словно  пытаясь защититься от удара. Потом вдруг затих­ла, будто удар все же
достиг цели.
     Таких называют одержимыми. В  перерывах между му­чительными припадками,
лишающими их, кажется, всего человеческого,  женщины ничем  не отличаются от
остальных. По  их виду  в обычные дни ничего заметить нельзя. Все это вполне
относилось и  к  Акулине -- по  словам настоятельницы --  очень  красивой  и
спокойной.
     Отец вызвался помочь. Он вошел в келью, остано­вился на  пороге, осенил
себя крестным знамением и  несколько минут молился  молча.  Затем подошел  к
одер­жимой и обратился к ней.
     Акулина  повернула  к нему  лицо,  окровавленное  и покрытое  синяками,
изуродованное животным оскалом, выражающим ненависть. Отец опустился рядом с
ней на  колени  и  стал молиться вслух. Он просил Господа о  том,  чтобы тот
простил   тяжкие  грехи  несчастной.  Настоя­тельница  и  сестры  недоуменно
переглядывались, так как  не  знали за послушницей никаких грехов, тем более
тяжких.  Но  в  голосе  отца  звучала  такая  скорбь   и  уверен­ность,  что
становилось ясно, он знает, о чем просит.
     По мере того, как продолжались молитвы отца, взгляд Акулины прояснялся,
вся ее фигура как-то преобража­лась. Из зверя  она на  глазах превращалась в
женщину. Несчастная даже пыталась стыдливо прикрываться, на­тягивая лохмотья
то на грудь, то на колени. Постепенно девушка  совсем успокоилась. Казалось,
невидимая рука сняла с нее груз ненависти и греха.
     Следующей была молитва отца "о здравии болящей рабы Божьей Акулины".
     Когда отец замолчал, Акулина имела вид здоровой.
     Отец три раза широко перекрестился, потом  так же перекрестил Акулину и
сказал: "Господь услышал мои
     молитвы.  Она  исцелилась.  Казанская Божья  Матерь дала  ей  отпущение
грехов".
     Присутствовавшие при исцелении Акулины  приня­ли происшедшее  за  чудо.
Позже  это  событие было  зане­сено  в  монастырскую  книгу  с  подробнейшим
описани­ем всех действий отца как  подтверждение проявления милости Божьей к
этой обители.
     "Пошел, мальчишка!"
     Сделаю  небольшое  отступление для  того,  чтобы по­казать  и некоторые
другие  случаи  чудесных  исцелений,  к  которым  был  причастен   отец.  По
обыкновению, со­шлюсь на свидетельства.
     Руднев:   "Распутин  несомненно  обладал  в  сильной  степени  какой-то
непонятной  внутренней  силой  в   смыс­ле  воздействия  на  чужую  психику,
представлявшей   род  гипноза.   Так,  между  прочим,  мной  был  установлен
не­сомненный факт излечения  им  припадков  пляски св. Витта у сына близкого
знакомого Распутина -- Симано-вича, студента Коммерческого института, причем
все явления  болезни  исчезли навсегда  после двух  сеансов, когда  Распутин
усыплял больного".
     Симанович:  "Мой  сын домой  вернулся  через  час.  Он  был  излечен  и
счастлив. Болезнь больше не возобнови­лась. Он  рассказывал, что его лечение
производилось Распутиным следующим образом. Распутин  вышел к нему из  своей
комнаты, сел  напротив  него в  кресло, опустил  на  его  плечи  свои  руки,
направил свой взгляд ему твер­до в глаза и сильно затрясся. Дрожь постепенно
ослабе­вала, и Распутин  успокоился.  Потом он вскочил  и  крик­нул на него:
"Пошел, мальчишка! Ступай  домой, иначе  я  тебя  выпорю". Мальчик  вскочил,
засмеялся и побежал домой. Я испытал силу Распутина также на себе. Уже много
лет  я  был страстным игроком и проводил  много ночей напролет за  карточным
столом. Я основал несколь­ко карточных клубов. Однажды я так  сильно увлекся
иг­рой, что  трое суток подряд провел в  клубе. Как раз  в то время Распутин
имел важное дело ко мне. Он звонил мне по телефону, приходил сам  в клуб, но
ничего не  помогало. Когда  мы наконец встретились, он  спросил, что со мной
случилось.  Я сознался ему, что я много поте­рял и не хотел прерывать  игру.
Распутин  внимательно  меня  выслушал. Когда я закончил,  он как-то  странно
улыб­нулся и сказал:
     -- Я дам тебе деньги. Ступай играть.
     Я очень удивился его предложению и отказался иг­рать на его деньги.
     -- Вместо того, чтобы проигрывать деньги, -- сказал
     Распутин, -- ты бы лучше купил себе новые мозги.
     Он пригласил меня сесть за стол и воскликнул пове­лительно:
     -- Садись теперь, выпьем!
     Я последовал его приглашению. Распутин принес бу­тылку вина и налил два
стакана. Я хотел  пить из моего стакана,  но Распутин дал мне свой, затем он
перемешал вино в обоих стаканах, и мы должны были его  одновре­менно выпить.
После  этого  странного  действия   наступи­ло  короткое  молчание.  Наконец
Распутин заговорил:
     -- Знаешь что? Ты в свою жизнь больше не будешь
     играть. Конец этому. Ступай, куда хочешь! А я погляжу,
     исчезнешь ли ты еще раз на три дня.
     Пока он  говорил, он  все время  смотрел  мне  напря­женно  в  глаза. Я
испытывал какое-то неприятное, стран­ное чувство.
     После  этого  Распутин  встал  и оставил меня в заме­шательстве одного.
После  этого  я  до  смерти  Распутина  никогда  не  играл,  хотя  оставался
владельцем  карточных клубов. Также я не  играл на скачках  и сберегал  этим
много денег  и времени.  После  его смерти прекратилось  действие  странного
гипноза, и я опять начал играть".
     "Она не умрет"
     Воейков:  "Всем  приближенным  царской семьи  хоро­шо известен случай в
Спале,  когда  доктора  не  находили  способа  помочь  сильно  страдавшему и
стонавшему от болей Алексею Николаевичу. Как только по совету
     А.А. Вырубовой была послана телеграмма Распутину и  был получен на  нее
ответ, боли стали  утихать,  темпера­тура  стала падать, и в скором  времени
наследник по­правился".
     У  Джанумовой,  жившей  в  Петрограде (происходило  это  в 1915  году),
заболела в Киеве ее любимая племян­ница Алиса. Отец узнал об этом и вызвался
помочь. При  этом  пообещал,  что  Джанумовой не  придется срочно,  как  она
собиралась,   ехать  к  племяннице.  В  дневнике  Джанумовой   о  дальнейшем
рассказано: "Тут произошло что-то  странное, чего я никак объяснить не могу-
Как ни стараюсь понять, ничего  придумать не могу. Не знаю, что это было. Но
я  изложу все подробно, может быть, потом когда-нибудь подыщутся объяснения,
а сейчас одно могу сказать --  не знаю. Он  взял меня  за  руку. Лицо у него
изменилось, стало  как у мертвеца, желтое, вос­ковое и неподвижное до ужаса.
Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул  меня
за руки и сказал глухо:
     -- Она не умрет, она не умрет, она не умрет.
     Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю ок­раску. И продолжал начатый
разговор, как будто ничего не было... Я  собиралась вечером выехать в  Киев,
но по­лучила телеграмму: "Алисе лучше температура упала".  Я решила остаться
еще на день. Вечером к нам приехал Распутин... Я показала ему телеграмму.
     -- Неужели ты этому помог? -- сказала я.
     -- Я же тебе сказал, что она будет здорова, -- убеж­
     денно и серьезно ответил он.
     -- Ну, сделай еще раз так, как тогда, может быть,
     она совсем поправится.
     -- Ах ты, дурочка, разве я могу это сделать? То было
     не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя. Но я же
     сказал, что она поправится, чего ж ты беспокоишься?!
     Я недоумевала. В чудеса я не верю, но какое странное  совпадение: Алиса
поправляется. Что  это значит? Лица его, когда он держал за руки,  я никогда
не забуду. Из живого оно стало лицом мертвеца, -- дрожь берет, как вспомню".

     "Не полюбишь -- не вылечишь"
     Коковцов: "Когда на Аптекарском  острове 12 августа 1906 года произошел
взрыв  и ранены были дети  Столы­пина, вскоре по  перевезении их в  больницу
Кальмей-стера  явился Распутин и попросил  разрешения  посмот­реть больных и
помолиться над ними.
     -- Ничего, все будет хорошо, -- сказал он.
     Так и вышло".
     Примечательна  и история  о том, как отец  избавил Николая  Второго  от
сильных болей в горле, с которы­ми не  могли справиться  доктора. Он отрезал
воротник от своей сорочки и велел Николаю  надевать на ночь этот воротник на
шею. Вскоре боли прошли.
     Часто у отца  спрашивали, как он умудряется узна­вать сразу, чем  болен
человек. Отец отвечал:
     -- Так ведь я в душу заглядываю. Без этого никак. А
     там Бог помогает.
     -- А если кто не верит в Бога?
     -- Тогда и ты про Бога не поминай, а главное --
     полюби, узнай, от чего страдает человек. Не можешь
     полюбить -- и не вылечишь.
     Здесь  же  вернусь несколько назад и  напомню случай  появления отца  в
царском  дворце  для лечения царевича. Александра Федоровна  до того момента
ничего не знала о  способностях отца. Он сам ими никогда не хвастался. Это я
к  тому, что описанные случаи  (а я привела  для краткости далеко не все) --
это только то, о чем было известно всем. О еще большем числе исцелений никто
кроме непосред­ственных участников так никогда и не узнает.
     Безумная любовь
     К рассказу об Акулине.
     Вскоре  после  исцеления Акулина  попросил