а -- мальчика -- все не было.
     Для  царской семьи  это,  конечно,  предмет особых забот. Но разве  эти
заботы должны заходить так далеко, чтобы в наше время стать причиной гонений
и прямых издевательств, какие пришлось претерпеть Александре Федоровне?
     Тем  более,  что  дело  для  старого  двора  заключалось  не  только  в
наследнике, вернее, совсем не в нем. Об этом -- позже.
     А  сейчас дам слово великому  князю  Александру Михайловичу: "Царь  был
идеальным  мужем  и  любящим  отцом. Он  хотел иметь сына.  От  его  брака с
принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской у  него родились в тече­ние  семи лет
четыре дочери. Это угнетало его. Он почти что упрекал меня за то, что у меня
в тот же промежуток времени родилось  пятеро  сыновей. Как это ни покажет­ся
малоправдоподобным,  но  мои   отношения  с  импе­ратрицей  были  далеки  от
сердечности по причине той же разницы пола детей".
     Вот итог подзуживаний старого двора, то есть, по сути, Марии Федоровны.
     После рождения  четырех  девочек  вдовствующая им­ператрица  тотчас  же
распространила  теорию, с  большой  охотой подхваченную  сплетниками  из  ее
окружения,   будто   Александра  Федоровна,  отказываясь  родить  наследника
престола,  предает  интересы  России  ради   Германии,  по­скольку  она   по
происхождению  немка. При  этом, бри­танские  корни царицы  сбрасывались  со
счетов, хотя они гораздо сильнее повлияли на формирование ее характе­ра, чем
гессен-дармштадтские.  О научности же подобных умозаключений говорить вообще
не станем.
     Непритворно чувствительная  царица  не  в  состоянии была примириться с
враждебной  атмосферой  двора. Она  просто отказалась от  неравной  борьбы и
постаралась  сделать все от нее  зависящее,  чтобы отгородиться от  внешнего
мира и  жить в тесном кругу своей семьи и нескольких близких друзей. Об этом
я уже говорила.

     Глава 9
     НИКОЛАЙ, АЛЕКСАНДРА И ВЕРА
     Очарованная православием -- -- Мнимая беременность Александры
     Очарованная православием
     Описывая атмосферу,  преобладавшую в Петербурге к моменту прибытия туда
моего отца,  я приводила выдер­жку из воспоминаний,  касающуюся  духовной ее
части.
     Напомню, речь там шла о том, что при дворе были приняты люди, по мнению
Николая и,  главным образом,  Александры,  способные разрешить их  тягостные
вопросы.
     Царица была по-настоящему  религиозной. Можно себе  только представить,
какими  усилиями далась ей перемена веры.  А это  было обязательное  условие
брака  с православным монархом. Рассказывают, что это обстоя­тельство, легко
преодолимое для многих других, и, кста­ти, для Марии Федоровны в свое время,
чуть было не расстроило свадьбу.
     Есть интересное свидетельство о том,  как совсем  юной принцесса  Алике
Гессенская в 1884  году гостила у сво­ей старшей сестры, уже ставшей великой
княгиней  Ели­заветой Федоровной.  Тогда-то  она  впервые  увидела,  и  даже
правильнее -- сумела прочувствовать русскую цер­ковную службу, не понимая ее
значения и  направления.  После сдержанного  до  холодности  протестантского
бо­гослужения  пышность  и величавость православного об­ряда  производит  на
тонкую душевную организацию Алике чарующее впечатление.
     В те  же дни она стала  свидетельницей каких-то  при­дворных церемоний.
При всей  схожести русской двор­цовой жизни с европейской,  в  первой все же
оставалось очень много от времени московских царей,  когда власть мирская  и
власть церковная, переплетаясь и  взаимно  друг  друга пополняя,  составляли
единое целое.
     Так  первое,  детское  еще впечатление,  положенное под  спуд  времени,
все-таки  выплеснется и полностью  захватит натуру  Алике.  Это же увлечение
сыграет с ней  злую шутку, позволит воспринимать Александру Федо­ровну не  в
истинном свете и даже поставит ее искрен­ность под сомнение.
     Обязательства по перемене веры стали для Алике борьбой страстей. И одна
из них победила. Алике,  став православной царицей Александрой Федоровной, с
рве­нием обращенной окунулась в новый для нее мир.
     Гурко  пишет:  "Александра  Федоровна, перейдя в православие, отнюдь не
проявила к нему того  довольно равнодушного  отношения, которым отличалась с
семи­десятых годов прошлого века русская  культурная  обще­ственность.  Она,
наоборот,  пропитала  православием  все свое  существо,  притом православием
приблизительно шестнадцатого  века. Обрела она  глубокую веру  не толь­ко во
все догматы православия,  но и во всю его  обрядо­вую  сторону. В частности,
прониклась она  глубокой ве­рой в  почитаемых православной  церковью святых.
Она усердно ставит свечи перед  их изображениями  и,  нако­нец, и это  самое
главное, -- проникается верой в "бо­жьих  людей" -- отшельников,  схимников,
юродивых  и прорицателей.  Войти  в сношение  с людьми этого типа государыня
стремится с  первых лет  своей жизни в Рос­сии,  и  находятся лица,  которые
поставляют ей  таковых в таком количестве,  что царский дворец приобретает в
этом отношении характер старосветских домов замоск­ворецкого  купечества.  С
заднего крыльца, разумеется, по чьей-либо рекомендации, проникают такие лица
во внутренние покои дворца, где императрица с ними иног­да подолгу беседует,
а гофмаршальская часть обязыва­ется их радушно угощать.
     Царица по этому поводу даже говорила, что ей из­вестны высказываемые по
ее адресу упреки за то, что
     она  охотно  видится  и беседует  со странниками и раз­личными  божьими
людьми. "Но моему  уму и сердцу, -- прибавляла она, -- подобные люди говорят
гораздо  боль­ше,  нежели  приезжающие  ко  мне  в  дорогих  шелковых  рясах
архипастыри  церкви.  Так,  когда  я  вижу  входящего  ко  мне  митрополита,
шуршащего своей  шелковой  ря­сой, я себя спрашиваю: какая же  разница между
ним  и великосветскими  нарядными  дамами?" Одновременно  она углубляется  в
чтение творений отцов церкви.  Творе­ния эти  были ее настольными книгами до
такой степе­ни, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть
времени,   стояла   этажерка,   заключавшая   множество   книг  религиозного
содержания, причем  кни­ги  эти в  большинстве были не только  русские, но и
написанные на славянском языке, который государыня научилась вполне свободно
понимать.  Любимым  ее  за­нятием,  наподобие  русских  цариц  допетровского
пери­ода,  стало  вышивание  воздухов  и других  принадлежно­стей церковного
обихода.  На  почве  духа  православной  веры  зародилась  у  нее,  а  затем
утвердилась  в сознании  мысль  о том, что соль земли русской  -- ее простой
на­род, а высшие  классы разъедены  безверием и отлича­ются развращенностью.
Для укрепления в ней этого  взгля­да  сыграло огромную, решающую роль другое
обстоя­тельство,  наложившее  на ее  отношение  к  различным слоям  русского
народа весьма определенный оттенок, с годами  все ярче выступавший. Я имею в
виду  те усло­вия, в  которых она  очутилась  по  прибытии  в Россию,  почти
совпавшем  с  ее вступлением в роль  царствующей  императрицы,  а именно тот
прием, который она встре­тила как со стороны некоторых членов  императорской
фамилии, так и  многих  видных  членов  петербургского общества.  Каждое  ее
слово, каждый жест, все,  вплоть до покроя платья, которое она надевала,  --
подвергалось  жестокой  критике,   и  находились  услужливые  люди,  которые
доводили  это до ее  сведения.  Утверждали даже,  что великая  княгиня Мария
Павловна-старшая ей од­нажды  прямо  сказала:  "La societe vous deteste" (то
есть  -- общество вас  ненавидит),  -- что  было,  конечно, пре­увеличением.
Неприязнь  к молодой государыне  исходила со стороны лиц,  составлявших двор
вдовствующей императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появился
новый  двор, ставший выше их, и прила­гали все усилия, чтобы сохранить среди
петербургского общества первенствующее, хотя бы  по  симпатиям,  по­ложение.
Естественно,  что понемногу, далеко  не сразу, у Александры  Федоровны  тоже
народились недобрые  чув­ства к петербургскому  обществу, и в  этом  кроется
одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным
массам  и  в  них  искала  сочувствия,  которого петербургская знать  ей  не
выказывала".
     Говорили, что глубоко  религиозная царица застав­ляла Николая  жить  ее
религиозными интересами. Но совершенно неправильно говорить "заставляла".
     Николай был большим знатоком и ценителем икон древнего письма и обладал
редкой их  коллекцией,  ко­торой  очень  дорожил и  показывал не  всякому. И
любовь  эта  была  не  чисто  зрительная.  Николай  прекрасно  раз­бирался в
вопросах богословия, так как не только полу­чил соответствующее образование,
но и имел склон­ность к духовным размышлениям.
     Мнимая беременность Александры
     Не  умея сразу рассмотреть  истинные намерения  лю­дей, стремившихся во
дворец, Николай и Александра пришли  к тому, что их постепенно захватили как
дей­ствительно благочестиво  настроенные  странники  и тому  подобные, так и
псевдосвятые, гадалки и шарлатаны, мистики и жулики.
     Всех  их  радушно встречали,  а  особенно тех,  кто брался  предсказать
появление наследника мужского пола.
     Слух  об  этом страстном желании царицы пронесся по рядам "пророков"  и
"предсказателей".  И  многие  из  них  воспользовались  возможностью  нажить
капитал на ее несчастье.
     Дальше  произошло то, о чем  пишет великий князь Александр  Михайлович:
"Однажды во  дворце появился  таинственный  господин -- "доктор  Филипп"  из
Парижа.
     Он был представлен царской чете "черногорками"  --  великими  княгинями
Милицей  и  Анастасией Никола­евнами.  Французский  посланник  предостерегал
русское правительство против этого вкрадчивого иностранца, но  царь и царица
придерживались другого мнения. Люди, которые хотят быть обманутыми, попадают
впросак. Псевдонаучное красноречие д-ра Филиппа достигло цели. Он утверждал,
что  обладает  силой   внушения,  которая  может  оказать  влияние   на  пол
развивающегося  в утробе матери ребенка. Он  не прописывал никаких лекарств,
которые могли бы быть проверены придворными".
     Я уже от многих слышала, что именно так и было.
     Царица не  столько поддалась  на  пассы Филиппа, сколько уговорила сама
себя. Желание ее было так силь­но, что  у нее появились все обычные признаки
бере­менности.  Придворный медик  принял  эти признаки за  чистую  монету  и
заверил  ее,  что  на  этот  раз  должен  родиться  мальчик.  Когда  подошло
предполагаемое   вре­мя  родов,  царица   удалилась   в   свою   спальню   в
сопро­вождении  придворных  врачей,  но  прошло  несколько  дней,  а никаких
признаков схваток не  наблюдалось. Доктора провели  обследование и вынуждены
были объя­вить, что "беременность имела истерическое происхож­дение".
     И это несчастье было истолковано не в пользу Алек­сандры Федоровны! Тут
же вспомнили,  не без подсказ­ки Марии Федоровны,  что  подобное случилось с
анг­лийской королевой Мэри -- "Кровавой Мэри".
     Произошедшее,   разумеется,   дало  новую  пищу  для  злословия  врагам
Александры Федоровны.  Они  теперь говорили,  будто ложная беременность явно
свидетель­ствует   о   безумии   царицы.   Однако   именно   эти   разговоры
свидетельствуют  о  намерениях  старого  двора  --  ведь  бе­зумие,   будучи
медицинским   образом   подтвержденное,   способно   стать   предлогом   для
бракоразводного процес­са. А не это ли и надо было Марии Федоровне?
     К этому прибавилась еще одна неприятность.
     Членам Священного Синода очень не  нравилось то, что, как  казалось, а,
вернее, как нужно было  истолко­вать,  царская  семья находилась под сильным
влиянием
     прорицателей и ясновидящих. Архимандриту  Феофану, исповеднику  царицы,
было  поручено объявить ей, что ее  ложная беременность послана  в наказание
свыше за то, что она прислушивается к еретикам.
     Не знаю, что больше подействовало на самочувствие царицы -- сама ложная
беременность или же упреки людей, от которых она ждала помощи и утешения.
     По свидетельству находившихся тогда рядом с цари­цей, она была поражена
таким  отношением  к  ней  (ис­кренне верующей и  дававшей  этому  множество
подтвер­ждений)  со стороны церкви и самого Феофана. Ведь он находился рядом
все время,  но не нашел возможности (или желания)  поговорить с ней обо всем
этом  раньше. (Вспомним, как он заботился о чистоте  религиозных устремлений
великих княгинь Милицы и Анастасии.)
     Теперь же он со всей силой, данной ему его саном, "подпер" стену, и без
того    высокую,    воздвигаемую   вок­руг   покоев   Александры   Федоровны
недоброжелателями.
     Скажу  еще  раз:  во  всем  была  видна рука  старого  дво­ра.  Доктора
признали,  что  причиной   беременности  по­служила  истерия.  А  кто  довел
Александру Федоровну до такого состояния?
     Дополню картину воспоминаниями Родзянко,  вно­сящими и другую ноту:  "В
начале 1900 года стали появ­ляться при императорском русском дворе несколько
за­гадочные  апостолы  мистицизма,  таинственные   гип­нотизеры   и  пророки
будущего, которые приобретали значительное влияние на мистически настроенный
ум императрицы  Александры Федоровны. В  силу  доверия, которое  оказывалось
этим  проходимцам   царской   семь­ей,   вокруг  них  образовывались  кружки
придворных, которые начинали приобретать некоторое значение  и даже  влияние
на жизнь императорского двора.
     В  этих кружках тайное, незаметное участие принима­ли, без  сомнения, и
агенты   некоторых  иностранных   посольств,  черпая,  таким  образом,   все
необходимые  для  них данные и интимные подробности  о русской обще­ственной
жизни.  Так, например, за  это время появился некий Филипп.  Он отвечал  как
нельзя   лучше  тому  типу  людей,  которые,  пользуясь  своим  влиянием  на
психологию царственной четы,  готовы служить всякому  делу и всяким целям за
достаточное вознаграждение.
     Ко  двору этот господин был  введен двумя великими княгинями. Но вскоре
агент  русской тайной  полиции в  Париже Рачковский  донес  в Петербург, что
Филипп темная и  подозрительная личность, еврей  по  националь­ности и имеет
какое-то  отношение к  масонству и обще­ству "Гранд Альянс  Израелит". Между
тем  Филипп  при­обретает  все  большее  и большее  влияние.  Он проделы­вал
какие-то спиритические  пассы  и  сеансы,  предуга­дывал  будущее и  убеждал
императрицу, что у  нее не­пременно  явится  на свет  в скором  будущем сын,
на­следник престола  своего отца.  Филипп приобретает та­кую силу при Дворе,
что агент Рачковский был сменен за донос его на Филиппа. Но как-то загадочно
исчез и Филипп при своей поездке в Париж".
     А вот  слова  Юсупова: "Тогда появился в  Петербурге  один  французский
оккультист,  доктор  Филипп,  о  ко­тором  говорили,  что  он  тайно  послан
масонскими  организациями  к  русскому  двору. Говорили,  что  орга­низации,
пославшие его в Россию, остались им недо­вольны и отозвали его обратно".
     Соотнося  сведения и намеки, содержащиеся в сло­вах Родзянко и Юсупова,
включенных, пусть и по-раз­ному, в политическую атмосферу, можно утверждать,
что  в несчастье,  приключившемся с императрицей, были  заинтересованы некие
политические  круги  вне  России. Но  тогда на  это  внимания  предпочли  не
обращать. Так как расследование могло зайти слишком далеко.
     Священный  Синод  постановил,  что  царица  должна во искупление грехов
совершить  паломничество  к  мо­гиле  незадолго  до этого  канонизированного
святого, чтобы, покаявшись, вымолить прощение и очиститься омовением в водах
тамошнего источника. И в доверше­ние  всех несчастий, когда царица совершала
обряд очи­щения  и входила в  воду,  она поскользнулась и упала, обнажив при
этом, по слухам, нижнюю  часть спины. Было так или  нет, но этот случай стал
еще  одним  пово­дом  для  насмешек  в  столице   и  в   кругу  вдовствующей
императрицы.

     Глава 10
     БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК ГРИГОРИЙ ЕФИМОВИЧ
     Первая встреча -- Особый знак -- Без стеснения
     Первая встреча
     Мой  отец никогда  не называл мне  точной даты сво­ей  первой встречи с
царской семьей, но, вероятно, это случилось 31 октября 1905 года, так как на
следующий день, первого ноября, царь записал в своем дневнике: "Мы встретили
Божьего человека -- Григория Ефимо­вича из Тобольской губернии".
     Вот как пишет  Коковцов: "Из приближения императ­рицы первыми узнавшими
о появлении в столице этого "старца" были великие княгини Анастасия и Милица
Николаевна,  дочери князя  Николая  Черногорского,  за­мужем  --  первая  за
великим  князем Николаем  Николае­вичем и  вторая --  за  братом его великим
князем Петром Николаевичем. Они, бесспорно, говорили императрице о том,  что
видели "старца", который произвел на них глубокое  впечатление  всем складом
его речи,  большою  набожностью  и каким-то особенным  разговором на тему  о
величии Бога и о суетности всего мирского.
     Но не подлежит  никакому сомнению, что значитель­но большее впечатление
о  том же  появившемся  на  пе­тербургском  горизонте  человеке произвели на
императ­рицу   слова  преосвященного  Феофана,   ректора   С.-Пе­тербургской
духовной   академии,  которого  императрица  знала,  принимала  его,  охотно
беседовала с ним на религиозные темы и оказывала ему большое доверие. Он был
короткое время ее духовником.
     Сам человек  глубоко религиозного настроения,  ши­роко известный  своей
аскетическою  жизнью  и  строгос­тью  к  себе  и  к  людям,  епископ  Феофан
принадлежал  к  тому  разряду русского  монашества,  около которого  бы­стро
сложился обширный круг  людей, искавших  в бесе­дах с  ним разрешения многих
вопросов их  внутренней жизни и потом громко говоривших о его молитвеннос-ти
и  каком-то  особенном  умении  его  подойти  к  челове­ку в  минуту горя  и
сомнения.
     В одно из посещений императрицы преосвященный Феофан рассказал ей,  что
к нему пришел и живет  уже некоторое время  около него крестьянин Тобольской
губернии.
     Он долго  присматривался к Распутину  и вынес затем убеждение,  что  он
имеет  перед  собой  во  всяком  случае  незаурядного  представителя  нашего
простонародья, ко­торый достоин  того, чтобы о  нем  услышала  Императ­рица,
всегда интересовавшаяся людьми, сумевшими  подняться до  высоты молитвенного
настроения.
     Императрица разрешила  епископу  Феофану  привез­ти  Распутина и  после
краткой с  ним  беседы пожелала не  ограничиться  этим первым  свиданием,  а
захотела ближе узнать, что это за человек.
     По  словам некоторых приближенных к ней  людей,  императрица сначала не
могла  хорошенько  усвоить себе  его  отрывочную  речь, короткие фразы  мало
определен­ного содержания, быстрые переходы с предмета на пред­мет, но затем
незаметно Распутин перешел на тему, которая  всегда была  близка ее душе. Он
стал говорить, что ей и государю особенно трудно жить, потому что  им нельзя
никогда узнать правду, так как  кругом  них все больше льстецы да себялюбцы,
которые не  могут сказать, что  нужно для того, чтобы народу  было легче. Им
нужно искать этой  правды в себе самих,  поддержи­вая друг друга,  а когда и
тут  они встретят  сомнение, то им остается только молиться  и  просить Бога
наставить их и умудрить, и если они поверят этому, то все будет хорошо,  так
как  Бог  не  может  оставить без своей  помо­щи  того,  кого он поставил на
царство и кому вложил  в руки  всю власть над народом.  Тут он ввел и другую
нот­ку,  также  близкую  взглядам императрицы, а именно, что царю и ей нужно
быть ближе к народу, чаще видеть его и больше верить".
     Дополнение Гурко: "Одна  из существенных причин расположения Александры
Федоровны к Распутину  со­стояла  именно  в том,  что  она  почитала его  за
выразите­ля народной мысли".
     Особый знак
     Обращу внимание на слова Коковцова о том, что царица сначала не слишком
хорошо понимала, о  чем говорит отец. Это  весьма интересное замечание.  Еще
когда он  вернулся в  Покровское  после  странствований, об­щавшиеся  с  ним
о