концу, и тут  обнаружилось,  что  перед  верховным
судьей еще не представали Иуда, Магомет и Мартин Лютер. Черт спросил, кто из
троих Иуда. Лютер и Магомет каждый отозвался, что он, чем  крайне  разобидел
Иуду.
     - Господи, - возопил он. - Иуда - это я, и  никто  другой!  Вы  отлично
знаете, что я куда лучше их, ибо, если я вас и продал, то этим я спас мир, а
эти люди не только продались и вас продали, но и мир привели к погибели.
     Всех троих приказано было пока удалить, и  тут  ангел,  перелистывавший
списки, обнаружил, что от суда до сих пор уклоняются альгуасилы  и  фискалы.
Вызвали их, и они, понуря голову, произнесли:
     - Что тут говорить, наше дело ясное.
     Не успели они это  выговорить,  как  на  суд,  изнемогая  под  тяжестью
астролябий и глобусов, вбежал астролог, крича, что произошла ошибка и  время
Страшного  суда  еще  не  наступило,  поскольку  Сатурн  не  завершил  своих
движений, равно как не завершила их  твердь.  Увидя  его  нагруженным  таким
количеством бумаги и дерева, к нему обратился черт:
     - Вот вы и дровец себе припасли, словно предчувствовали, что сколько бы
вы о небесах ни толковали, а на небо вам не попасть и после смерти  придется
вам в пекло отправиться.
     - А я не пойду.
     - Ну так отведут.
     Так и сделали.
     На этом и закончилось судилище.
     Тени устремились каждая в свою сторону, новой свежестью задышал воздух,
земля покрылась цветами, отверзлось небо, и  на  него  вознес  Христос  всех
блаженных, спасенных его страстями, дабы они успокоились на лоне  его,  а  я
остался в  долине  и,  проходя  по  ней  услышал  превеликий  шум  и  стоны,
исходившие из земли.
     Я полюбопытствовал узнать, в чем дело, и в глубокой пещере, уходившей в
Аверн,  увидел  множество  осужденных,  и  в  их  числе  ученого   адвоката,
копавшегося более в кляузах,  нежели  в  казусах,  а  также  писца-буквоеда,
питавшегося теми бумагами, кои в этой жизни  он  не  пожелал  прочесть.  Вся
адская утварь, все платье и прически  грешников  держались  не  на  гвоздях,
булавках или шпильках, а на альгуасилах (нет никого, кто умел бы так держать
и не пущать!). Скупец так же пересчитывал тут свои муки, как считал когда-то
деньги, лекарь тужился над  урыльником,  а  аптекарь  терзался,  ставя  себе
клизму.
     Все это так меня рассмешило, что я проснулся  от  собственного  хохота,
весьма довольный, что мне пришлось очнуться от столь тягостного  сна  скорее
развеселенным, нежели напуганным.
     Сны эти таковы, ваша милость, что, доведись вам уснуть за  их  чтением,
вы убедитесь, что увидеть вещи такими, как я их вижу, можно лишь страшась их
так, как я поучаю их страшиться.


БЕСНОВАТЫЙ АЛЬГУАСИЛ

     Перевод И. Лихачева

     Графу Лемосу, главе Совета по делам Индий
     Мне хорошо известно, что в глазах вашей светлости бесноват  не  столько
персонаж, сколько сочинитель; коль скоро то же самое можно будет сказать и о
сочинении, стало быть, я выполнил все, чего можно было  ожидать  от  скудной
моей учености, каковая под защитой вашей светлости и ее величия презрит  все
страхи. Подношу вам это рассуждение  про  "Бесноватого  Альгуасила"  -  хотя
уместнее и предпочтительнее было поднестъ его самим дьяволам; да примет  его
ваша светлость с человечностью, каковой по своей милости меня удостаивает, и
да увижу я в доме у вас потомство, коего требуют столь благородная  кровь  и
столь высокие заслуги.
     Да узнает ваша  светлость,  что  шесть  разрядов  бесов,  насчитываемых
суеверами и ведунами  (на  такие  разряды  подразделяет  их  Пселл  в  главе
одиннадцатой  своей  книги  о  бесах),  суть  те  же   самые,   по   каковым
подразделяются  дурные  альгвасилы:  первые  -  лелиурии,  слово  греческое,
означающее "огненные"; вторые - ветродуи; третьи - землетрясы;  четвертые  -
влаголюбы; пятые - подспудники; шестые - страждущие светобоязнью, эти  света
страшатся. Огненные - лиходеи, преследующие людей огнем и мечом; ветродуи  -
наушники, на ветер облыжные слова бросающие; влаголюбы -  городские  стражи,
хватающие людей за то, что  те  нечистоты  выльют  без  предупреждения  и  в
неурочный час, и влаголюбы они потому, что все почти  выпивохи  и  бражники;
замлетрясы те, что из сыска, ибо от суда и расправ,  что  чинят  они,  земля
трясется; страждущие светобоязнью - приставы из ночного  обхода,  они  бегут
света, хоть более пристало, чтобы свет их бежал; подспудники - те,  что  под
землей обретаются, суют свой нос в чужую жизнь, фискалят в ущерб чужой чести
и дают ложные показания; они наветы из-под земли выроют, мертвых  из  могилы
вытащат, а живых в могилу загонят.

     Благочестивому читателю
     А если ты не благочестив, но жестокосерд, - прости, ибо эпитет этот, на
языке нашем обозначаемый тем же словом, коим кличут цыплят,  унаследовал  ты
от Энея; и в благодарность за то, что я обхожусь с тобою учтиво и не величаю
тебя благосклонным читателем, знай, что в мире есть три разряда  людей:  те,
что по невежеству своему сочинительством не занимаются и  достойны  прощения
за то, что молчат, и хвалы за то, что познали  себя;  те,  что  держат  свои
знания при себе, - такие достойны жалости за свою долю и зависти за свой ум,
и надо молить бога, чтобы простил он им их прошлое и наставил в  будущем;  и
последние, те, что не занимаются сочинительством из  боязни  злых  языков  и
достойны порицания: ведь если творение их попадет в руки людей мудрых  -  те
ни о ком дурного слова не скажут, а если в руки невежд - как им  злословить,
коль скоро знают они, что если злословят о дурном, стало быть,  злословят  о
самих себе, а если о хорошем, это не имеет значения, ибо всем известно,  что
тут они ничего не  смыслят?  Эта  причина  побудила  меня  написать  "Сон  о
Страшном суде" и дала  смелость  напечатать  это  рассуждение.  Коли  хочешь
прочесть его - читай, а не хочешь - не надо, ибо тому, кто его  не  прочтет,
наказания не будет. Коли начнешь его читать и оно тебя раздосадует, в  твоей
власти прервать чтение в том месте, которое вызовет твою досаду. Я же только
хотел уведомить тебя с самого начала, что писание мое  порицает  одних  лишь
худых  слуг  правосудия  и  не  посягает  на  почтение,  которое  по   праву
причитается многочисленным, что достойны хвалы за добродетель и  благородный
нрав; и все, что  здесь  сказано,  представлено  на  суд  римской  церкви  и
добродетельных слуг и ее, и юстиции.
     Как-то зашел я  в  церковь  святого  Петра  к  тамошнему  священнику  -
лисенсиату Калабресу. Опишу его: шапка что твой трехэтажный дом, смахивающая
на мерку в пол-селемина; препоясан - не  слишком  туго  -  кромкой  какой-то
материи; глаза живые, рыскающие, словно блох высматривают; кулачищи - бронза
коринфская; вместо воротника из-под сутаны ворот рубахи  торчит;  в  руке  -
четки, за поясом - плеть; башмаки  огромные,  грубые;  туг  на  ухо;  рукава
словно после драки, все продраны и в лохмотьях;  руки  -  фертом;  пальцы  -
граблями; по жалостному голосу судя, не то кается, не то  плоть  умерщвляет;
голову набок склонил, словно добрый стрелок, что в сердце  мишени,  в  самое
белое целится  (особливо  если  это  белое  сеговийского  или  мексиканского
происхождения).  Взгляд  вперен  в  землю,  как  у  скупца,  что  чает   там
затерявшийся грошик найти; мысли устремлены горе; лицо в морщинах и бледное;
к мессам склонности не питает, но зато к мясу  -  превеликую;  прославленный
заклинатель  бесов,  чуть  ли  не  одними  духами  свое   бренное   тело   и
поддерживающий; знает  толк  в  заговорах  и,  осеняя  кого-нибудь  крестным
знамением, кладет кресты побольше тех, что несут на своем горбу несчастливые
в браке; на плаще  заплаты  по  здоровому  сукну;  неряшливость  возводит  в
святость; рассказывает, какие ему были  откровения,  и  если  кто-нибудь  по
неосмотрительности ему поверит, начинает распространяться о  том,  какие  он
творит чудеса, так что тошно становится его слушать.
     Человек этот был из тех, кого  Христос  называл  гробами  повапленными:
Снаружи - резьба и краска, а внутри тлен и черви. По внешнему виду его можно
было решить, что это сама скромность, но в глубине  души  человек  этот  был
распутник с весьма гибкой и  покладистой  совестью,  а  сказать  напрямик  -
отъявленный  лицемер,  воплощенный  обман,  одушевленная  ложь  и  говорящий
вымысел. Отыскал я его в ризнице наедине с человеком, на которого  набросили
епитрахиль, а руки связали кушаком. Зато языку его была  дана  полная  воля:
человек этот источал проклятия и судорожно бился.
     Это кто такой? - спросил я в изумлении.
     - Человек, одержимый злым духом, - ответил Калабрес, не отрывая глаз от
своего "Flagellum demonium" {"Бича бесам" (лат.).}.
     В это самое мгновение бес, терзавший несчастного, подал голос:
     - Какой же это человек? Это альгуасил! Надо знать, о чем  толкуешь.  Из
вопроса одного и из ответа другого ясно, что в этих делах  вы  не  больно-то
разбираетесь. Прежде всего надо принять в соображение,  что  нас,  бесов,  в
альгуасилов вселяют силой и никакой радости мы от этого не испытываем, и  уж
если вы хотите быть точными, зовите меня  обальгуасилившимся  бесом,  только
его не именуйте бесноватым альгуасилом. Людям куда легче уживаться  с  нами,
чем с ними, потому что мы по крайней мере бежим от креста, а они  пользуются
им как орудием для того, чтобы творить зло. Кто  отважится  утверждать,  что
альгуасилы и мы не занимаемся одним и тем  же  делом?  Правда,  наша  тюрьма
хуже, и мы уже не отпускаем того, в кого мы вцепились, однако,  если  хорошо
поразмыслить, и мы, и альгуасилы стараемся осудить человека; мы стремимся  к
тому, чтобы на земле было больше пороков и грехов, и альгуасилы стремятся  к
тому же и добиваются  своего  даже  более  настойчиво,  чем  мы,  ибо  чужие
преступления - для них хлеб насущный,  а  нам  грешники  служат  всего  лишь
забавой, и быть альгуасилом - занятие куда более предосудительное, чем  быть
бесом, ибо вред-то они приносят людям, иначе говоря - существам одной с ними
породы, а мы - нет, ибо мы ангелы, хоть и лишенные благодати. А кроме  того,
демонами мы стали из желания сравняться с богом, а альгуасилы - альгуасилами
из стремления стать хуже всех. И  напрасно  ты,  падре,  обкладываешь  этого
альгуасила мощами, ибо нет ничего святого, что бы,  попав  в  его  руки,  не
потеряло для него своей святости. Проникнись мыслью, что и мы, и  альгуасилы
одним миром мазаны, с тою разницей, что альгуасилы  -  черти  обутые,  а  мы
черти босоногие, самого что ни на есть строгого устава, и  умерщвляем  плоть
свою в аду.
     Все эти хитрословесия дьявола очень пришлись мне по вкусу,  но  изрядно
рассердили Калабреса, который  перепробовал  все  свои  заклинания,  пытаясь
заткнуть ему глотку, но тщетно, пока  не  подкрепил  их  окроплением  святой
водой. Тут бесноватый сорвался с места,  заголосил,  и  дьявол  из  его  уст
вымолвил:
     - Слушай, поп, не думай, пожалуйста, что этого альгуасила  так  корежит
из-за того, что вода твоя освященная, просто нет ничего  на  свете,  что  бы
народ этот так ненавидел, как воду, и даже для того, чтобы  в  имени  их  не
было корня "агуа" -  вода,  они  вставили  посредине  "ль"  и  из  агуасилов
превратились в альгуасилов. В моей свите нет ни фискалов,  ни  стукачей,  ни
писца. Отбросьте от  меня  тару,  как  делают,  когда  взвешивают  уголь,  и
посмотрите, что из нас  больше  потянет,  я  или  этот  коршун.  И  дабы  вы
окончательно уразумели, что это за люди и  как  мало  в  них  христианского,
знайте, что наименование их - одно из немногих, сохранившихся в  Испании  со
времен мавров, ибо раньше их звали мерино. И  очень  хорошо,  что  их  зовут
по-собачьи альгуасилами, ибо такое имя под стать их жизни, а жизнь под стать
их делам.
     - Ну и наглость, - воскликнул взбешенный лисенсиат,  -  уши  вянут  его
слушать. Только дай волю этому искусителю, он еще не такого тебе напоет  про
правосудие. А почему?  А  потому,  что  рачительством  своим  и  карами  оно
наставляет людей на путь истинный и вырывает из когтей сатаны души,  которые
он уже приторговал.
     - И вовсе не потому я так говорю, - обиделся бес, - а просто  тот  тебе
враг, с кем приходится прибытками делиться.  Сжалься  надо  мной,  выпростай
меня из тела этого альгуасила, ибо я не какой-нибудь захудалый бесишка  и  в
аду еще доброе имя могу потерять за то, что здесь с такими водился.
     - Сегодня же  тебя  изгоню,  -  ответил  Калабрес,  -  жаль  мне  этого
человека,  которого  ты  то  и  дело  избиваешь  и  над   которым   всячески
издеваешься, а тебя что жалеть? Да и ты так  упрям,  что  других  жалеть  не
способен.
     - Изгонишь меня сегодня, - ответил бес, - магарыч тебе будет. А что  до
того, что я ему тумаки даю и палкой дубашу, так это потому,  что  мы  с  его
душой на кулаках спор  ведем,  кому  на  том  свете  слаще  будет,  и  никак
договориться не можем, кто из нас нечисть почище.
     Речь  свою  бес  заключил  громким  хохотом;  разъярился  мой   славный
заклинатель и решил ему кляпом рот заткнуть.
     Я, который меж тем вошел во вкус  хитроумных  речей  дьявола,  попросил
лисенсиата - поскольку никто нас не слышит и каждый из нас знает  все  тайны
другого, он как мой  исповедник,  а  я  как  его  друг,  -  дать  ему  вволю
наболтаться, обязав его только не обижать альгуасила. Условия были  приняты,
и бес промолвил:
     - Всякий стихотворец для нас все равно что родственничек  при  дворе  -
протекция. Впрочем, все вы нам обязаны за то, что мы вас в аду  терпим,  ибо
вы нашли столь легкий способ обрекать себя на осуждение, что весь  ад  кишмя
кишит стихоплетами. Мы даже околоток ваш там расширили, и  столько  вас  там
развелось, что ваша партия на выборах еще с  писцами  поспорит.  Нет  ничего
забавнее, как первый год послушничества осужденного стихотворца, ибо  надают
ему здесь, на земле, рекомендательных писем ко всяким важным лицам, и думает
себе такой пиит, что  сможет  у  Радаманта  аудиенцию  получить.  Вот  он  и
спрашивает, где  Цербера  и  Ахеронта  увидеть  сможет,  и  никак  не  хочет
поверить, что их от него не прячут.
     - А какие наказания положены поэтам? - спросил я.
     -  Самые  разнообразные,  -  ответил  бес,  -  и   особливо   для   них
рассчитанные. Казнь одних заключается в том, что  в  их  присутствии  хвалят
творения их соперников, но большинству положено в наказание  их  исправлять.
Есть у нас тут один стихотворец, срок он имеет тысячу лет, так он до сих пор
еще  не  кончил  читать   какое-то   стихотвореньице   жалобного   свойства,
посвященное ревности. Иные  лупят  друг  друга  головешками,  ибо  не  могут
договориться, какое слово лучше употреблять в  поэзии  -  щеки  или  ланиты.
Кое-кто в поисках рифмы исшарил все круги ада, грызя  себе  ногти.  Но  кому
всех хуже живется в аду из-за бесчисленных интриг, сплетенных ими,  так  это
сочинителям комедий. Держат их в самом  черном  теле  из-за  немалого  числа
королев,  коих  они  заставили  осквернить  супружеское   ложе,   бретонских
принцесс, которых они обесчестили, неравных  браков,  в  кои  они  заставили
вступить героев в развязках своих  пиес,  и  ударов  палками,  которыми  они
наградили почтенных людей в заключении своих интермедий.
     Впрочем, замечу, что комические поэты с другими поэтами не  содержатся,
ибо, поскольку ремесло их  -  строить  козни  и  плести  интриги,  место  им
отведено среди  прокуроров  и  ходатаев,  народа,  в  подобных  делах  особо
наторевшего. И порядок такой у нас  в  аду  повсюду  принят.  Явился  к  нам
намедни пушкарь  и  требовал,  чтобы  его  к  военным  поместили,  а  его  к
следователям трибунала сунули, поскольку они больно охочи арестанта на пушку
брать. Портного определили к доносчикам, ибо последние хоть и ограничиваются
поклепами, но зато уж больно горазды их строчить да  подметывать  и  честным
людям  дела  шить.  Слепого,  который  захотел  было  сунуться   к   поэтам,
препроводили к одержимым разнообразными страстями, поскольку  эти  последние
все до единого ничего не видят. Человека, уверявшего,  что  он  могильщик  и
покойников  хоронил,  сунули  к  пирожникам.  Тех  же,   кто   рекомендуется
безумцами, мы отправляем к астрологам, а лжецами - к алхимикам. Некто угодил
к нам за убийства, и определено ему  было  квартировать  с  врачами.  Купцы,
осужденные за то, что бесчестно торговали, попадают к Иуде.  Судьи-мздоимцы,
за то что людей грабили, - в компанию к дурному разбойнику,  а  дураки  -  к
палачам, ибо людей терзают. Водонос, который, по его словам,  холодную  воду
продавал, был отведен к трактирщикам, а  пожаловавший  к  нам  третьего  дня
мошенник, что, по пословице, кота за зайца выдавал, - к корчмарям. В  общем,
как видите, у нас в аду ничего без смысла не делается.
     - Ты вот давеча об одержимых всякими страстями упоминал, и потому,  что
это дело кровно меня касается, я хотел бы узнать, много ли их у вас.
     - С влюбленными, - ответил бес, - обстоит особенно  плохо,  потому  что
любовь всего человека захватывает, но  перво-наперво  скажу  тебе,  что  все
поголовно без ума от самих себя, а другие  -  те  уж  больно  деньгу  любят;
третьи себя слушают - не наслушаются; четвертые дела свои боготворят, а иные
ради женщин на все пойти готовы. Этих последних не так уж много, ибо женщины
- это такой народ, что всякими подлостями, дурным обхождением и  неверностью
своей ежедневно дают мужчинам повод раскаяться. Как  я  уже  сказал,  порода
влюбленных попадается сравнительно редко -  впрочем,  люди  эти  неплохие  и
забавные, беда только, что ад не для забавы рассчитан. Иные из  них,  сгорая
от ревности, исполненные надежд, увитые саваном желаний, на почтовых  прямым
трактом поспешают в ад, а потом сами никак не могут взять в толк, как, когда
и каким образом это с ними случилось. Есть у нас исхолопившиеся  влюбленные,
все увешанные лентами от своих дам, эти  вот  на  вздохи  изошли;  другие  -
косматые, как кометы, -  таскают  на  себе  локоны  своих  любезных;  третьи
поддерживают в себе пламя любовными записками, которые они получают, и таким
образом какие-нибудь двадцать лет экономят  в  хозяйстве  на  дровах.  Стоит
полюбоваться на вздыхателей по монахиням - у этих всегда рот разинут и  руки
вперед протянуты, осуждены они только за покушение с  негодными  средствами;
люди эти - посмешище для всех прочих, пальцы они то  просовывают  в  оконные
решетки,  то  судорожно  отдергивают,  для  них  все  время  вот-вот  должен
наступить миг блаженства, но миг этот так никогда и не наступает, только  за
ними и остается славы - что  они  были  претендентами  на  роль  Антихриста.
Одного с ними поля ягода те, кто имел влечение к невинным юницам  и  осужден
был, как Иуда, за поцелуй. Эти всю жизнь  прицеливаются,  но  раскрыть  свои
желания их страх берет. За ними в подземной  тюрьме  содержатся  прелюбодеи;
последним на земле жилось куда веселее, чем тут; ибо там  не  они  содержали
кобылу, на которой ездили.
     - Все это народ, - заметил я, - у  кого  и  любезности,  и  оскорбления
отдают одним и тем же.
     - Внизу  в  очень  грязном  помещении,  наполненном  всякими  отбросами
скотобойни (я имею в виду  рога),  находятся  те,  кого  мы  здесь  величали
рогоносцами: это люди, которые и в аду не теряют  терпения,  ибо  того,  кто
выдержал искус дурной жены, ничто уже вывести из себя не сможет. Еще  дальше
помещаются те, кто влюбляется в старух. Этих чудовищ мы держим закованными в
цепях, ибо, когда у нас под боком находятся люди со столь дурным вкусом, мы,
черти, уже не уверены в своей безопасности. Не  будь  они  в  кандалах,  сам
Варавва трепетал бы за свое очко. Даже такими, каковы мы есть, мы кажемся им
красавцами - кровь с молоком. Первое, что с такими грешниками предпринимают,
- это осуждают любострастие их и орудие оного на вечное заточение. Но хватит
о них, я хочу вам сказать, сколь огорчены  мы  тем,  что  вы  нас  какими-т