создать камень, необходимо всех вас сжечь.
     Им дали огня, и они спалили себя почти охотно ради того, чтобы  увидеть
философский камень.
     Толпа астрологов и суеверных была не меньше. Хиромант брал за руку всех
прочих осужденных и говорил им:
     - Бугор Сатурна вполне ясно указывает, что вы должны были осудить  себя
на вечные муки!
     Другой, стоявший на четвереньках среди эфемерид  и  таблиц,  с  помощью
циркуля измерявший высоты светил  и  записывавший  звезды,  встал  и  сказал
громким голосом:
     - И подумать только, что если бы моя  мать  родила  меня  на  полминуты
раньше, спасение мое было бы обеспечено! Ибо как раз в  этот  момент  Сатурн
менял  аспект,  Марс  переходил  в  дом  жизни,  а   Скорпион   терял   свою
зловредность; однако я родился в самый неблагоприятный миг и всю жизнь влачу
жалкое существование.
     Третий, шедший за ним, говорил терзавшим его чертям, что  надо  сначала
проверить, действительно ли он умер, это-де не может быть, поскольку  Юпитер
у  него  был  на  восходе,  а  Венера  находилась  в  доме  жизни,  не  имея
неблагоприятного аспекта,  и  поэтому  он  обязательно  должен  был  прожить
девяносто лет.
     - Нет, вы посмотрите, - повторял он, - посмотрите внимательно. Разве  я
покойник? По моим расчетам это никак не получается.
     С этими словами он обращался ко всем, но из ада его никто вызволить  не
мог.
     Но тут,  чтобы  довершить  эту  картину  безумия,  выскочил  еще  некий
приверженец геомантии и стал показывать свое  искусство:  он  построил  свои
астрологические двенадцать  домов,  приобретавшие  тот  или  иной  смысл  от
брошенной  земли  и  линий,  которые  при  этом  образовывались.   Все   это
сопровождалось магическими заклинаниями и молитвами; тут же, сложив четные и
нечетные числа, выставив судью и  свидетелей,  он  попытался  доказать,  что
является самым надежным астрологом, и если бы кто добавил: "и самым  честным
в своих предсказаниях", то не солгал бы,  ибо  вся  наука  его  держится  на
честном слове, как бы это ни было прискорбно для Педро де Абано, который был
одним из присутствовавших  вместе  с  великим  чародеем  Корнелием  Агриппой
(последний, имея одну  душу,  сгорал  в  четырех  телах  своих  проклятых  и
запрещенных церковью сочинений).
     За ними я разглядел  Тритемия,  автора  "Полиграфии"  и  "Стенографии",
препиравшегося со стоявшим против него Карданом. (Только об  этом  последнем
он отозвался плохо в своей книге "De subtilitate"  {"О  тонкости"  (лат.).},
ухитрившись в ней наврать еще более,  чем  Кардан,  и  не  удивительно,  ибо
собрал там всякие старушечьи чародейства.)
     По  другую  сторону  Юлий  Цезарь   Скалигер   терзался   из-за   своих
"Exercitationes doctissimae" {"Ученейших упражнениях" (лат.).}, казнимый  за
бесстыдную ложь, которую он написал о Гомере, и за свидетельства, которые он
приводил, чтобы воздвигнуть алтарь Вергилию, сделавшись маронопоклонником.
     Потешался над собой и своей магией  Артефий,  изготовляя  таблички  для
того, чтобы разуметь язык птиц; Мизольд же был в отчаянии и вырывал  у  себя
бороду, ибо после огромного количества бессмысленных  опытов  не  мог  найти
новых глупостей и написать о них. Теофраст Парацельс жаловался на то  время,
которое он потратил на алхимию, но радовался тому, что написал про  медицину
и про магию (ибо никто последней не понимал), а также  тому,  что  поставлял
книгопечатням насмешливые и весьма остроумные писания.
     Позади всех стоял нищий Веккер, одетый в лохмотья всех тех,  кто  писал
бессовестную ложь и распространял всякое колдовство и  суеверия.  Книга  его
была напечатана в Женеве  и  была  понадергана  отовсюду  -  из  мавров,  из
язычников и из христиан.
     Здесь  был  и  тайный  сочинитель   "Claviculae   Salomonis"   {"Ключей
Соломоновых" (лат.).} и тот, кто обвинял  его  в  мечтаниях.  О,  как  горел
обманутый суетными и глупыми речами еретик, написавший книгу "Adversus omnia
pericula mundi"! {"Против всех мирских опасностей" (лат.).}
     А как пылали  Катан  и  творения  Расиса!  Теснье  со  своей  книгой  о
физиономиях и руках расплачивался за людей, которых он довел до сумасшествия
своими бреднями и линиями. Этот  хитрец  насмехался  над  людьми,  прекрасно
зная, что ничего определенного из  лица  дюжинного  человека  не  заключишь,
поскольку  люди  из  страха,  или  потому,  что  не  имеют   соответственных
возможностей, не проявляют своих наклонностей и  подавляют  их,  и  лишь  на
лицах монархов и вельмож, не знающих управы на  себя,  склонности  их  могут
проявляться безоглядчиво.
     Рядом с ними находился Эйльгард Любин со своими книгами о лицах,  руках
и животных, выводя из сходства лиц и сходственность их нрава. Видел я там  и
Скотта, итальянца, но попал он в ад не как маг и чародей, а просто как  лжец
и обманщик.
     Тут  же  я  увидел  огромную  толпу.  По-видимому,  ожидала   она   еще
значительного пополнения, так как я приметил в ней много пустых мест,  никем
не занятых. Никто из этих людей, попавших сюда за чародейство,  не  был,  по
справедливости  говоря,  настоящим  колдуном,  если  не  считать  нескольких
красавиц, лица коих на самом деле обладали колдовской силой, ибо все  прочее
отравляет лишь нашу плоть, они же приводят в смятение наши чувства и  вредят
душе, заставляя страстно вожделеть то,  что  рисует  помрачненное  сознание.
Увидав их, я сказал про себя: "Кажется, мы скоро доберемся  до  жилища  тех,
кто похуже Иуды",
     Я жаждал поскорее увидеть эти места  и  наконец  попал  туда,  где  без
особой милости господней нельзя было сказать, что творится. У  ворот  стояло
грозное Правосудие, а у второго  хода  находились  бесстыдный  и  тщеславный
Порок, неблагодарное и невежественное Коварство, слепое и упрямое Безверие и
безрассудное и дерзкое Неповиновение. Наглое и тираническое  Кощунство  было
залито кровью, лаяло сотней пастей, извергая из каждой из них  яд,  меж  тем
как глаза его горели адским - пламенем. Уже подступы к этому страшному месту
внушали мне ужас и отвращение. Я вошел и у входа  увидел  великое  множество
еретиков,  бывших  до  рождения  Христа,  Были  там  офиты,  название   свое
получившие от греческого слова, обозначающего змею,  они  поклоняются  змею,
соблазнившему Еву, ибо благодаря ему люди  познали  добро  и  зло;  каинаны,
превозносившие Каина, за то, что, будучи  сыном  зла,  он  оказался  сильнее
Авеля; сифиане, названные по имени Сифа. Как горн пылал Досифей,  считавший,
что жить надлежит исключительно плотью, не веривший в воскресение и лишивший
себя  (по  невежеству  своему,  превосходящему   невежество   всех   скотов)
величайшего блага, ибо, если бы мы были подобны животным, нам  пришлось  бы,
чтобы обрести утешение перед смертью, самим измыслить себе бессмертие. И так
Лукан устами одного из своих героев называет тех, кто не верит в  бессмертие
души: Felices errore suo, счастливые по собственному заблуждению; если бы  и
впрямь было так, что души умирали вместе с телами!
     " - Проклятые! - воскликнул  я,  -  По-вашему  выходит,  что  животным,
которому господь бог дал всего меньше разума, является человек, ибо, надеясь
на вечность, он понимает наоборот то, что для него  всего  важнее.  И  нужно
было бы считать, что самому благородному своему созданию  он  даровал  всего
меньше познания, а природу создал для  вящего  страдания  человечества,  что
отнюдь не входило в намерения господни, и тот, кто держится этого мнения, не
имеет права верить во всевышнего.
     Здесь мучился на кресте глава саддукеев. Фарисеи ждали прихода  Мессии,
но не как бога, а как  человека*  Были  там  и  гелиогностики  девиктиаки  -
солнцепоклонники. Но самыми забавными  были  те,  кто  поклонялся  лягушкам,
поскольку последние были одной из казней господних,  насланных  на  фараона.
Мусориты приделывали клетку к ковчегу, чтобы поместить  туда  золотую  мышь.
Оказывались там и те, кто поклонялся аккаронской мухе, и Осия, попросивший у
мухи здоровья, прежде чем обратиться к богу, за что пророк Илья наказал его.
     Были там троглодиты,  поклонники  Иштар,  Ваала,  богини  Астар,  идола
Молоха, звезды Ренфан, почитаемой на алтаре  Тофета,  путеориты  -  еретики,
поклоняющиеся колодцам, и те, кто воскурял фимиам Медному змию.
     Громче всех в этой толпе шумели и  причитали  еврейки,  что  в  пещерах
оплакивали Тамура в его изваянии.
     За ними  следовали  бабалифы,  затем  пифия  с  подоткнутым  подолом  и
поклонники Астар и Астарота. Цепь замыкали те, кто ожидал  Ирода,  по  чьему
имени они получили название ироиданов.  Всех  их  я  счел  сумасшедшими  или
слабоумными.
     Но вскоре я дошел до еретиков  после  Христа.  Увидел  я  многих,  как,
например, Менандра и Симона-мага,  его  учителя.  Сатурнин  измышлял  всякие
пакости.  Были  там  проклятый  ересиарх  Василид,   Николай   Антиохийский,
Карпократ, Керинф и  гнусный  Эбион.  Вскоре  подошел  Валентин,  полагавший
началом всего море и тишину. Менандр, юнец из Самарии, уверял, что он и есть
Спаситель и упал с неба, а в подражание ему фригиец Монтан  тоже  утверждал,
что он Параклит.
     За  ним  следовали  его  несчастные  ученицы  Присцилла  и  Максимилла,
ересеначальницы. Последователи Монтана именовались катафригами  и  дошли  до
такого безумства, что утверждали, будто святой дух спустился на них, а не на
апостолов. Был  там  и  епископ  Непот,  которому  более  приличествовал  бы
санбенито, нежели епископская митра и облачение,  утверждавший,  что  святые
вместе  с  Христом  будут  царствовать  на  земле  в  течение,  тысячелетия,
предаваясь чувственным усладам и роскошным пирам.  За  ним  следовал  Сабин,
прелат и еретик-арианин, тот, кто на Никейском соборе назвал  идиотами  тех,
кто не последовал за Арием.
     Далее,  в  весьма  неприглядном  месте  по  приговору  папы   Климента,
наследовавшего  Бенедикту,  горели  тамплиеры,  первоначально  -  святые   в
Иерусалиме,  а  потом  от  богатства  своего  ставшие  идолопоклонниками   и
развратниками.
     Стоило посмотреть на Вильгельма, антверпенского лицемера,  сделавшегося
отцом потаскух и предпочитавшего гулящих  честным  женщинам  и  блудодейство
целомудрию! У ног его лежала Варвара, жена императора Сигизмунда, и называла
дурами  девственниц,  ибо  их  более  чем  достаточно.  Эта  Варвара   самым
варварским   образом   служила   императрицей   чертям;    не    насытившись
преступлениями и - даже не устав от них (ибо в  этом  она  хотела  превзойти
Мессалину), она утверждала, что душа умирает вместе с телом, и прочие  вещи,
вполне достойные ее имени,
     Пройдя мимо них, я оказался в некоем  месте,  где,  загнанный  в  угол,
горел и ругался очень грязный человек, увешанный колокольчиками, у  которого
не хватало одной пяточной кости, а лицо было изуродовано шрамом.
     - Кто ты такой, - спросил я, - что среди стольких скверных оказываешься
злейшим?
     - Я Магомет, - ответил тот.
     Об этом, впрочем, говорили  и  его  низкий  рост,  и  ножевая  рана,  и
колокольчики.
     - Ты самый скверный человек, - сказал я, - который  когда-либо  был  на
земле и который повлек в ад наибольшее количество душ.
     - За все за это я теперь и расплачиваюсь, - ответил он, - между тем как
злополучные африканцы поклоняются пяточной кости, которой мне недостает.
     - Бессовестный! -  воскликнул  я.  -  Почему  запретил  ты  вино  своим
приверженцам?
     - Если бы сверх того дурмана, который они получают  в  моем  Коране,  я
разрешил им одурманиваться вином, они бы не выходили из пьянства, -  ответил
он.
     - А почему свиное сало запретил, собака, раб, отродье Агари?
     - Это я сделал, чтобы не обидеть вина, ибо  было  бы  оскорблением  для
него, если бы ели шкварки, запивая их водой. Впрочем, сам я вкушал и  то,  и
другое. И поступил столь дурно по отношению к тем, кто в меня уверовал,  что
здесь лишил их рая, а там - ветчины и бурдюков. И напоследок приказал им  не
защищать мой закон доводами рассудка,  ибо  никакими  доводами  не  докажешь
необходимость ему повиноваться и  поддерживать  его.  Защиту  своей  веры  я
поручил оружию и взбудоражил их на весь их век. А  то,  что  за  мной  пошло
столько народу, не было следствием каких-либо чудес, а лишь того, что  закон
мой был скроен по их вкусам. Баб они могли менять сколько душе угодно,  а  в
качестве добавочного блюда им разрешались мальчики - вот это и привлекло  их
на мою сторону. Но зло отнюдь не закончилось на мне.  Взгляни-ка  вот  в  ту
сторону и увидишь, с какой уважаемой публикой ты повстречался.
     Я повернулся и увидел всех еретиков нового времени, начиная  с  Манеса.
Господи! Сколько кальвинистов готовы были выцарапать глаза Кальвину!  Первое
место среди них занимал Иосиф Скалигер, ибо не лишен был  оттенка  безбожия,
был  великим  богохульником,  невоздержанным   на   язык,   высокомерным   и
безрассудным.
     Самое  видное  место  занимал  проклятый  Лютер  со  своим   капюшоном,
окруженный своими женами, надутый, как жаба, и  источающий  богохульства,  и
Меланхтон, проглотивший свой язык  в  наказание  за  тот  вкус,  который  он
находил в ереси.
     Был там и ренегат Без, распространявший  еретическую  заразу  со  своей
женевской кафедры, но когда в аду я увидел ученейшего Анри Эстьена, я не мог
удержаться от слез. Я спросил его уже не помню что,  касающееся  греческого,
но язык у него был в таком состоянии, что ответить он смог лишь мычанием.
     - Удивляюсь, Анри, что ты ничего не знаешь! На что тебе пригодились все
твои знания и острый ум?
     Я бы сказал ему еще кое-что, если бы меня не тронула  жалостная  фигура
этого грешника.  За  ногу  был  подвешен  Гелий  Эубан,  гессенский  житель,
знаменитый поэт, соперник Меланхтона. О, как расплакался я, увидев лицо его,
обезображенное  ранами  и  синяками,  и  обожженные  пламенем  глаза.  Вздох
невольно вырвался у меня из груди.
     Мне не терпелось выйти из этого  круга,  и  я  поспешил  направиться  к
галерее, где восседал  Люцифер,  окруженный  дьяволицами,  ибо  и  у  чертей
имеются представители обоих полов.
     Войти туда я не отважился, ибо не  мог  вынести  его  безобразный  вид;
скажу только, что  столь  прекрасной  галереи  нигде  на  свете  не  сыщешь,
поскольку она вся была забита живыми императорами  и  королями,  словно  это
была не  галерея,  а  усыпальница  почивших  монархов.  Там  я  увидел  весь
Оттоманский дом и всех  римских  императоров  по  порядку.  Попались  мне  и
забавные фигуры: Сарданапал возился с пряжей,  Гелиогабал  обжирался,  Сапор
роднился с солнцем и звездами, Вириат лупил палкой римлян, Аттила ставил мир
вверх дном, слепец Велизарий метал громы и молнии против афинян, Юлий Цезарь
обвинял в предательстве Брута и Кассия. О, в  сколь  ужасном  виде  предстал
предо мной дурной епископ дон Олпас и граф дон Хулиан, поправшие собственную
родину и обагрившие себя христианской кровью!
     Увидел  я  там  еще  множество  властителей,  принадлежавших  к   самым
разнообразным народам, но в этот миг ко мне подошел привратник и сказал:
     - Люцифер велит показать вам  свою  кладовую,  чтобы  вам  было  о  чем
рассказать на том свете.
     Я  вошел  и  увидел  своеобразное  помещение,   полное   драгоценностей
необыкновенной красоты; в  нем  находилось  что-то  вроде  четырнадцати  или
пятнадцати тысяч рогоносцев и примерно столько же потрепанных альгуасилов.
     - Так вот, оказывается, где вы! - воскликнул я. - Как, черт возьми, мог
я натолкнуться на вас в аду, если вы были запрятаны здесь?
     В кладовой были бочонки лекарей  и  бесчисленных  летописцев,  льстецов
печатным словом, и притом с разрешения цензуры. В четырех  углах  смолистыми
факелами пылали четыре бесчестных следователя, а на всех полках  красовались
капризные девственницы, столь скупые на милости, что сравнить их можно  было
лишь с узкогорлыми сосудами.
     Указав на них, дьявол заметил:
     - Девы эти пришли в  ад  с  нетронутым  припасом  и  хранятся  здесь  в
качестве редкости.
     За ними я увидел попрошаек, промышлявших всеми  возможными  средствами.
Были тут и сборщики денег на мессы за упокой душ, находящихся в чистилище, -
все полученное они потребляли с вином (хотя и не были священниками).
     Вместо маскаронов кладовую украшали мнимые мамаши,  торговавшие  своими
племянницами, и свекрови, проделывавшие то же с невестками.
     На пьедестале стоял Себастьян Квартель, немецкий  генерал,  сражавшийся
против императора, после того как он некоторое время побыл его алебардщиком,
кабатчиком в Риме и пьяницей всюду.
     Если бы мне пришлось пересказать все то, что  я  увидел  по  дороге,  я
никогда бы не кончил. Я выбрался из ада и замер  в  изумлении,  перебирая  в
памяти все то, свидетелем чего мне довелось там стать.
     Единственное, о чем я прошу тех, кому попадутся на глаза эти строки,  -
это прочесть их с пользой, дабы не увидеть и не испытать на себе  весь  ужас
этих мест. Заверяю читателя, что я не собирался порочить или осуждать  здесь
кого бы то ни было, а хотел всего лишь заклеймить пороки  (порождающие  наши
грехи, которые, в  свою  очередь,  доводят  нас  до  осуждения)  и  что  все
сказанное мною о попавших в ад никоим образом не затрагивает людей праведной
жизни.
     А закончил я это слово во Фресно, в конце апреля, 1608 года, когда  мне
было 28 лет от роду.


МИР ИЗНУТРИ

     Перевод И. Лихачева

                   Дону Педро Хирону, герцогу де Осуна

     Вот мои творения. Само собою разумеется, сочтет ваша светлость, что раз
они таковы, то на небо меня им не вознести. Но поскольку я жду от  них  лишь
того, чтобы они снискали мне доброе имя в этом мире,  а  больше  всего  ценю
звание слуги вашей светлости, то посылаю их вам, дабы столь высокий вельможа
оказал им честь;  заодно  и  грехи  с  них  спишутся.  Пошли  господь  вашей
светлости благодати  и  здравия,  ибо  все  прочее,  чего  вы  заслуживаете,
снискала в мире ваша доблесть и величие.

                             Писано в деревне, апреля 26-го дня  1612  года.
                                                 Франсиско  Кеведо  Вильегас

     Читателю,
     какого мне бог пошлет: неискушенного или кусачего,  благочестивого  или
жестокосердого, благосклонного или склонного блажить

     Давно установлено, что,  как  утверждает  Метродор  Хиосский  и  многие
другие, никому ничего  не  известно  и  все  -  невежды.  Да  и  это  толком
неизвестно: ведь будь известно даже это, хоть что-то было бы известно;  лишь
подозревается, что дело обстоит именно так. Это  же  говорит  ученейший  муж
Франсиско Санчес в своей книге, каковая называется "Nihil scitur" -  "Ничего
не известно". Есть на свете люди, которые ничего не знают, но  учатся,  дабы
что-то узнать; намерения у таких добрые, но занятия пустопорожние:  ибо  все
учение, в конце концов, дает им лишь знание того,  что  всей  истины  им  не
познать. Есть такие, которые ничего не знают и ничему  не  учатся,  полагая,
что знают все. Среди этих много  безнадежных.  Их  праздность  и  самомнение
достойны зависти, а мозги - слез. Есть такие,  которые  ничего  не  знают  и
говорят, что ничего не знают,  потому  что  полагают,  что  что-то  воистину
знают, а именно то, что  ничего  не  знают;  их  следовало  бы  наказать  за
лицемерие, хоть исповеди их можно верить. Есть другие, самые худшие, я в  их
числе, которые ничего не знают, знать ничего не хотят, не верят,  что  можно
что-то знать, говорят, что никто ничего не знает, и про них  говорят  то  же
самое, - и никто не лжет. И поскольку  таким  людям  можно  заниматься  хоть
науками, хоть искусствами, ибо терять им  нечего,  они  дерзают  печатать  и
предавать гласности все, что примнится им либо приснится. Такие дают  работу
книгопечатням, заработок - книгопродавцам, истощают терпение  любознательных
и в конце концов приносят истинную пользу в бакалейных лавках.  Так  вот,  я
как один из таких, и не из самых