м, что пальцы у
него  ходили  ходуном,  будто  пересчитывая  денежки,  а   завидущие   глаза
вытаращились во всю ширь. Мысленно он уже понаделал немало  золотых  брусков
из сковородок, жаровен, котелков и подсвечников.
     Он спросил алхимика, сколько ему потребуется денег, чтобы приступить  к
делу. Тот ответил, что потребуется всего ничего: шестисот  реалов  с  лихвой
достанет, чтоб позолотить и посеребрить вселенную,  и  большая  часть  денег
этих уйдет на реторты и тигли. Самый же эликсир,  животворная  душа  золота,
ничего не стоит, его найдешь бесплатно, где только захочешь, а на  уголь  не
надобно и гроша ломаного, ибо с помощью извести и навоза можно и  возгонять,
и   переваривать,   и   сепарировать,   и   ректифицировать,   и   заставить
циркулировать. И дабы доказать, что он не попусту  болтает,  он  готов  хоть
сейчас проделать это все на дому у собеседника, в его присутствии, и требует
лишь одного - сохранения тайны.
     Меж тем угольщик, слушая  его  брехню,  кипел  от  злости  оттого,  что
алхимик норовил обойтись без угля.
     На этом застиг их Час, и угольщик, черный от угольной пыли  и  насквозь
провонявший адской кухней, набросился на алхимика и заорал:
     - Бездельник, враль, жулик, зачем ты водишь за нос  хорошего  человека,
суля ему золотые горы?
     Алхимик тоже распалился и крикнул  угольщику,  чтоб  сам  не  врал,  но
глазом  не  успел  моргнуть,  как  получил  от  того  затрещину.  Завязалась
потасовка, и алхимику так досталось, что нос у  него  налился  огнем,  будто
реторта. Простофиля же не разнимал драчунов, боясь перепачкаться в  саже  да
копоти, а они так крепко вцепились друг в друга, что и  не  разобрать  было,
кто из них угольщик и кто кого выкрасил  в  черный  цвет.  Прохожие  наконец
сумели их унять; посмотришь на них - закоптели оба, как соборные гасила  или
словно их свечными щипцами отделали.
     Угольщик сказал:
     - Этот грязный мошенник хвалится, будто  научился  добывать  золото  из
дерьма и старого железа, а сам гол как сокол, ни кожи ни рожи. Мне  подобные
птицы знакомы, сосед мой пострадал от такого  же  загребалы,  который  целый
месяц заставлял его покупать у меня уголь, пока не выманил  из  него  тысячу
дукатов, и все сулил, что обратит уголь в золото, а обратил в дым да пепел и
ободрал беднягу как липку.
     - Поганый ты пес, - ответил алхимик, - я свое слово сдержу. А ежели  ты
добываешь золото и серебро из камней, которыми  торгуешь  заместо  угля,  из
земли и дерьма, которыми их присыпаешь, да  из  ловких  проделок  с  весами,
почему мне не добыть золота с помощью Ars magna {То же, что Opus  magnum,  -
алхимия (лат.).}, Арно, Гебера, Авиценны, Мориено, Роже, Гермеса, Теофраста,
Вистадия, Эвонима, Кроллия, Либавия и Гермесовой "Смарагдовой таблицы"?
     Угольщик взъерепенился и возразил:
     - Потому что все эти писаки тебя с  ума  свели,  а  ты  сведешь  с  ума
любого, кто тебе поверит. Я-то уголь продаю, а ты его попусту жжешь;  потому
я и добываю из него золото и серебро,  а  ты  -  гарь  да  копоть.  Истинный
философский камень кроется в том, чтоб купить задешево, а продать  задорого,
и к чертям всех этих имяреков, что  ты  тут  называл.  Я  с  большей  охотой
потрачу уголь, чтоб сжечь тебя, завернув в их творения, чем даже продам его.
А ваша милость  пусть  считает,  что  денежки  ее  сегодня  заново  на  свет
родились. Ежели захотите нажить другие - случите дублон с торговлей, он  вам
к концу месяца и принесет другой дублон приплода. А коли вашей милости вовсе
опостылели деньги, выбросьте их в нужник; зато,  когда  пожалеете,  легче  и
чище  будет  достать  их  оттуда,  чем  из  горнов  проклятого  болтуна.   В
россыпях-то у него одни лохмотья, а гуда же - корчит из себя индийские  копи
и возомнил тягаться с перуанскими кладами.

                                  XXXI

                         ТРИ ФРАНЦУЗА И ИСПАНЕЦ

     Три француза шли в Испанию через  бискайские  горы.  У  одного  на  шее
висел, на манер слюнявки, станок с кругом для  заточки  ножей  и  ножниц,  у
второго  на  спине  горбом  торчали  два  короба  с  кузнечными   мехами   и
мышеловками, а третий тащил лоток с гребешками и булавками.
     Надумали они сделать привал на крутом подъеме, и  тут  повстречался  им
испанец, шествующий во Францию пешком, с плащом  через  плечо.  Все  четверо
уселись  передохнуть  в  тени  деревьев.   Завязалась   беседа.   Посыпались
вперемежку: "Oui, monsieur!" {Да, сударь! (фр.)}  и  "Бесспорно!",  "Par  ma
foi!" {Честное  слово!  (фр.).}  и  "Премного  сожалею".  Французы  спросили
испанца, куда он держит путь, и тот ответил, что идет во  Францию,  спасаясь
от правосудия, преследующего его за какие-то проказы. Оттуда намеревается он
перебраться во Фландрию, дабы смягчить гнев  судей  и  завоевать  их  доброе
мнение верной службой королю, ибо испанец вдали от родной  земли  не  станет
служить никому, кроме своего государя.
     Французы подивились, как это он отправился  в  столь  долгий  путь,  не
обеспечив себе пропитания каким-нибудь ремеслом или товаром  на  продажу,  а
тот  ответил,  что  ремесло  испанца  -  ратный  подвиг,  а  посему  человек
благородный, но бедный попросит на дорогу взаймы или прокормится  подаянием,
а мошенник, как и повсюду, добудет себе хлеб  грабежом.  В  свой  черед,  он
спросил французов, ужели не побоялись они идти из Франции по чужой  земле  и
через столь суровый горный край, где грозила им  опасность  попасть  в  руки
грабителей? Он просил поведать ему, по какой  причине  покинули  они  родные
места и какую выгоду может им принести рухлядь,  коей  они  нагружены  столь
тяжело, что даже мулов и вьючных лошадей пугают  своим  видом,  а  кой-кого,
наверно, вводят в искушение.
     Точильщик,  говоривший  на  несколько  менее  засоренном   французскими
речениями испанском, сказал:
     - Мы дворяне, обиженные королем Франции; нас погубили злые языки,  а  я
пострадал более других, ибо трижды побывал в Испании, где  по  милости  сего
станочка и точильного круга мне  перепало  в  Кастилии  немало  пистолей,  а
по-вашему - дублонов.
     Лицо у испанца вытянулось, и он ответил:
     - Пусть король Франции скрывает свою способность  излечивать  золотуху,
коли он  терпит,  чтобы  им  были  недовольны  торговцы  кузнечными  мехами,
гребешками да булавками.
     Точильщик возразил:
     - Надобно вам знать, что мы, точильщики, все равно что наземный флот, и
идем мы на вас, дабы точить и подтачивать не ножи ваши,  а  золотые  бруски.
Видите вон тот кувшин с отбитым горлышком, что цедит  струйку,  как  больной
мочетеком? Он-то и принесет нам денежки  без  грохота  волн  морских  и  без
опасных океанских бурь; а коли есть вот  это  колесо  -  не  потребуется  ни
парусов, ни капитанов. Владея подобным  устройством  из  четырех  дощечек  и
точильного камня, да еще изрядной толикой булавок да гребешков, кои мы щедро
сыплем во все страны, мы точим, и чешем, и кровь пускаем из жил обеих Индий.
И можете нам поверить, что французская казна немало обязана тому, кто ставит
мышеловки и раздувает горны.
     - Клянусь богом, - воскликнул испанец, - я давно приметил,  хоть  всего
этого и не знал, что от дыхания ваших мехов  разлетаются  наши  денежки,  от
мышеловок пухнет ваша мошна, но мыши наши не убывают. И еще заметил я, что с
той поры, как стали вы торговать мехами, угля у нас уходит куда  больше,  но
похлебку стряпают все жиже, а как стали мы покупать у вас мышеловки,  просто
житья нет и от мышей, и от мышеловок; и не успеете вы  наточить  наши  ножи,
как они, глядишь, уже тупые, в ржавчине да зазубринах, и поневоле должны  мы
покупать у вас новые. Вижу я, что вы, французы, жрете нашу Испанию  со  всех
сторон, как вши, присосались к ней,  разинув  ненасытные  пасти,  терзая  ее
острыми зубьями гребенок и перемалывая на жерновах ваших  точильных  камней.
Вижу и то, что чешемся мы, как можем, дабы избавиться  от  зуда,  да  только
мучит он нас все пуще, и боюсь, как бы Испания не разодрала  себя  в  кровь.
Надеюсь, что скоро вернусь туда, если господу угодно будет, и верю, что  нет
иного спасения от зуда, как только переловить вас, точно вшей, и  прижать  к
ногтю. А что сказать о ваших гребнях, кроме того, что, как  почешешься  ими,
волос  ни  калевы  не  остается  -  верно,  вы  хотите  нас  в  кальвинистов
превратить. Я не пожалею сил, чтоб Испания оценила по  заслугам  собственных
мышей, перхоть и ржавчину, а вы все провалились бы в  преисподнюю  с  вашими
мышеловками  и  кузнечными  мехами.  На  этом  застиг  их  Час,  и  испанец,
разъярясь, закричал:
     - Подбивает меня черт перерезать вам всем глотку кинжалом и, став новым
Бернальдо дель Карпио, превратить сей перевал в некий Ронсеваль!
     Проходимцы же, увидев, что испанец рассвирепел не на шутку, вскочили  с
места и залопотали то "monsieur" {Сударь! (фр.)}  и  "mon  Dieu!"  {Господи!
(фр.)}, a то и "coquin!" {Мерзавец! (фр.)}. He в добрый час соскочило у  них
с языка это слово, ибо испанец кинулся с кинжалом на точильщика  и  заставил
того сбросить свой станок, который покатился вниз по скалам и раскололся  на
мелкие  куски.  Продавец  мышеловок,  в  свой  черед,  запустил  в   испанца
кузнечными мехами, но последний, напав на него с кинжалом, живо понаделал из
мехов дудки, а из мышеловок - щепки. Разносчик же гребенок и булавок  бросил
лоток наземь и давай  припасать  камни.  Пошли  они  бросать  друг  в  друга
каменьями, трое на одного и один, бедняга, супротив троих, благо камней-то в
тех местах избыток, только знай спотыкайся.  Опасаясь  кинжала,  французишки
старались держаться от испанца подале. Он же,  обороняясь  плащом  от  града
камней,  так  ловко  поддал  ногой  лоток  с  булавками,  что   тот   трижды
перекувырнулся  в  воздухе  и  грохнулся  на  скалы,  ощетинившись   зубьями
гребешков, подобно  деревянному  ежу,  и  рассыпая  окрест  блестящий  дождь
булавок. Увидев это, испанец сказал:
     - Вот  и  началась  уже  моя  служба  королю.  Тут  как  раз  подъехали
путешественники на мулах и стали унимать противников, а испанец  взял  их  в
свидетели сей победы,  которую  одержал  он,  как  доблестный  воше-бой  над
прожорливыми французскими вшами. Разобрав, в чем дело, путники посмеялись  и
уехали, взяв с собой испанца на крупе одного из мулов и оставив французов за
поисками затычек для мехов, пластырей для мышеловок, заплат  для  станка,  а
также  несметного  числа  булавок,  рассыпанных  среди  скал.   Испанец   же
покрикивал, удаляясь:
     - Эй,  лягушатники!  Коли  вы  на  свою  страну  в  обиде,  будьте  мне
признательны, ибо я дал вам повод обидеться заодно и на мою.

                                 XXXII

                   СВЕТЛЕЙШАЯ ВЕНЕЦИАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА

     Светлейшая  Венецианская  республика,  призванная,  вследствие  великой
своей мудрости  и  осмотрительности,  быть  мозгом  Европы,  средоточием  ее
разума, созвала в дворцовом зале всеобщий совет. На консистории сей  звучали
в стройном согласии, подобно струнам, различные голоса,  низкие  и  высокие,
старческие и молодые; кто был умудрен знаниями, а кто - опытом. Хор сей  так
ладно настроен и сливается в гармонии столь редкостной, что  под  звуки  его
все  властители  других  стран   способны   совершать   перемены   в   своих
государствах.
     Дож, коронованный князь этой могущественной, свободной  державы,  сидел
на возвышении, окруженный тремя советниками: по  одну  руку  сидел  главный,
мужчина лет сорока, по другую -  еще  двое.  Поодаль  стояли  секретари  для
подсчета  голосов  и  чиновники,  коим  надлежало   голоса   эти   собирать.
Присутствующие были погружены в столь глубокое молчание, что слуху казалось,
будто зал обратился  в  пустыню,  а  взору  -  будто  он  населен  статуями;
бемолвной была немощь  старцев,  безмолвной  -  гордость  в  глазах  юношей.
Наконец дож нарушил тишину и молвил:
     -  Коварство  порождает  раздоры,  притворством  же  сеятели   раздоров
добиваются любви своих жертв. Победа и мир достались нам в войнах, что  вели
мы с друзьями, а не в тех, где сражались с противником. Мы  дотоле  сохраним
свободу, пока  будем  понуждать  остальные  народы  обращать  друг  друга  в
рабство. Блеск наш рождается из чужих ссор. Мы следуем  примеру  искры,  что
вспыхивает из столкновения кремня с огнивом. Чем свирепее  спорят  и  бьются
между собою другие монархи, тем ярче горит  свет,  излучаемый  нами.  Италия
после падения империи уподобилась богатой  красавице,  которая  осталась  по
смерти родителей во власти опекунов  и  душеприказчиков  и  хочет  замуж,  а
душеприказчики уже расхитили ее приданое по частям; и поелику они отнюдь  не
намереваются вернуть награбленное, а,  напротив,  норовят  сохранить  его  у
себя, одни из них отказывают  королю  Испании,  который  за  нее  сватается,
другие - королю Франции, который тоже ищет ее руки,  и  приписывают  женихам
свои собственные пороки.  Однако  сии  мошенники-опекуны,  сиречь  различные
потентаты, не  могут  отрицать,  что  нам-то  досталась  ничтожная  доля  от
богатств опекаемой нами особы. Ныне  дело  усложняется,  ибо  женихи  твердо
намерены вступить в брак. В свое время король Франции пригодился  нам,  дабы
отбить сию невесту у короля-католика, который, пользуясь соседством Милана с
одного боку и Неаполя - с другого, то и дело переглядывался да перемигивался
с ней из своего окошка. Христианнейшему же королю до нее было куда дальше  -
ни подойти, ни посмотреть; только и оставалось, что  письмами  пробавляться.
Теперь же,  через  посредничество  Савойи,  Мантуи  и  Пармы,  явился  он  в
Пиньероль и увивается за девицей, домогаясь ее любви, а посему придется  нам
похитить ее у него из-под носа. Особого труда прилагать тут не надобно,  ибо
французов легче прогнать, чем привлечь; поначалу их бешеный натиск разгоняет
прочих, а там, глядишь, их и самих  прогнать  недолго,  таков  уж  их  нрав.
Однако ножку подставить надо с  умом  и  так  состряпать  развод,  чтоб  нас
обласкали, как сватов. Христианнейший король строит куры Лотарингии и жаждет
овладеть ею. Он бряцает оружием в Германии, но вассалы его живут в бедности.
Взбаламутил он весь мир, лишив его покоя, а посему приспешники его в  Италии
дрожат от страха. Мы же вступим туда, не прибегая к особым хитростям, ибо он
поднял окрест такой шум, что никто нас не услышит. Нам нет  нужды  опасаться
тех, кто доверился ему,  ибо  чистосердечное  их  раскаяние  сншлает  с  них
подозрение. Сдается мне, что, поощряя  спесь  честолюбивого  и  легковерного
монарха, мы одержим верх над королем Франции Людовиком Тринадцатым. Особливо
же надлежит пестовать его фаворита, прилагая все силы, дабы  входил  он  все
более в милость. Фаворит  сей  присваивает  все,  что  достается  королю,  и
непомерно раздувается сам, по мере того как съеживается король. Пока  вассал
останется хозяином своего короля, а король -  вассалом  собственного  слуги,
первого все будут  ненавидеть,  как  предателя,  а  второго  презирать,  как
ничтожество. Сказать вслух "смерть королю!" и не только  избежать  кары,  но
даже быть обласканным может тот, кто добавит: "Да здравствует  фаворит!"  Не
знаю, был ли для Генриха Четвертого худшим злодеем Франсуа  Равайяк,  нежели
Ришелье - для его сына. Знаю одно - оба оставили его в сиротах первый  отнял
отца, второй - мать. Пусть же и впредь властвует Арман, ибо он,  как  тяжкий
недуг, прикончится сам, прикончив больного.
     Немаловажно подумать также о  наследниках  французского  престола,  ибо
христианнейший король давно потерял надежду на потомство,  а  посему  корона
уготована брату его, чей нрав сулит нам отрадное  будущее,  ежели  мы  будем
держать ухо востро. Это пламя, раздувать которое мы сумеем по своей воле,  к
тому же столь буйное, что оно и само себя раздует; это человек,  что  сетует
тем громче, чем более  ему  желают  добра;  посему  он  нанес  обиду  королю
Испании, а мы сумеем повернуть сие разногласие, как нам вздумается.  Франция
не доверяет королевской родне, ибо в нее втерся фаворит, скупив чуть  ли  не
все генеалогическое древо; страшит Францию и то, что все почетные  должности
захвачены его семейством и власть в стране попала в руки его клевретов.  Все
помнят обезглавленного  Монморанси  и  многочисленных  дворян,  томящихся  в
ссылке и опале; всех гнетет боязнь, как бы  престолонаследие  не  обернулось
свалкой. Дело в Германии не поправишь с отторгнутым Пфальцем  и  герцогством
Лотарингским,   намерениями   герцога   Саксонского   и   протестантами    -
приверженцами Империи, восстающими против австрийского дома. О мире в Италии
не может быть и речи, пока там имеются крепости, занятые  испанцами.  Королю
Испании по горло хватает трудов и затрат по вине голландцев, которые  отняли
у него во  Фландрии  земли,  коими  он  некогда  владел,  и  норовят  отнять
остальные. Они уже захватили лучшую и обширнейшую  часть  Бразилии,  богатую
древесиной, тгбаком и сахаром, чем и, обеспечили свой  флот,  и  понастроили
укрепления на одном из Антильских островов. Следует добавить к сему насущную
заботу о поддержке императора и о противодействии  французам  в  государстве
Миланском. Мы же, подобно  колесикам  карманных  часов,  должны  ежечасно  и
ежеминутно, неслышно и невидимо без устали двигать сии  стрелки  вперед,  не
останавливаясь и не обращаясь вспять,  предоставляя  всем  прочим  шуметь  и
волноваться. Государство наше подобно  стеклодуву,  который  дыханием  своим
придает изделию вид и форму; так и мы, обработав землю огнем, создаем лед.
     На этом застиг их Час и, подхлестнув одного из самых рьяных  capidiechi
{Членов Совета десяти (ит.).}, понудил его к следующим речам:
     - Венеция - это сам Пилат. Доказываю: Пилат осудил  праведника  и  умыл
руки; ergo... {Следовательно (лат.).} Он выпустил  на  волю  Варавву,  иначе
говоря - мятеж, и заточил в тюрьму мир, иначе  говоря  -  Иисуса:  igitur...
{Поэтому (лат.).} Пилат, человек настойчивый (а вернее сказать  -  упрямый),
сказал: "Что мной написано - то написано"; tenet consequentia...  {Из  этого
вытекает (лат.).} Пилат отдал спасение и мир человечества в руки  смутьянов,
дабы они распяли его: non potest negari... {Нельзя отрицать (лат.).}
     Собрание разразилось громкими криками. Дож, с  согласия  многих,  а  по
внешней видимости  -  даже  всех,  велел  заключить  в  тюрьму  говоруна  да
хорошенько проверить его родословную, ибо  нет  сомнений,  что  его  породил
кто-то, кто был, в свой черед, порожден  кем-то,  кто  дружил  с  тем,  кого
знавал некто ведущий род от кого-то, в ком было кое-что от испанца.

                                 XXXIII

                       ДОЖ ГЕНУЭЗСКИЙ И СЕНАТ ЕГО

     Бесславный и сиятельный дож Генуи  собрал  достопочтенный  свой  сенат,
дабы выслушать посланника христианнейшего  короля,  который  и  повел  такую
речь:
     - Светлейшая республика! Король, повелитель мой, коему  свобода  Италии
исстари была не менее дорога, чем  величие  собственной  короны,  вследствие
чего он непрестанно  всем  своим  могуществом  содействовал  сохранению  сей
свободы, печась о спокойствии вашем и не имея  иной  корысти,  кроме  пущего
блага  всех  князей,  кои  властвуют  в  добром  согласии   над   лучшей   и
прекраснейшей страной мира, прислал меня к вам, дабы я от имени его изложил,
каким образом мой повелитель, покорнейший сын римской церкви  и  миролюбивый
сосед всех властителей, намеревается оправдать свои действия в ваших  глазах
и выразить вам свое расположение и благосклонность. Вам самим лучше знать  о
своих бедах, нежели нам, внимающим и взирающим издалека. Много  лет  провели
вы в тяжких войнах,  порожденных  несогласиями  с  герцогом  Савойским,  чье
соседство постоянно причиняло вам изрядные заботы  и  тревоги,  невзирая  на
вмешательство короля-католика как беспристрастного  судьи.  Видели  вы  поля
свои, залитые кровью и устрашающие видом громоздящихся мертвых тел;  города,
р