ние. Я же человек мирный, и  ни
дачи, ни сдачи мне и даром не надобно, зато  на  прикарманивания  держите  у
меня карман шире.
     Спаси вас господь, государыня моя, а мне - мой достаток.

                                   VI

     Пишет мне ваша милость, что не прочь закусить и дабы я соблюдал  сие  в
тайне. Так соблюду, что ни у себя изо рта ничего не выпущу, ни вам в рот  не
попадет. Тьфу  ты  пропасть!  Да  неужели  вам  мало  отобедать  со  мной  и
отужинать? Так еще подавай вам меня и  на  закуску?  Чревоугодничайте,  ваша
милость, на предмет ваших угодников,  если  вам  благоугодно.  Вот  уже  два
месяца, три дня и шесть часов, как ваша милость вкупе  с  двумя  старушками,
тремя подружками, пажом и его сестрицею объедаете меня денно и нощно, отчего
я вконец отощал и высох. Увольте меня, ваша милость, сделайте милость, пусть
хоть тело-то у меня покамест побудет в покое, а потом его, уже покойное,  вы
можете пожрать пополам с могилой, ибо я-то окажусь в чистилище, да и  в  том
еще не уверен.
     Писано дома. Примите сие, сударыня, только за указание,  отнюдь  не  за
приглашение.

                                  VII

     Вы, сударыня, серчаете, что я больше не приходил к вам, а  затем  и  не
приходил, что в себя прийти не мог от того, что намедни у вас в доме увидел.
Можно, сударыня, бывать у вас из любопытства, но уж отнюдь  не  ради  любви,
ибо собираются у вас народы, языцы и всяческие лица со всего света. Как  же,
по-вашему, будет выглядеть дубина-школяр, находясь среди Юлиев  и  Октавиев,
которые только и знают, что говорить лишь о деньгах, и кому какой-то реал  -
раз плюнуть? А к  тому  же  ведь  изо  всех  народов  чужаками  бывают  одни
голодранцы - чтобы столковаться с  такими  господами,  надобно  быть  еще  и
мошенником. Короче говоря, я почувствовал, что меня будто  продали,  а  вашу
милость купили. Хоть и думается мне, что они дадут вашей милости разгуляться
на нашей улице с моей помощью, однако  небезопасно  мне  в  доме,  где  тень
чужеземца то и дело не в свое дело суется?

                                  VIII

     Не послал я вам, сударыня, того камлоту, о коем вы меня несчетное число
раз просили, затем лишь, что желал убедиться в великом  избытке,  дарованном
вам господом богом (ибо вы умудрялись  выпрашивать  у  меня  одно  и  то  же
каждодневно, два месяца кряду, то ли в восьми, то ли в девяти письмах, и  на
всевозможные лады), и была от того, слава тебе господи,  великая  польза.  А
когда бы ваша милость издержалась на камлот, а не на бумагу да чернила, то и
денег бы поберегла. Однако имейте в виду, сударыня, что платье,  которое  бы
вы сшили, уже истаскалось бы, а слава  писулечкам  вашим  пребудет  во  веки
веков. Не посылаю вам просимого и с этим письмом,  ведь  подарить  теперь  -
почлось бы за дурь, а немного спустя - за безумие, ибо уже сейчас глупо было
бы кончиться забавному обмену просьбами и отказами.
     Спаси вас господь и проч.

                                   IX

                    ОТ ИСТЯГАТЕЛЬНИЦЫ-ИСТЯЗАТЕЛЬНИЦЫ

     Быстро же вы, ваша милость, раскрыли свои нутро и нрав  -  все-таки  вы
еще переменчивее, нежели другие мужчины. Послушайся я своих тетушек,  так  и
не обижалась бы на то, что вы проделываете. Но я вздумала поступать, как  то
в обычае, и поделом мне: урок впредь будет. Сказывают мне, что ваша  милость
отменно проводит свои досуги, а даму ту я  знаю,  чем  вы  и  доказали  свой
хороший вкус. И да упаси вас боже чудачествовать, хотя и незачем давать  вам
такие советы. Спаси вас господь.

                                   X

                                   ОТВЕТ

     С такою поспешностью, государыни мои, вы принялись ощипывать меня,  что
не только кости мои  стали  видны,  а  и  самое  нутро.  Не  смею  отрицать,
государыни мои, что я человек превратный, ибо не  осталось  у  меня  в  доме
ничего, что не превратилось бы в ваше с легкостью,  вам  присущей.  Эх!  как
было бы славно, когда бы вы, сударыня, поверили своим теткам,  а  я  -  нет!
Думаю, что мне от того  только  лучше  бы  стало.  И  уж  как  впредь  начну
влюбляться, так стану из-за этих родственников приглядываться больше к тому,
чего у женщины нет, нежели к тому, что у нее есть. Предпочитаю, чтобы у  нее
были желваки да прыщи, нежели тетушки, и горб, нежели матушка, ибо от первых
беда ей, а от сих  последних  -  мне.  И  случись  ей  быть  на  мою  голову
награжденной родственницами, я бы с ней и разговаривать не стал,  доколе  не
изгнал бы их всех, точно бесов. Ваша  милость  обошлась  со  мной  так,  что
только мне и выгоды  вышло,  что  узнал  я,  как  остаются  внакладе.  Не  с
родословной мне любовь чинить,  а  с  женщиной;  ведь  спать  с  одной  лишь
племянницей, а содержать всю генеалогию - сие, почитаю, досадно будет.  Чтоб
мне в живых не бывать от теток этих самых (ведь они мне нож вострый),  ежели
на своем не поставлю! А уж чтобы мне перестать чудить, так где ж там,  когда
вы из меня столько вычудили.

                                   XI

     Сокровище мое! Я-то думал, что я любовник, а ваша милость - полюбовница
мне, на поверку же вышло, что мы с вами с  великою  любовью  соперничаем  по
части моих денег и волочимся за ними. Не перестану напоминать вашей милости,
что у вас есть поболее того, что мне в вас по сердцу,  и  что  досель  я  не
видел, чтобы вы чем-нибудь у меня пренебрегли. Нет, государыня моя, никто не
может вызвать во мне столь великой ревности, как посягающие на  мое  имение.
Если вы любите меня, то при чем тут платье,  драгоценности  и  деньги,  вещи
мирские и суетные? А когда вы влюблены в  мои  дублоны,  так  отчего  же  не
сказать правду? И подобно тому как  вы  в  письмах  зовете  меня  душенькой,
другом сердечным, светом очей своих, зовите  меня  лучше  своим  реальчиком,
дублончиком, кошелечком и кармашком! Вы полагаете, что все не по  мне,  если
не даром, что даже и за бесценок покупать, по-моему, безрассудство, а уж то,
что стоит денег, - и вовсе срам, и что никакой красоты  там  нет,  где  есть
траты.
     Оставим в покое деньги, словно их и на свете не бывало, и  забудем  про
всякие галантерейности и любезности, а когда нет,  так  оставаться  вам  при
своем хотении, а мне при своих деньгах.
     Спаси вас...

                                  XII

     Вы говорите, сударыня моя, что в дом к вам не  мужчины  ходят,  а  отцы
монахи. Убей меня бог, не пойму,  кто  это  уверил  вас,  что  монахи  -  не
мужчины, уж, верно, не они сами, ибо  самого  змия-искусителя  перещеголяют.
Хотел бы я весьма узнать от вашей милости, за  какую  породу  скотов  вы  их
считаете или каким иным словом прикрываете свои деяния.
     В первые дни, как я удостоился ваших милостей,  они  нагоняли  на  меня
страх, ибо этих братцев толпилась у вас в доме такая уйма, что  я  спрашивал
себя, нет ли в доме покойника. Но хоть и знаю, что  покойника  нету,  а  все
равно в ваших покоях от них покоя нет. Отродясь не видывал ни у одной дочери
столько батюшек, и, по моему разумению, хуже этого ничего на свете нет,  ибо
я люблю сирот. И завидовал я Адаму единственно в том, что у него  была  жена
без тещи, а мне куда милее иметь дело со змием или чертом.
     Если вы, сударыня, и не очень заняты, то вас  очень  занимают,  и  коль
скоро льнете к церкви, так, стало быть, есть в том прок, но монашеская  ряса
на покойниках куда покойнее, нежели на живых.
     Deo gratias {Благодарение богу (лат.)}.

                                  XIII

     Когда я спрашиваю, с чего это явился к вам в  дом  достопочтенный  отец
проповедник, вы отвечаете - пусть бы все такие были, о докторе Чавесе - тут,
мол, бояться нечего, про дона Бернарда -  да  он-де  свой,  про  капитана  -
родственник, про лиценциата Паеса - он воды не замутит и  божья  душа,  если
про португальца - так он приходит по торговым делам к  вашему  свояку,  если
про Фабио Рикардо - так он вашему супругу приятель, а Скуарцафигго - так тот
вам сосед. Страсть хочется узнать, что вы им отвечаете, сударыня, когда  они
спрашивают то же самое про меня.
     Уговоримся же, государыня моя, донья Исабель! Все стерплю. Но чтобы  вы
орали на меня, а про святого отца говорили  "пусть  бы  все  такие  были"  -
такого уж не стерпеть. Крестная сила с нами! Да неужто вам милее, чтобы  все
стали монахами? Мало же у вас охоты, сударыня, к отдохновению: уж  очень  вы
иноческая стали, душенька. Упиваетесь гологуменниками, а после локти  кусать
будете. Знаю, знаю, у вашей милости найдется ответ: я, дескать, сварливец  и
свои порядки навожу, как словно бы я тратился и деньги давал. А  вам  должно
было бы благодарствовать мне за добродетельство мое.
     Так вот, сударыня, ни гроша медного больше. О том надо уговориться ясно
и прямо, раз и навсегда. Ревность у меня имеется, а  денег  нету.  Ревновать
ревную, но даром. Вот если сочетать нас друг к другу вплоть, тогда и  деньги
будут. А у вас список отцов монахов длиннее, нежели список обожателей.  Если
вам, сударыня, они дороже меня, тогда мне деньги дороже вас. А когда  я  вам
дороже их, так и мне ваша милость дороже, нежели они. Одно только средство и
есть: любите меня даром и без соперников. И если  вы  собираетесь  поступать
так, то помогай вам боже, а когда нет - то упаси господи!

                                  XIV

     И не подумаю расплатиться с вашей милостью за доброе мнение, которое вы
обо мне ни с того ни с сего изволили составить, ибо  по  тем  безделицам,  о
коих вы меня просите в своем письме, очевидно мне,  что  вы  полагаете  меня
Фуггером. Прочел я там о семи вещах, про которые сроду не слыхивал.  За  то,
что вы оказали мне честь, заподозрив меня  в  таком  богатстве,  стоите  вы,
сударыня, того, чтобы я вам послал их, и есть у меня на что  их  купить.  Но
нам должно волей-неволей довольствоваться только достоинствами.

                                   XV

     В том, что вы, ваша милость, у меня выпрашиваете, явили  вы  не  только
неблагоразумие, но и остроумие. Хотя я от вашего письма  и  не  расщедрился,
зато призадумался и стал размышлять о том, сколько вещей  заблагорассудилось
царю небесному сотворить, дабы купцы ими торговали, а вы на них зарились.  И
за все сие великое вам спасибо. И уж поверьте мне, сударыня, будь моя добрая
воля в цене у лавочников,  я  не  преминул  бы  пустить  ее  в  ход  наместо
чистогана. Видит бог, как я о сем сожалею. Но безделиц-то такая уйма, что их
никакой памятью не уймешь. Вот и посудите сами, сколько на них денег  уйдет!
А вы еще просите принести эти вещицы и навестить вас. Я же не  вижу  дороги,
по которой их носят, и не знаю, куда ходят те, кто их носит.
     Писано на том свете, ибо почитаю себя уже за покойника.  Не  проставляю
числа, дабы вам не отсчитывать дней в ожидании денег.

                                  XVI

     Шесть дней минуло, как я, недостойный, целовал  вам  ручки,  а  за  это
время я удостоился трех посещений, одной податной бумаги, двух ответов, пяти
записок, двух приступов кашля ночью да еще на Сан-Фелипе тумаков под  ребра.
Потратился за все это время здоровьем на катар, с которым я пребываю, да  на
зубную боль и на восемь реалов, кои за четыре раза отдал Марине. И не  успел
я свести концы с концами,  как  приходит  от  вас  с  ласковым  таким  видом
письмецо, а в нем - будь оно проклято! - сказано: "Пришлите мне сто  дукатов
заплатить хозяину дома". Лучше бы мне и  на  свет  не  родиться,  чем  такое
читать! Сотня дукатов! Да столько не бывало ни у Атауальпы, ни у  Монтесумы!
Да еще просить их все сразу, нимало не обинуясь! От этого и пройдоху  в  жар
бросит. Рассудите-ка, сударыня, беспристрастно,  за  какие  грехи  я  должен
нанимать вам дом. А живете ли вы под открытым небом  или  нет,  мне  и  горя
мало. И чтобы не слышать таких речей, собираюсь  я  сойтись  с  какой-нибудь
дамой - селянкой и дикаркой, обитающей среди пустынь и лесов. А ваша милость
пусть либо обанкрутится, либо обратится к другим, а когда не так, то доведут
меня оные сто дукатов  до  того,  что  от  страха  платить  за  жилье  я  из
горожанина захочу стать любителем уединения в пустыне.

                                  XVII

     Не иначе как ваша милость вздумала полюбить меня,  рассчитывая  на  мои
деньги, ибо в тот же самый час, как кошельку конец пришел, и  нежности  богу
душу отдали. Ни на реал больше не стали вы любить меня, ангел мой! По  чести
же вы со мной развязались! И раз уж подсказал вашей милости черт, что деньги
кончились, так любите меня под залог, пока  вовсе  нагишом  не  оставите,  и
уделите мне еще несколько деньков за плащ, панталоны и камзол.

                                 XVIII

     А и хороши  же  были  намедни  гости  -  вся  братия:  слепцы,  хромцы,
косоглазые и горбатые,  -  ни  дать  ни  взять  шествие,  как  на  картинках
изображают, а ваша милость чванилась совершенством своим. Богом клянусь, вот
вам крест святой, что вы полагаете нас таким же сбродом и что вы были  сущее
наказание сим горемыкам. Суть не в барыше - любо на тела такие поглядеть, ну
а погляди вы на наши мошны, так огорчились бы несравненно.

                                  XIX

     Все еще не перестаю открещиваться  от  наставлений  в  вашем  письмеце,
полученном мною нынче утром. Отчего бы женщине, которая может так  писать  и
так думать, не схватить крюк и не отправиться багрить души с  весов  Михаила
Архангела.  Согласуйте-ка  мне  следующие  противоречия.  Вы  обобрали  меня
догола, обглодали дочиста мои косточки, высосали до дна мою мошну,  упрятали
под спуд мою честь и опустошили мою усадьбу, и  нате  вам,  пишете:  "Мясоед
прошел, и с этим надобно было  когда-нибудь  да  покончить  -  соседи  языки
чешут, тетушка ворчит денно и нощно, я не в силах доле  выносить  надменного
презрения моей сестры. Христа ради прошу тебя, не ходи  ты  впредь  по  моей
улице и не пытайся меня увидеть. Отдадим же хоть часть нашей  жизни  господу
богу!"
     Куда как вовремя спохватилась  Селестина  следовать  наставлениям  отца
Луиса! Вот адова баба, чертовка размалеванная!  Покамест  у  меня  было  чем
дарить и житницы мои не скудели, так у нее  пора  была  самая  греховная,  а
соседок никаких и в помине не бывало. А тетка твоя, анафема  треклятая,  что
нынче ворчит денно и нощно, так она, окаянная, каждодневно за  мои  любезные
обедала и ежевечерне ужинала, а  двумя  клычищами  своими,  кои  ей  заместо
костылей к челюстям, урывала у меня без малого  столько  же,  сколько  и  ты
своими зубками, а их у тебя поболе, нежели у тридесяти сторожевых псов.
     Что же сказать о преподобной сестрице твоей? Как завидит меня,  бывало,
так и бубнит одно и то же, только и слышно у ней:  "Дал  бы  бог,  чтобы  он
дал!" Что же произошло, мошенницы вы этакие? Теперь-то я вижу, что  вам  для
обращения ко святой жизни понадобилось обобрать нашего брата  до  нитки.  Вы
враз обратились к богу, как увидели, что я без гроша. Быть бедным -  великое
богоугодное дело, а пустой кошелек вам  -  что  мертвая  голова.  Прямо-таки
уморило меня ваше желание - отдать частицу жизни нашей господу богу. Нет уж,
как отдавать оную частицу этакой жизни, так токмо  одному  сатане!  Со  всем
этим - уж прости, что приходится изъясняться о таких вещах,  -  отбираешь  у
мужчины то, что ему нужно, и отдаешь господу то,  что  всевышнему  вовсе  не
годится. Побируха собралась расщедриться во спасение души. И, уж разумеется,
отучили тебя от совести в доме какого-нибудь швеца-хитреца.
     Вот что скажу я тебе - не попадусь я тебе на твоей улице, и уж тем паче
- на мошенничество  твое  бесстыжее,  когда  не  согласимся  обоюдно:  я  во
спасение души своей раскаяться в том, что тебе давал, а ты - возвратить  мне
взятое, дабы господь простил тебя. О прочем же пусть рассудят  в  чистилище,
если ты ненароком туда попадешь; буде же угодишь в пекло, отрекусь от  своих
притязаний, ибо нельзя мне притязать ни на  что  в  собственном  доме  твоей
тетки.

                                   XX

     Когда я  размышлял,  что  такое  мне  ответить  на  ваши  выпрашивания,
сударыня, пришли мне на память сии  неизреченные  слова,  которые  говорятся
бедным жалостливо, а женщинам резонно: "Нечего мне подать".
     Я прекрасно знаю, сударыня,  что  существует  нищенствующая  монашеская
братия, но чтоб сверх того всякие  девки  побирались,  да  еще  ни  в  каком
братстве не состоящие, - это уж слишком. Кланяйся она мне, клянчи она у меня
- мне-то что! Смотрю на нее как на  ткача,  -  тот  тоже  поклоны  у  станка
отвешивает. А кто хочет сохранить целомудрие  мое,  пусть  попросит  у  меня
что-нибудь. И как дьявол столь же корыстен, сколь и плоть, то и не  извольте
сумневаться, сударыня, что сумею спасти душу свою  по  причине  совершенного
обнищания моего. Ужели нельзя женщинам увериться в том, что их можно  любить
- и весьма - без просьб и без подарков? Поглядеть только, что за вид  бывает
у бедного человека, когда он одно и  слышит:  "Дай!  Принеси!  Купи!  Пошли!
Покажи!" Оставьте, ваша милость, обидные слова, от  коих  при  пустокарманье
моем бывает больно и  оскорбительно.  Да  умолкнут  просьбы  и  да  кончится
писание! Я и сам могу писать до черта.
     Обереги вас господи боже от напастей, хотя и опасаюсь, что ваша милость
- такая врагиня людям бережливым, что и сам бог оберечь вас не захочет.

                                  XXI

     И впросак же я попал, написав на родину одному приятелю, что обрел свое
счастье в Мадриде  с  девицею  столь  прекрасной  и  столь  прелестною,  что
большего и желать нельзя. А нынче обнаружил я в ее поступках, что желает она
все большего и большего. Я, сударыня, чувствую себя при  своих  деньгах  так
славно, что не ведаю, как и чего  же  мне  с  ними  расставаться,  а  посему
стараюсь скорее собирать их, нежели распределять. Ведайте, сударыня,  что  у
вас есть способ спасти меня от греха, ибо я твердо поставил себе, что  лучше
спасти душу безмездно, нежели погубить ее за наличные.  А  как  порассудить,
так и вся геенна огненная  гроша  медного  не  стоит.  Ну,  а  ваша  милость
набивает ей цену, как будто нет бесов, которым бы ад был по душе.  Пускайте,
сударыня, зубы и когти  в  ход,  да  только  не  здесь,  ибо  я  нажил  себе
целомудрие и грешу лишь ненароком. И все мое стало бы вашим, не будь  в  вас
любострастия, прикидывающегося убожеством.
     Вот вам мой ответ - побольше думать, поменьше просить.

                                  XXII

     Вы пишете, ваша милость, чтобы я не дулся, когда у меня просите, и  тем
самым обязуетесь передо мною, обходясь со мною как бы с родным. Так вот чего
вы боялись, царица моя? Дайте срок и увидите, каков я есть.  Вы,  душа  моя,
полагали, что я дуюсь? Ну так смотрите же! Я так съежился да скорчился,  что
с одного страху могу залезть в игольное ушко. Ваша милость пишет, что, прося
у меня, одолжаетесь. Но я нахожу, что одолжать меня - означает получать. Это
ли обходиться как с родным? Или, обходясь со мной по-свойски,  вы  своих  не
забываете? Нет, голубушка, я и сам не промах, уведал я, что коль  скоро  очи
вашей милости ведут души на бойню, так они попутно проходятся граблями и  по
карманам. Всему конец настает, а деньгам тем паче и тем  быстрее,  когда  за
ними не приглядеть. Считайте, ваша милость, что вы ничего у меня не просили,
и я поступлю так же, ибо не вижу иного пути соблюдать заповеди  и  заставить
соблюдать их, если не соблюду деньги свои от вашей милости.
     Да не внемлет вам мошна моя и ныне, и присно, и во веки веков.

                                 XXIII

     Опасно мне, видно, быть в почете и при деньгах, ибо бракосочетание есть
соборование всех просьб, и, за неимением ничего иного, ваша  милость  просит
меня высватать ее. Скажите же, государыня моя, как это вы разглядели во  мне
такое терпение и такую выносливость, что вам не терпится выйти за меня?  Вид
у меня холостяцкий, а по положению я вдов,