о
чудищами изображаете, приписываете нам когти, хоть мы  и  не  хищные  птицы,
хвосты - хоть есть черти и куцые; рога - хоть мы и холостяки, и  безобразные
бороды - хотя многие из нас могли бы сойти за  отшельников  и  коррехидоров.
Исправьте это, ибо не так уже давно побывал у нас Иероним Босх и на  вопрос,
почему он изобразил нас в своих видениях  такими  страшилами,  ответил,  что
никогда не думал, что черти существуют на самом деле. Другое, что нас  очень
задевает, это то, что вы постоянно говорите: "Смотрите-ка, ну и дьявол  этот
портной" или "Сущий черт этот портняжка!" К портным нас  приравнивать,  нас,
когда мы на дрова в аду их пускаем, да и к себе принимаем, только  если  они
нас об этом как следует попросят, потому что на меньше, чем на  пять  сотен,
мы расписок не даем, чтобы не создавать дурного прецедента,  ибо  потом  они
еще могут выдвинуть претензии на законное владение в аду, quoniam consuetude
est altera lex {Поелику обычай есть тоже закон (лаг.).}. А чем они, по сути,
владеют? Искусством обкрадывать  и  жизнь  людям  отравлять.  Вот  они  и  в
претензии на нас, что мы им настежь дверей не  распахиваем,  как  будто  они
свои люди. Опять же мы в обиде, что самые что ни на  есть  поганые  вещи  вы
всегда отправляете к черту, и стоит вам только малость осерчать,  как  сразу
слышно: "Черт тебя побери!". Имейте в виду, что больше людей отправляется  к
черту по собственному почину, нежели нашими усилиями, ибо брать иных выходит
себе дороже. Вот, например, вы направляете к черту какого-нибудь  итальянца,
а черт и слышать о нем не хочет, ибо иной  итальянец  самого  черта  забрать
способен. И примите в соображение еще то, что чаще всего вы  шлете  к  черту
то, что у него уже есть, чем мы сами богаты.
     - Послушай, а водятся у вас в аду короли?
     Он удовлетворил мое любопытство, сказав:
     - У нас в аду очковых карт нет, одни только  фигуры.  И  важных  персон
этих у нас  превеликое  число,  ибо  могущество,  свобода  делать  все,  что
заблагорассудится, и привычка властвовать изгнала из  них  все  добродетели,
между тем как пороки их дошли до крайних пределов. Опять же из-за того,  что
вассалы их оказывают им высшие почести, словно  божествам,  они  проникаются
желанием стать чуть пониже богов и казаться ими. Способов загубить свою душу
у них множество, и множество людей им в этом содействует.  Один  губит  себя
жестокостью и, убивая и уничтожая своих, превращается в  своих  владениях  в
некую венчанную пороками косу или во что-то вроде королевской  чумы.  Другие
погибают от алчности, превращая из-за непомерных налогов города свои и  веси
в амбары, кои не благополучие приносят стране, а разорение. Иные попадают  в
ад из-за третьих лиц, положившись на бесчестных министров  и  осуждая  себя,
так сказать, по доверенности. Приятно  видеть,  как  они  мучаются,  ибо  по
непривычке к труду всякое усилие становится им тягостным вдвойне.  Только  и
есть одно хорошее в королях, это то,  что  они,  как  персоны  значительные,
никогда  не  приходят  одни,  а  для  пущей  важности  с  двумя  или   тремя
приближенными, причем порой вместо королевской мантии волочат за  собой  все
свое государство,  ибо  подданные  их  берут  с  них  пример,  хотя  ремесло
приближенного или короля  не  столь  уже  завидно,  более  всего  напоминает
епитимью и скорее в тягость, чем в радость, ибо нет ничего на свете, чему бы
так докучали, как слуху короля или приближенного, поскольку не миновать  ему
ни жалоб, ни низкого искательства просителей. По правде говоря, за муки  эти
справедливо было бы давать им отдохнуть. В заключение должен  добавить,  что
многие короли отправляются в ад по  королевскому  тракту,  тогда  как  купцы
попадают туда дорогой серебра.
     - С чего это ты привязался теперь к купцам? - спросил Калабрес.
     - Купцы - такое кушанье, - ответил бес, - которым  мы  сыты  по  горло,
дело даже до рвоты доходит. А валят они к  нам  тысячами,  обрекая  себя  на
вечные муки посредством  кастильского  диалекта  и  цифири,  и  щедрее  всех
снабжают ими нас Безансон и Пьяченца, больше даже, чем Магомет. Да будет вам
известно, что для Испании ростовщичество иноземцев весьма серьезно  угрожает
миллионам, прибывающим из Нового Света, и что  стволы  перьев,  которыми  ее
жители подписывают свои долговые  обязательства,  -  все  равно  что  стволы
орудий, направленных  на  их  кошельки.  Нет  корабля,  груженного  золотом,
которого не протаранило бы перо любителей подписывать заемные письма, и  нет
шквала опаснее для его  груза,  чем  вихрь  наслаждений,  которым  предаются
испанцы. Дело дошло до того, что  подозрительным  стало  у  нас  даже  слово
asientos, которое значит и "зады", и "долговые обязательства", так что порой
в аду мы не можем взять в толк, о ком идет речь - о  купцах  или  о  тетках.
Один из этих молодчиков, обратив как-то внимание на то, сколько  тратится  в
аду дров, задумал выхлопотать себе право на исключительное снабжение  огнем,
другой вздумал взять подряд на производство адских казней, полагая, что  это
может дать ему изрядный доход. Все они у нас сидят в одном месте с  судьями,
которые на земле допустили такие безобразия.
     - Так, значит, и судьи у вас здесь сидят?
     - А как же! - воскликнул дух. - Судьи - это наши фазаны,  наше  лакомое
блюдо и то семя, которое приносит нам, чертям, самый великий урожай и  самую
обильную  жатву,  ибо  на  каждого  посеянного  судью  мы   собираем   шесть
прокуроров, двух референтов, шесть ходатаев, четырех писцов, пять стряпчих и
пять тысяч негоциантов - и это каждый день! Из  каждого  писца  мы  получаем
двадцать  полицейских  чиновников,  из  каждого  полицейского  чиновника   -
тридцать альгуасилов; из каждого альгуасила - десять шпиков, а если  год  на
жуликов урожайный, то и в аду не найдется вместилища,  куда  можно  было  бы
сложить все, плоды дурного правосудия.
     -  Ты  что  этим  хочешь  сказать,  богомерзкий?  Что   не   существует
справедливости на земле и что нет управы на служителей правосудия?
     - Как это нет справедливости! - воскликнул бес. - Разве ты не слышал об
Астрее, которая и есть справедливость, и о том, как  ей  пришлось  бежать  с
земли и искать прибежища на небе? Ну, так если ты об этом не знаешь, я  тебе
с удовольствием расскажу. Явились некогда на землю Истина  и  Справедливость
искать, где бы поселиться. Истина не находила себе нигде приюта из-за  своей
наготы, а Справедливость - из-за своей суровости. Долгое  время  проблуждали
они таким образом, пока Истина, впав в крайнюю нужду, не  сошлась  с  немым.
Справедливость бродила неприкаянная по земле, взывая ко всем о  помощи,  но,
видя, что ее ни в грош не  ставят  и  только  пользуются  ее  именем,  чтобы
угнетать людей, решила скрыться на небо. Бежала  она  из  столиц  и  больших
городов и отправилась в селения к крестьянам, где в течение нескольких  дней
под прикрытием своей бедности прогостила у Простодушия, пока  Злокозненность
не выслала требования ее задержать. Ей удалось скрыться, и потом она  ходила
от дома к дому, умоляя ее приютить. Все первым долгом  спрашивали,  кто  она
такая, и она, по неспособности лгать, признавалась: "Справедливость".  Ответ
ей всюду был один: "Справедливость? Нам в хозяйстве ты ни к чему.  Иди-ка  к
соседям". Так ей и не удалось обосноваться, поднялась она на  небо,  и  все,
что от нее осталось, - это след от ее ног. Люди, видевшие его, окрестили его
Правосудием, и так в Испании называют некие жезлы, которые,  за  исключением
крестов на них, преотлично здесь горят, а правосудия  на  земле  всего-то  и
осталось,  что  название  этих  жезлов  да  тех,   кто   их   носит.   Потом
Справедливость вернулась на землю в образе Христа, но  люди  осудили  ее  на
смерть, ибо у многих жезл правосудия отнимает больше, нежели может  накрасть
вор со всеми своими подобранными ключами, отмычками и  лестницами.  Обратите
внимание, что сделала с человеком алчность. Все  части  его  тела,  все  его
чувства и способности, дарованные ему богом, одни - для того, чтобы жить,  а
другие - для того, чтобы жить хорошо, она  обратила  в  орудие  хищения.  Не
лишает ли девушку  чести  страсть  ее  любовника?  Не  обкрадывает  ли  нас,
пользуясь своими знаниями, адвокат, криво  и  превратно  толкуя  закон?  Или
актер, отнимающий у нас время с помощью памяти? Чтобы обокрасть нас,  любовь
пускает в ход глаза, остроумие - речь, силач - руки (ибо не боится того, кто
не имеет их одинаковой с ним  силы),  бретер  -  правую  кисть,  музыкант  -
пальцы, цыган и карманник - ногти, или,  вернее,  когти,  астролог  -  небо.
Лекарь выкачивает из нас деньги, пугая смертью, аптекарь - обещая  здоровье.
В конце концов, каждый крадет, пользуясь какой-либо своей  способностью  или
тела. И лишь один альгуасил крадет всем, что у него  есть,  ибо  выслеживает
глазами, преследует ногами, хватает руками и свидетельствует языком. И такая
чума эти альгуасилы, что спаси святая римско-католическая церковь и  убереги
от них и от нас несчастных человеков!
     - Удивляюсь, что, говоря о ворах, ты не вспомнил о женщинах, -  заметил
я, - ибо вор того не унесет мешком, что баба растрясет  рукавом,  и  недаром
говорят, что бабьи умы разоряют домы.
     - Не говори мне о них, - отозвался бес. - Они надоели нам хуже  горькой
редьки и извели вконец. Имей мы их поменьше в аду, не так уж  плохо  бы  нам
жилось. Многое бы мы дали, чтобы ад овдовел. И поскольку существуют интриги,
а они, с тех пор как умерла волшебница Медуза, ничем другим не занимаются, я
все боюсь, что сыщется такая, что пожелает с кем-нибудь из нас потягаться  и
даст ему сотню очков вперед. Впрочем, у этих баб все же есть  одна  приятная
особенность, благодаря которой еще можно иметь с ними дело: они отчаялись, а
поэтому ничего от нас не требуют.
     - А скажи, каких больше попадает к вам, дурных или пригожих?
     - Дурных, - ответил он не задумываясь, - в шесть раз больше. Вы знаете,
что достаточно совершить грех, чтобы его возненавидеть, а  красивые  находят
стольких  готовых  удовлетворить  их  похоть,  что   скоро   пресыщаются   и
раскаиваются; безобразные же, не найдя никого, склонного пойти им навстречу,
попадают к нам изголодавшиеся и продолжают  приставать  к  мужчинам  и  тут,
движимые тем же желанием насытиться. С тех пор как в ход пошли кареглазые  с
орлиными носами, ад кишит русыми и румяными, а больше всего  старухами,  ибо
они, упрямо завидуя молоденьким, во множестве издыхают, рыча  от  бешенства.
Намедни забрал я одну семидесятилетнюю, которая питалась  ароматной  глиной,
занималась упражнениями, чтобы оградить себя от запоров, и жаловалась на то,
что у нее болят коренные зубы,  дабы  подумали,  что  они  у  нее  есть.  И,
несмотря на то, что виски  ее  были  покрыты  саваном  седых  волос,  а  лоб
изборожден морщинами, она взвизгивала при виде мышей и всячески  фуфырилась,
думая этим нам угодить. Чтобы помучить ее, мы поместили ее  вместе  с  одним
красавчиком, из тех, кто носит белые  башмаки  и  идет  в  ад  на  цыпочках,
осведомившись, сухо ли там и нет ли грязи.
     - Все это я одобряю, - сказал я, - но хотел бы еще знать,  много  ли  в
аду бедняков.
     - А кто это такие?
     - Те, у кого нет ничего, чем владеют люди.
     - Не болтай ерунды, -  воскликнул  дьявол,  -  ведь  если  людей  губит
мирское, а у этих ничего нет, как могут они быть осуждены? В книгах у нас ни
один не значится, и не удивляйся этому: поскольку ни  черта  у  бедняков  не
бывает, мы и оставляем их в покое. Впрочем, иной раз вы сами по отношению  к
ближним хуже чертей оказываетесь. Разве сыщутся где такие исчадия  ада,  как
льстец, как завистник, как ложный друг  или  человек,  способный  соблазнить
тебя на дурное? Всего этого у бедняка не  бывает,  ибо  ему  не  льстят,  не
завидуют, друзей у него нет ни плохих, ни хороших и никто с ним водиться  не
хочет. Вот такие действительно живут правильно и умирают  праведно.  Кто  из
вас способен ценить время и понять, сколько стоит день, зная,  что  все  то,
что прошло, стало достоянием смерти,  правильно  распоряжаться  настоящим  и
предвидеть будущее, как он?
     - Если дьявол пустился проповеди читать, почитай, конец миру пришел!  -
воскликнул Калабрес, - Но скажи мне, если ты, дьявол, являешься  отцом  лжи,
как можешь ты говорить вещи, способные даже камни обратить в веру истинную?
     - Как? А для того, чтобы  вам  напакостить  и  лишить  вас  возможности
заявить, что никто вам наставлений не читал. Разве я не вижу, что у  вас  на
глазах не слезы раскаяния, а всего лишь слезы огорчения,  да  и  большей  их
частью вы обязаны греху, который вас пресытил и утомил, а не совести  вашей,
ненавидящей грех, как зло.
     - Все ты врешь, - воскликнул Калабрес, - и сейчас есть много  святых  и
праведников. Теперь я вижу, что все, что ты наговорил, сплошная брехня, и  в
муках изыдешь ты сегодня из этого человека.
     Тут он снова взялся за свои заклинания, и,  как  я  его  ни  упрашивал,
заставил беса умолкнуть. Но если черт сам по себе нехорош, то немой  черт  -
еще того хуже.
     Прочтите, ваша милость, эти мысли с любопытством и вниманием,  и  пусть
вас не смущает то,  из  чьих  уст  они  исходят,  ибо  даже  Ироду  довелось
пророчить, и из пасти каменной змеи исходит в фонтанах  чистая  струя  воды;
встречается мед и в челюсти львиной,  и,  говорит  псалмопевец,  -  спасение
приходит к нам от недругов наших и из рук тех, кто нас ненавидит.


СОН О ПРЕИСПОДНЕЙ

     Перевод И. Лихачева

     Послание другу

     Посылаю вашей милости это рассужденъе, третье  после  "Сна  о  Страшном
суде" и "Бесноватого алъгуасила",  на  каковое,  могу  сказать,  истратил  я
слабые силы своего разума, не знаю, с удачей ли. Да  будет  угодно  господу,
если уж труд мой не заслужил похвалы,  чтобы  хоть  намерение  мое  снискало
какую-то признательность;  тогда  получу  я  хоть  какую-то  награду,  столь
нещедро даруемую людьми; ибо я  не  столь  высокого  о  себе  мнения,  чтобы
тщеславиться тем, что у меня есть завистники: ведь сыщись у меня таковые,  я
был бы - себе во славу - вознагражден тем, что заслужил их зависть. Вы, ваша
милость, у себя в Сарагосе предайте гласности мое писание, удостоив того  же
приема, что и прочие, а я тем временем, пребывая здесь, школю свое  терпение
злоехидными кле-ветами, которыми встречают мои творения при их  рождении  на
свет - а может, это всего лишь выкидыши? - мои  злопыхатели.  Пошли  господь
вашей милости мир и здравие.

                                    Писано во Фресно, мая 3-го дня 1608 года
                                               Дон Франсиско Кеведо Вильегас

     Предуведомление неблагодарному и безвестному читателю

     Столь  ты  злонравен,  что  хоть  и  величал  я  тебя  в  прочих  речах
благочестивым, благосклонным и благодетельным, но тем не  отвратил  от  себя
твоих преследований  и,  не  питая  более  надежд,  хочу  говорить  с  тобою
начистоту. На этот раз речь пойдет о преисподней; не чести  меня  злоречивым
за то, что я худо отзываюсь об ее обитателях, ибо  в  преисподней  не  может
быть никого из людей хороших.  Коли  покажется  тебе  длинно,  все  в  твоей
власти: побудь в преисподней сколько захочешь и помалкивай.  А  коли  что-то
тебе не по вкусу, либо промолчи, если ты милосерд, либо исправь, если  учен;
ибо человеку простительно заблуждаться, но без толку блуждать - удел  скотов
и рабов. Коли покажется тебе темным мое писание - вспомни, что в преисподней
- светло от века не было; коли покажется грустным и унылым -  я  смешить  не
брался. Прошу тебя лишь об одном, мой читатель, и заклинаю всеми  прологами:
не  извращай  смысла  и  не  оскорбляй  злонамеренно  моего  усердия.   Ибо,
во-первых, храню я почтение к  человекам  и  порицаю  лишь  пороки;  осуждаю
нерадивость и злоупотребления должностных лиц, не посягая на незапятнанность
должностей; и, в конце концов, коли придется тебе речь  по  вкусу,  ты  себя
потешишь, а коли нет - несущественно, ибо мне ни от  тебя,  ни  от  нее  нет
никакого проку.
     Я, что во сне о Страшном суде увидел  великое  множество  вещей,  а  от
бесноватого альгуасила услышал Кое-что о том, чего не видел, прекрасно зная,
что большинство снов лишь обман воображения и праздное мечтание,  да  и  что
черт никогда  правды  не  скажет,  поскольку  с  достоверностью  иных  вещей
попросту не знает, поелику  они-то  как  раз  и  скрыты  от  нас  всевышним,
руководимый своим ангелом-хранителем, увидел  то,  о  чем  пойдет  речь,  по
особой милости провидения, кое  явило  мне  сие  зрелище,  дабы  устрашением
привлечь меня к миру и покою истинным.
     Оказался  я  в  некоей  местности,  созданной  природой  для  приятного
отдохновения, и где красота чаровала взор без всякого коварства  (безмолвные
услады, не извлекающие эха  из  души  человеческой),  где  ручейки  лепетали
промеж  камешков,  а  деревья  перешептывались  своими  кронами  -  впрочем,
возможно, то щебетала птичка, но не знаю только, состязаясь  с  ручейками  в
нежнозвучии или  стараясь  таким  образом  отблагодарить  их  за  сладостное
сопровождение.
     И если я не нашел успокоения ни в чем меня здесь окружавшем,  вы  легко
заключите из того, сколь неугомонны желания человеческие.
     Я напрягал зрение, дабы разглядеть какую-либо дорогу, на которой я  мог
бы обрести  спутника,  и  увидел  (вещь,  достойная  удивления)  две  тропы,
начинавшиеся в одном и том же месте, из коих  одна  как  бы  спешила  скорее
отделиться от другой.
     Лежавшая по  правую  руку  от  меня  была  столь  узка,  что  уже  быть
невозможно, и, поскольку почти никто по ней  не  ступал,  заросла  терниями,
усеяна была ,каменьями и изрезана рытвинами. Несмотря на это, я увидел,  что
несколько человек пытаются следовать по ней, но так как шли они босы и наги,
то одни оставляли в пути свою кожу,  другие  -  руки,  третьи  -  голову,  а
четвертые - ноги; все были желты и измождены. Но при этом никто  из  них  не
оборачивался назад, а все  глядели  прямо  перед  собой.  Предположить,  что
кто-либо смог бы проехать по этой дороге верхом, было смеха достойно.
     В самом деле, когда я задал этот вопрос одному страннику, тот ответил:
     - Апостол Павел бросил коня, чтобы сделать первый шаг по этому пути.
     И, взглянув на тропу, я убедился, что  на  ней  действительно  не  было
следов чьих-либо копыт.
     Диковинное это было дело: дорога, на которой не  запечатлелся  след  ни
одного колеса, и лишь стопа человеческая  оставила  о  себе  слабую  память.
Удивленный этим, я спросил одного нищего, присевшего, чтобы  перевести  дух,
встречаются ли на ней в местах остановок  какие-либо  корчмы  или  постоялые
дворы.
     На это он мне ответил:
     - Как могли бы, сударь, попасться вам здесь корчмы или постоялые дворы,
если стезя эта - стезя добродетели? На  нашем  жизненном  пути  родиться,  -
продолжал он, - это значит собраться в дорогу; жить - это следовать по  этой
дороге; корчма не что иное, как  суета  мирская,  и  от  нее  один  короткий
переход ведет либо к мукам, либо к блаженству.
     С этими словами он поднялся и на прощание произнес:
     - Знайте, что на стезе добродетели всякая  остановка  -  лишь  праздная
трата времени, а отвечать на расспросы встречных опасно, если вопрошают  вас
лишь из любопытства, а не для спасения души.
     И пошел дальше, цепляясь  о  колючки,  спотыкаясь  и  глубоко  вздыхая.
Слезы, наполнявшие его глаза, казалось, способны были размягчить  камни  под
стопами его, а упав на тернии, лишить их шипов.
     - А ну его совсем! - пробормотал я  сквозь  зубы.  -  Видно,  и  впрямь
тернист этот путь, если следующие по нему стали столь сухи  и  неприветливы.
Больно он мне нужен!
     Я сделал шаг назад и сошел с пути добродетели, но вовсе покинуть его не
намеревался, сколь бы часто ни уклонялся от него и ни отдыхал.
     Я повернул налево и увидел весьма  внушительное  зрелищ