ись в отель в девятом  часу.
Дальнейшая программа была кристально ясной: бассейн и променад  до  бара.  Я
спросил бутылку белого, а Боб - стакан покрепче; затем мы вынесли  столик  в
парк, уселись под цветущим тамариском и стали потягивать  каждый  свое.  Мои
лейтенанты куда-то запропастились - должно быть,  от  смущения  за  утренний
провал, но Ричард Бартон из Таскалусы был тут как тут: приплясывая и  поводя
плечами, двигаясь как бы под звуки неслышимого джаза, подтанцевал  к  нашему
столику  с  порцией  виски  и  карманами,  набитыми  жвачкой.  Поразительная
личность! Если не пьет, то говорит, а если не  говорит,  так  жует.  Правда,
угощать нас он не забывал. Мы потрепались о  том  о  сем  -  о  национальных
пристрастиях в сфере напитков, о династии Бурбонов и испанском  короле,  чей
гордый профиль  украшал  песеты,  о  паре  гомиков,  появившихся  сегодня  в
отеле ?Алькатраз?, о толстой немке, которая хоть не  отличалась  стройностью
испанок, но вряд ли уступала им в  постели.  Выпили  мы  немного:  я  одолел
половину бутылки сухого, а Боб с Диком - по три порции горячительного. Время
за разговорами (вполне мирными, без посягательств на чью-либо печень) летело
незаметно и быстро. Меж тем  небеса  потемнели  и  озарились  яркими  южными
звездами, над горным хребтом поднялась  ущербная  луна,  посеребрив  воду  в
бассейне и  выложенные  искусственным  мрамором  дорожки,  поле  для  гольфа
покрылось мраком, а платаны и пальмы оделись густыми сумрачными тенями, став
похожими на гигантских рыцарей в  черных  плащах.  В  парке  и  на  открытой
площадке у  бара  вспыхнули  фонари,  но  публика  -  большей  частью  народ
семейный, малопьющий - уже расходилась. Проковыляла толстая немка со  своими
чадами, тащившими ворох бутылок с пепси; чинно удалились британцы и датчане;
тихонько уползли гомики; покинули бар  пожилая  чета  из  Питера  и  молодые
супруги с шустрым малышом. Только неугомонный полковник Гоша все  колобродил
у стойки, заливая Элле,  Стелле  и  Белле,  а  также  бармену  Санчесу,  как
довелось ему командовать полком в Афгане, как он гарцевал на полевой кухне и
рубил моджахедов в лапшу. Девушки попискивали в самых драматичных  моментах,
а Санчес вежливо улыбался и ждал,  когда  же  русский  сеньор  угомонится  и
свалится под стойку.  По-моему,  шансов  у  Санчеса  не  было.  -  Вот  она,
справедливость, - задумчиво протянул Боря-Боб, скосив глаза на полковника. -
Одни отчизне служили, кровь проливали, а нынче топают  на  костылях?  Другие
жрали-пили и набивали карман, и теперь им все позволено - и та же выпивка, и
бабы, и брехня о драчках, где задницы их отродясь не бывало. И власть  опять
же у них? Иду на спор, что этот шмурдяк всю жизнь просидел в тихой дыре  под
Питером или Москвой и на горы глядел отдыхаючи в Сочи? А  нынче  врет  и  не
краснеет! И где ведь  врет,  каленый  пятак  ему  к  пяткам  -  не  в  Сочах
каких-нибудь сраных, а в заграницах! Куда за рубль не долетишь! - Но ты ведь
тоже долетел, - произнес я.
   - Долетел!.. - Борис резко оборвал фразу, и мне показалось, что он  хотел
добавить: ?За казенный счет?. - Долетел, зато не вру. А мог бы порассказать?
мог бы? Он выплеснул содержимое стакана в глотку, поднялся и  твердым  шагом
направился к стойке. Бартон дернул меня за рукав:
   - Боб расстроен? Почему? Из-за утреннего инцидента? Так я готов искупить.
   Может, мы и ему откроем счет в  банке  ?Хоттингер  и  Ги??  -  Боб  душой
тревожен, а это деньгами не поправишь, - объяснил я. - Он хочет не денег,  а
справедливости.
   - Справедливость  -  тоже  вопрос  денег,  -  заметил  Бартон  с  истинно
американским прагматизмом.
   -  Отнюдь.  И  то  и  другое  надо  рассматривать  в  аспекте  конкретной
национальной идеи. Американская идея какова9 Что Штаты - оплот демократии, а
раз оплот, то должны быть сильны  и  богаты.  Богатство  и  сила  измеряются
деньгами, значит, кто при деньгах, тот и прав. Русская же идея совсем иная и
коренится в православных и коммунистических догматах. Русские  считают,  что
богатство - зло, а  бедность  -  не  порок,  что  духовное  превалирует  над
материальным и что их миссия - распространить такие идеи по свету,  в  обоих
земных полушариях, не исключая Антарктиды. Вот когда распространят, тогда  и
установится справедливость! Героям дадут по ордену, честным труженикам -  по
медали, а мошенники и тунеядцы вымрут сами  собой.  Понял?  -  Не  понял,  -
отозвался Дик. -  По-моему,  это  чепуха,  и  вот  тебе  живой  пример:  все
страховые агенты - мошенники, но я не собираюсь вымирать. -  Вымрешь,  когда
мы до вас доберемся.
   - Не доберетесь. Пока что мы вам одалживаем деньги,  а  не  наоборот.  Мы
замолчали, чтобы в покое и тишине обдумать национальную идею: он - свою, а я
- свою. Боб тем временем топтался у стойки с полной емкостью  в  руках,  но,
против моих ожиданий, морду полковнику бить не стал, а даже чокнулся с ним и
перекинулся парой слов с девицами. Затем вернулся к  нам  -  повеселевший  и
возбужденный. Глаза его хитро поблескивали из-под нависших  бровей,  и  даже
квадратная физиономия вроде бы сделалась округлой.
   - Что приуныли, братаны? - провозгласил он. - Порох отсырел или градус  в
душе не играет? Так я вас щас развеселю! Есть у меня одна штучка? Он полез в
карман, а  Дик  взглянул  на  меня  с  явным  вопросом  во  взоре.  Пришлось
переводить.
   - Боб боится, что у нас порох отсырел, и обещает развеселить.
   - Я уже веселый, - промычал Бартон, отхлебывая из стакана. Я потянулся  к
своему,  но  моя  конечность  внезапно  застыла  в  воздухе,  будто   стрела
подъемного крана, не обнаружившего груз. Боря-Боб, поглядывая то на меня, то
на  зулуса,  подбрасывал  на  ладони   небольшой   футлярчик,   пестренький,
цилиндрический, как раз такой, в каком хранят  непроявленную  фотопленку.  И
был этот футляр, за исключением расцветки, полным подобием  найденных  мной,
распиханных по сейфам и халатам: точно такого же размера, той  же  формы  и,
кажется, из того же пластика.
   Признаюсь, что к этому фокусу я не был  готов.  Совсем  не  был!  Хоровод
цветных футлярчиков мелькнул перед моими глазами;  черный  и  голубой  будто
выпрыгнули из сейфа в Промате, а остальные  присоединились  к  ним,  покинув
продранный  карман,  и  закружились  надо  мной  по  эллиптическим  орбитам.
Двигались они неторопливо, будто давая возможность как следует их разглядеть
и даже пересчитать, так что я смог убедиться, что память меня  не  подводит,
что их по-прежнему шесть, и пестрый никуда не делся -  вот  он  кружится  за
белым и золотым, подмигивая разноцветными полосками.
   - Никак ты привидение увидел? - с насмешкой произнес Борис, хлопнув  меня
по руке. - Знакомое привидение, а? - Он перевел взгляд на  Бартона,  но  тот
разглядывал пестрый цилиндрик с явным недоумением. Потом спросил:
   - Это что такое?
   Видимо, Боря-Боб понял вопрос по интонации, так как тут же откликнулся:
   - Это такая штука-?веселуха?, которой у нас в любом ларьке торгуют.
   Погляди-ка!
   Он отвернулся и вытряхнул на ладонь что-то крапчато-полосатое, искристое,
с плавными округлыми обводами,  напоминающее  маленькую  фигурку  енота  или
иного зверька, кошки или белки, причем было абсолютно  неясно,  где  у  этой
кошки-белки хвост, а где голова. Она показалась мне  такой  забавной,  такой
смешной, что на губах волей-неволей родилась улыбка; потом, не спуская  глаз
с широкой ладони Бориса, я рассмеялся и наконец захохотал. Бартон вторил мне
гулким басом. Говорят, что смех - ужасное оружие, но где пределы его власти?
Смех способен вызвать слезы, героя превратить  в  паяца,  владыку-в  глупого
шута; из красавицы смех сделает дурнушку, из академика - кретина;  он  может
привести к дуэли,  к  самоубийству  или  драке,  разжечь  костер  ненависти,
уязвить гордость; еще он умеет жалить, жечь, ранить, унижать и  убивать.  Но
все это - фигуры речи, включая смерть;  мы  понимаем  их  иносказательно,  и
потому нам мнится, что смех сам по себе безвреден.
   Но это не так.
   Наш смех не был обидным,  злобным  или  мстительным,  издевательским  или
саркастичным. Мы просто смеялись; первые две минуты с удовольствием,  причем
хохотали так, что  скамейка  тряслась,  а  с  тамариска  осыпалась  половина
цветов. В следующие две минуты удовольствие приуменьшилось, но мы  не  могли
остановиться, мы смеялись с натугой, еще не понимая, чем кончится  внезапное
веселье. Затем смех принялся  выворачивать  нам  внутренности,  и  наступило
время испугаться, но испуг был каким-то  вялым,  заторможенным,  неспособным
бороться со смехом: мы хохотали  по-прежнему,  зачарованно  глядя  в  ладонь
Бориса, наши  расслабленные  тела  содрогались,  пот  заливал  глаза,  а  из
разверстых глоток рвался хриплый каркающий рев.
   Наш мучитель сжал кулак, и мы в изнеможении откинулись на спинку  скамьи.
В горле у  меня  хрипело  и  клокотало;  Бартон  то  ли  постанывал,  то  ли
повизгивал, и с нижней его губы стекала на подбородок слюна. В данный момент
все его мускулы, крепкие кости, непрошибаемый череп, могучие челюсти, как  и
умение пользоваться этим добром, не значили ровным  счетом  ничего;  он  был
беззащитен, словно новорожденный младенец. Мешок с трухой, и только.
   Впрочем, и я оказался не в лучшей форме.
   - Ну,  повеселились,  и  хватит,  -  сказал  Боря-Боб,  прибирая  пестрый
футлярчик в карман. - Пощипали перышки кое-кому? всяким хитрожопым  умникам?
Глядел он при этом не  на  Бартона,  а  на  меня,  так  что  не  приходилось
сомневаться,  кто  тут  хитрожопый  умник.  Дмитрий   Григорьевич   Хорошев,
специалист по части крыс, полировальщик рогов, великий химик и токсидермист?
В этот момент я и в самом деле готов был содрать  с  Бориса  кожу  и  набить
чучело. Ведь он меня купил! Купил со всеми потрохами! Я мог долдонить  сколь
угодно, что знать не знаю о штучках Арнатова, но у противной  стороны  будет
иное мнение: теперь им известно, что я их видел. А раз  известно,  они  меня
дожмут. Навалятся скопом, устроят допрос и выдавят истину пытками?  хотя  бы
той же веселухой?  Такой  вариант  полагалось  обмозговать,  и  я,  шатаясь,
поднялся. - Хрр? Ты, Боря, лучше фруктами торгуй. Серьезное занятие, там  не
до смеха? Опять же грыжу не наживешь? - Я-то не наживу, - с усмешкой сообщил
Борис. - Ты о себе позаботься, химик!
   - Вот это правильно, с этим я согласен. Главное - забота о здоровье,  так
что пойду-ка я спать. Смех продляет жизнь, если  подкреплен  долгим  сладким
сном. Я развернулся, но тут Бартон пришел в себя,  вытянул  длинные  ноги  в
коричневых замшевых башмаках и хриплым голосом спросил:
   - Что это было, Гудмен? Меня словно перышком  щекотали?  по  пяткам  и  в
других местах? Даже внутри, по селезенке? О-ох! Брюхо до сих пор  сводит?  -
Магия и колдовство, колдовство и магия,  -  сказал  я,  мстительно  улыбаясь
Борису. - Это, Дик, был тот самый раритет ценою  в  десять  тысяч  долларов.
Переведи их для Боба в банкирский дом ?Хоттингер и Ги?.
   - А формула?
   - Формула за мной.
   Зулус поскреб курчавый затылок,  достал  непочатую  жвачку  в  золотистой
обертке, медленно развернул и кивнул Борису - мол, угощайся,  друг  дорогой.
Перешагнув через его ножищи в гигантских башмаках, я потащился к лестнице  и
лифтам, чувствуя, как в животе что-то екает, подпрыгивает  и  раскачивается,
словно кишки затеяли футбольный матч с желудком. По дороге я нагнал девиц  и
полковника - он тоже тащился на полусогнутых, опираясь  на  хрупкое  плечико
Эллочки.
   - Т-ты, ммуж-жик? - произнес полковник Гоша, уперев в меня мутный взор. -
В-вы, ммуж-жики? ч-чего там рр-жали? Анн-хдот ннов-вый, х-хе? - Самый новый,
- сообщил я. - Про Афган. Как моджахед ставил клизму  одному  интендантскому
полковнику.
   Эллочка хихикнула, а Гоша, хоть и был крепко  пьян,  побагровел.  -  Т-ты
н-на что н-намекаешь, щ-щенок? Я бы объяснил, на что, но  тут  кишки  забили
гол желудку, и мне пришлось срочно юркнуть в лифт.

Глава 10

   Я  проснулся  в  восьмом  часу  от  истошного  визга.  Он  был   громким,
паническим, но довольно мелодичным - похоже, вопила  женщина  с  незаурядным
вокальным даром. Мне чудилось, что где-то подо мной, на нижних этажах, ведет
бесконечную партию колоратурное сопрано: визг то поднимался до самой высокой
пронзительной ноты, то смолкал на мгновение, как  будто  визжавшая  набирала
побольше воздуха в грудь, то начинался с новой оглушительной силой.
   В чем был, я выскочил на балкон.
   Визжала толстая немка.
   Не знаю, что побудило ее подняться в такую  рань  -  может,  неистребимая
немецкая пунктуальность или гигиенические соображения.  Нормальный  человек,
который находится в  отпуске,  обычно  спит  до  девяти,  потом  неторопливо
продирает глаза, завтракает, пьет чай и только после этого лезет  в  бассейн
купаться - с полной гарантией, что он проверен ответственными лицами.  Теми,
которым  положено  осматривать  и  проверять  бассейны,   а   также   беречь
постояльцев от нервных стрессов. Если же вы пренебрегаете этим правилом,  то
можете наткнуться на что-то неприятное - скажем, на дохлую крысу или  кошку,
на жабу, собачьи фекалии или, как в данном случае, на свежий труп.
   Труп прибило к бортику, и с моего восьмого этажа он был отлично  виден  с
тыла. Человек лежал в воде ничком: майка обтягивала мощную спину, руки  были
распластаны, ноги в синих линялых джинсах  дрейфовали  вслед  за  квадратным
корпусом, как две баржи за  широким  кургузым  буксиром.  Стриженый  затылок
напоминал чугунное ядро, приделанное к короткому толстому основанию шеи, зад
был приподнят, а плечи опущены, словно утопленник с разбега нырнул в бассейн
вниз головой. Вода в бассейне  была  прозрачной,  дно  выстлано  голубоватой
плиткой, и на этом пастельном фоне труп казался  каким-то  темным  инородным
включением - гигантский жук, угодивший по случайности в миску с  формалином.
Немка продолжала визжать.
   Я протер глаза, сглотнул и убедился, что не ошибаюсь:  там,  в  бассейне,
раскинув конечности и тыкаясь носом  в  дно,  плавал  мой  земляк  Боря-Боб,
безгласный и недвижимый, точно останки шкафа, распотрошенного и выброшенного
за  ненадобностью.  Эта  картина  была  резкой  и  четкой,  однако  какой-то
неестественной: во-первых, я  еще  не  осознал  случившегося,  а  во-вторых,
увиденное опровергало все уверения Леши  и  Гриши  о  безмятежном  отдыхе  в
испанском  королевстве.  Теперь  приходилось  признать,  что  если  тапок  и
полотенец в Коста-дель-Соль не воровали, то  все  же  здесь  случались  иные
неприятности.
   К немке подскочил дежурный  портье,  глянул  вниз,  отшатнулся  и  что-то
завопил по-испански. Прибежали еще люди,  кажется,  из  местного  персонала:
двое, бережно обняв немку за талию, принялись ее успокаивать, потом повели к
Санчесу, уже спешившему к ним со стаканом  воды;  остальные  склонились  над
трупом, будто хотели его выловить, но портье прорычал: ?Полисиа! Дотторе!? -
и один из служащих метнулся в холл отеля - видимо, к телефону.
   Когда, торопливо умывшись и одевшись, я спустился вниз, полиция и  медики
уже приехали, а Борю выловили из воды и положили на носилки.  В  гостиничном
холле, выходившем на две стороны, к шоссе и к парку с  бассейном,  толпилось
человек десять - видимо, немка разбудила не всех.  У  выхода  в  парк  стоял
полицейский в роскошной форме с серебряными шнурами, не  пропуская  желающих
взглянуть на мертвеца. Самую яростную активность проявляли Лев и Леонид -  с
отчаянными лицами пытались что-то втолковать служителю  закона,  однако  тот
лишь отмахивался от них и время от времени рявкал: ?Но, сеньоре!  Но!?  Меня
он пропустил - когда Санчес, которого допрашивал какой-то  тип  в  штатском,
ткнул рукой в мою сторону и разразился воплями сначала на испанском, а после
на английском. Из слов его можно было понять, что  покойный  сеньор  выпивал
прошлым вечером с доном Диего  и  чернокожим  американским  доном,  что  они
веселились и хохотали, а потом дон Диего - вот он!..  в  дверях  стоит!..  -
ушел, а чернокожий дон остался. И беседовал с русским  сеньором  тихо-мирно,
хоть оба были в приличном подпитии - в чем у него, у Санчеса, нет  сомнений,
повидал он всяких сеньоров, и русских, и финских, и американских, и на ушах,
и на бровях. А после он, Санчес, закрыл бар и тоже ушел, и что случилось, не
знает, но думает так:  американский  сеньор  отправился  спать,  а  русский,
наверное, еще  добавил  -  по  этой  части  русские  сеньоры  будут  покруче
американских Добавил он, значит, и пошел прогуляться, а по дороге свалился в
бассейн. И решил, что самое Время поспать? Вот чернокожий сеньор из  Америки
то же самое скажет? Чернокожий сеньор из Америки  был  тут  как  тут,  стоял
слева от детектива в штатском и кивал с  печальным  видом  А  также  грустно
причмокивал  губами,  мотал  головой  и  закатывал  глаза,  будто  собирался
огласить окрестности протяжными звуками спиричуэлс.  Портье,  врач  в  белом
комбинезоне и детектив тоже кивали  -  видимо,  изложенная  Санчесом  версия
устраивала  всех,  как  не  грозившая  крушением   туристскому   бизнесу   в
Коста-дель-Соль.
   Мне пришлось подтвердить, что вчера Боря-Боб и  в  самом  деле  набрался,
однако не слишком, если учесть его габариты и спортивный тонус.  Детектив  с
кислой миной возразил, что тонус тонусом, а градус градусом; ведь дон  Диего
не знает, чем закончились вчерашние посиделки и сколько спиртного принял его
земляк en masse . ?Если принял, то из
чего?? - поинтересовался я. Бар был закрыт,  но  всякий  запасливый  русский
сеньор имеет при себе бутылку либо фляжку.  Так  где  же  она?  Где  роковая
емкость,  оборвавшая  жизнь  моего  земляка?  Начались  поиски   бутылки   -
безрезультатные, хотя искали тщательно, под  скамейками  и  лежаками,  среди
травы и на дне бассейна. Тем временем  я  наблюдал,  как  детектив  шарит  у
Бориса по карманам.  В  них  обнаружились  солнцезащитные  очки,  российский
зарубежный паспорт, сорок долларов и тысяч пять песет, монетки, зажигалка  и
размокшая пачка с сигаретами. Никаких следов цилиндрика с  пестрым  забавным
зверьком, то ли кроликом, то ли белкой? Я бросил взгляд на Бартона,  но  тот
по-прежнему  шлепал  губами  да  закатывал  глаза,  будто  бы  в   горестном
недоумении.
   Носилки с телом Бориса подняли и потащили к шоссе - кружной  дорогой,  не
через холл, дабы не эпатировать собравшуюся там публику Ей  портье  объявил,
что произошла трагическая случайность, что полиция во всем разберется и  что
бассейн будет  надраен,  вымыт  и  спрыснут  французскими  духами,  так  что
уважаемые постояльцы смогут резвиться в нем  через  пару  часов  Бартона,  с
которым мы не успели перемолвиться  ни  словом,  детектив  забрал  с  собой:
все-таки мой чернокожий приятель  являлся  последним,  кто  видел  Бориса  в
добром здравии, и это полагалось отразить в официальном протоколе.
   Едва полицейский в дверях исчез, как Лев и Леонид, два братца-лейтенанта,
ринулись ко мне со скоростью космических ракет. Они были бледными - краше  в
гроб кладут! - и я их вполне понимал: во-первых, не досмотрели по службе,  а
во-вторых, могли очутиться на  месте  Бориса,  порознь  или  парой.  Бассейн
велик, а запасы виски и коньяка у Санчеса неисчерпаемы?  Я  ознакомил  их  с
официальной версией, и минут пять они поливали тупых  испанских  детективов,
врачей, портье и  полицейских,  не  обходя  вниманием  и  королевскую  чету.
Монархи были, конечно, последними с края, но чего не сболтнешь  под  горячую
руку? Так что меня раздражала не столько ненормативная лексика,  сколько  ее
неандертальский  примитивизм  -  с  позиции   цивилизованного   кроманьонца,
читающего нужные словари. Я послушал-послушал, затем вмешался в их диалог  и
высказал свои соображения по этому поводу - в пяти этажах, с  завитушками  и
прибамбасами. Близнецы почтительно примолкли.
   Затем Леонид отправился звонить начальству - думаю, в Петербург, а может,
и в Москву. Мои