м  нес-
колько месяцев тому назад я принимал такое бурное участие...
   Волнение мое усиливалось с каждой  секундой!  Когда  же  мы  достигли
именно того места, где мы с тяжелораненым Водилой догнали на своем соро-
катонном "Вольво" микроавтобусик "Тойота", на котором удирал от нас этот
профессиональный убийца, исполосованный мною - Алик, и впечатали  его  в
заднюю стенку огромного голландского рефрижератора так, что от его  "То-
йоты" остался только разорванный металл вперемешку с тем, что было  Али-
ком - я вырвался из рук Фридриха, истерически заметался по "Роллс-Ройсу"
и закричал в голос:
   - Остановитесь!!! Остановитесь, я умоляю вас!.. Да  остановитесь  же,
черт вас всех побери!..
   Наверное, мой волевой напор был столь силен, что меня поняли одновре-
менно все - во всех трех машинах.
   Герр Лемке, даже без приказания Фридриха, съехал на  обочину.  Следом
затормозил "Ягуар" профессора. И только  "Фольксваген"  Клауса  и  Рэкса
проехал чуть вперед и встал перед нашим "Роллс-Ройсом".
   Клаус вынул из-под сиденья синюю полицейскую мигалку и поставил ее на
крышу своего совершенно "неполицейского" автомобиля. На  всякий  случай,
как мне потом объяснил Рэкс.
   Я бросился открывать дверцу "Роллс-Ройса", но это оказалось мне не по
силам. Помог мне Фридрих, и я стремглав вылетел из машины.
   Вокруг все выглядело совершенно иначе, чем тогда... Было раннее утро.
А тогда была ночь...
   Сейчас все было покрыто холодным слежавшимся  снегом,  а  тогда  была
теплая немецкая осень. По существу - конец лета.
   И по автобану сейчас спокойненько бежали машины - кому куда было нуж-
но.
   А тогда все автомобили стояли вокруг  нас,  рассекая  темноту  светом
своих фар, и в этом свете лужи крови на асфальте были  черными,  а  лица
убитых и раненых сине-белыми...
   - Тебе плохо, Кыся? - спросил меня Фридрих.
   - Нет, нет!.. Постойте. Не ходите за мной!.. - ответил я.
   И я бросился на другую сторону автобана,  чудом  выскальзывая  из-под
колес мчащихся автомобилей. Я несся наперерез движению к знакомой полосе
густого кустарника и редких деревьев за противоположной обочиной... Слы-
шал, как Фридрих сказал всем остальным:
   - Не волнуйтесь. Он сейчас вернется.
   А Клаус негромко добавил:
   - Он узнал это место. Вся та история с  кокаином  произошла  здесь...
Помнишь, Рэкс?
   А я уже лихорадочно разгребал смерзшиеся пласты грязного снега, разб-
расывал в стороны комья обледенелой земли под тем самым деревом,  где  в
ту жуткую ночь закопал золотую зажигалку "Картье", потерянную  Гельмутом
Хартманном, найденную мною и Дженни. Которую мы так легкомысленно хотели
подарить моему Водиле... Но вот из-под мерзлой земли  показался  кусочек
тряпочной ветоши и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промасле-
на! Она не сгнила, не рассыпалась, не  разорвалась,  когда  я,  упираясь
всеми четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил  ее
из мерзлой земли.
   - Тебе помочь? - Мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.
   - Обойдусь... - ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.
   Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку "Картье"!
   Прихватил зажигалку зубами и, совершенно  обессиленный,  вернулся  на
обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и нетороп-
ливо пересек проезжую часть.
   Подошел к Монике фон Тифенбах-Хартманн и положил эту зажигалку  у  ее
ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чем...
   Аэропорта я практически даже и не видел. Несмотря на то, что все  ок-
ружающие меня, даже Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэро-
порт в Мюнхене. И по величине, и по комфортабельности, и  по  инженерной
мысли. Последнего я не понял, но сообразил, что это - что-то особенное!
   Однако увидеть аэропорт мне так  и  не  удалось,  и  только  лишь  по
собственной вине.
   Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру,
и попросил, чтобы до самолета меня донесли в сумке, как это  делал  ког-
да-то мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить и все документы,
следующие вместе со мной, и спутниковый телефон  с  инструкцией,  и  ка-
кой-нибудь жратвы на дорогу. Хотя Дженни уверяла меня,  что  в  самолете
обычно потрясающе вкусно кормят, и, причем, абсолютно на халяву. У Джен-
ни был большой опыт полетов...
   За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым
жестоким образом - во-первых, сидя в сумке, я так и не  увидел  хваленый
Мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том,  чтобы
до Санкт-Петербурга я летел в Рождественской красно-золотой жилетке! Они
еще хотели, чтобы я надел и манишку с "бабочкой", но  тут  я  решительно
положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с "бабочкой"  отка-
зался наотрез.
   С пограничниками была предварительная договоренность, что я  не  буду
проходить общий паспортный контроль, они и так проверят мои бумаги и ме-
ня самого - на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для  всех,
садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все  в  порядке  -
Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной за-
мечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке че-
рез Специальный служебный проход  по  Специальному  выдвижному  коридору
прямо в самолет - на мое место в Специальном салоне первого  класса  для
очень высокопоставленных Специальных пассажиров.
   Я вообще заметил, что словом "Специальный" немцы обожают выделять лю-
бое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающее-
ся от обычного. И это должно  подчеркивать  исключительность  положения,
доступного не каждому...
   Прощание было каким-то расслабленным, грустным - словно ни у кого уже
не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмо-
ций. Да так, наверное, оно и было...
   Герр Лемке уважительно пожал мне лапу. Глядя куда-то сквозь меня, Мо-
ника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой,  и  пе-
рекрестила меня...
   "Полицайхундефюрер" Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу
и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом Шелдрейсовском языке:
   - Найдешь своего приятеля - шофера, передай ему, что  он  оправдан  и
свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
   - Спасибо, - ответил я ему и неловко лизнул его в нос. Рэкс  прижался
ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную  шею,
и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова.
   Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы.  Дженни
тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то  вякала  о
любви, хотя я четко видел, как она "положила глаз" на Рекса...
   Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я...
И что я принес ей счастье!
   А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха  фон  Тифенбаха,
обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и  печали,  стал
ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!.. Я знал,  что
он не понимает ни слова, но у меня тоже не  осталось  сил  на  Телепатию
по-Шелдрейсовски, и поэтому  я  весь  в  слезах,  как  какой-нибудь  ма-
ленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего
мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как  все,  что
мне безумно дорого на этом свете..
   - Ты не вернешься, - тихо сказал Фридрих. - Я знаю.  Я  вижу  тебя  в
последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь...
   - Да! Да, конечно!.. - прошептал я все-таки по-Шелдрейсовски. - Я бу-
ду звонить тебе... И, пожалуйста, не забывай - таблетку  от  давления  и
полтаблетки "Бромазанила" на ночь. Я предупредил Дженни...
   - Спасибо, - сказал Фридрих и мы с  ним  просто  расцеловались  самым
настоящим образом.
   Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до  Санкт-Петербурга
- вряд ли имеет смысл.
   Первую половину полета я еще  как-то  бодрствовал:  то  меня  кормили
(действительно, очень вкусно!) то поили, то каждый член экипажа по  оче-
реди выходил из своей пилотской кабины - "с понтом", будто бы он идет  в
туалет, а сам пялился на меня,  числящегося  по  списку  пассажиров  как
"Мартын-Кыся фон Тифенбах" и находящегося на борту самолета под индексом
- В.И.П.
   Это, как мне еще вчера  объяснил  Фридрих,  международный  английский
термин - V.I.P. - "VERY IMPORTANT PERSON". Что по-русски означает "Очень
значительная персона".
   Несколько раз меня напрягала красоточка-стюардессочка, которой я  был
поручен. Она все время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему теле-
фону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причем делала  она  это  с
разрешения командира корабля, ибо в  воздухе  пользоваться  спутниковыми
телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолетной связи с  зем-
лей.
   Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи  -  сильно  нетрезвый
русский мужик - глава какой-то профашистской политической партии в  Рос-
сии. Он даже предлагал мне выпить с ним.
   И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что  я
из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я,  к  сожале-
нию, сразу же забыл его фамилию...
   Я вежливо уклонился от поглаживаний Баварского министра, а на предло-
жение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал  ему
свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пере-
садить его от меня подальше.
   И это было даже очень хорошо. Потому, что в этот момент мне  было  не
до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух  направ-
лениях - что с Шурой, где он, почему не отвечает на  телефонные  звонки?
Это - первое. И второе - как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни  фа-
милии, ни точного адреса... Помню только, что как-то в разговоре  Водила
обронил, что теперь живет в районе Невского. Где-то на улице Ракова, что
ли? И все.
   А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и  мягком  самолетном
кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка  заботливо  накрыла
меня теплым пледом...
   ...Проснулся я от того, что кто-то осторожно тормошил меня и пригова-
ривал по-немецки:
   - Герр фон Тифенбах... Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле.  В
Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
   Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом - телефоном и
кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел  следую-
щее:
   Колючий ледяной ветер кружил поземку по летному полю, а у самого тра-
па нашего самолета стоял белый "Мерседес-300" с распахнутыми дверцами.
   Около него, несмотря на пронизывающий холод,  с  обнаженной  головой,
держа бежевую пыжиковую шапку в руках - первый и крошечный признак наше-
го российского благосостояния ее владельца, - в распахнутой дубленке мы-
шиного цвета, элегантно облокачивался  о  капот  белого  "Мерседеса"  ни
больше, ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афа-
насьевич Пилипенко!!!
   Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав,  ловец  и  убивец
невинных Собак и Котов, торговец "живым Кошачьим товаром",  изготовитель
уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Живот-
ных, Пилипенко - автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших Живот-
ное, ставшее членом семьи, Пилипенко, подло кравшего и умерщвлявшего Жи-
вотных на мраморных столах Института физиологии или в  дачном  сарайчике
самого Пилипенко где-то неподалеку от города.
   Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные  леген-
ды...
   ИТАК - САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО. То есть - круг
замкнулся.
   Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Пе-
тербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, - начинается с
того же ненавистного мне Пилипенко! Просто мистика  какая-то...  Что  же
дальше-то будет?
   Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа,  Пилипенко  покло-
нился нам и на ужасающем английском начал было:
   - Хай ду ю ду! Вилкоммен ту Санкт-Петербург!.. Айм вери  глэд  ту  си
ю...
   Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
   - Васька! Как там дальше?
   Сидевший за рулем Васька (тоже - хорошая сволочь!), удивился  и  ска-
зал:
   - Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля! Откуда я-то знаю? Ты - хозяин,
ты и знать должен.
   Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
   - Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в  этой  бумаге.
Копию оставьте себе.
   Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку
за сумкой. Но стюардесса сказала:
   - Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше  прибытие
в Санкт-Петербург.
   Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и
нажала Мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-не-
мецки:
   - Фрау Кох? Все в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно.  Нас
уже встретили. В полете все-все было в порядке. Передаю телефон...
   Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой,  но  стюардесса
отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
   - Герр фон Тифенбах - вас!
   Я в своей Рождественской красно-золотой жилетке наполовину  высунулся
из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто  от-
валилась челюсть! Так тебе и надо, гад... Я приложил ухо к трубке и  ус-
лышал голос Тани:
   - Ну, как ты, Кыся?
   - Нормально, - по-Шелдрейсовски ответил я. - Поцелуй Фридриха.  Успо-
кой его. Я еще буду звонить...
   И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в  полуобмо-
рочное состояние и покачнулся...
   Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог  Пи-
липенко, когда, провонявшийся оружием, потом  и  похмелюгой,  милиционер
остановил раздолбанный "москвичонок", на котором они везли нас  на  зак-
ланье в институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за
что ни про что. Да, еще и обматерил с ног до головы!
   "Будет и на нашей улице праздник! - сказал тогда Пилипенко Ваське.  -
Сейчас время революционное - кто был ничем, тот станет всем!.."
   А я еще тогда подумал - все может быть... И вот вам, пожалуйста!  Бе-
лый "Мерседес", пыжиковая шапка, дубленка - которая ему раньше и во  сне
не снилась... И Васька прикинут - будьте-нате! Кожаный куртон фирменный,
руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским оде-
колоном от него разит. Курят они исключительно "Данхилл".
   Так это он - Пилипенко Иван Афанасьевич - хозяин  самого  дорогого  и
престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого  ран-
га? Это на ЕГО банковский счет Фридрих фон Тифенбах перевел все суммы на
мое содержание!
   - Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! - окликнул его Васька. - А не
сдается тебе, что у этого мюнхенского Котяры - рожа вроде знакомая, а?
   У меня сердце замерло... А вдруг они узнают меня,  развернутся  прямо
вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на  Васильевский
остров, в институт физиологии!.. Благо тут это рядышком!
   - Ну тебя, Васька, - неуверенно проговорил Пилипенко. - Быть  не  мо-
жет! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя -  по-
хож... Ты про какого вспомнил?
   - А про того - с проспекта Науки. Который нас в последний раз  тогда,
осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и  сам  смылился.
Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже...
   - Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если  этот  Котяра,  действи-
тельно, того самого еврейчика, и он за это время сумел ТАК приподняться,
что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном
- я ни о чем вспоминать не хочу!
   - А если я тебе напомню, как он в позапрошлом  годе  тебе  всю  фейсу
располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз? - ехидно спросил
Васька.
   - Слушай! - строго сказал ему Пилипенко. - Ты говори, да не заговари-
вайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового  уровня.  И
на за какие прынцыпы не держусь. Мне - абы гроши и харч хороший, как го-
ворят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца!  И  ежели
ты его хоть словом обидишь, или еще как, я из тебя душу выну и без  пор-
ток выкину. Понял? А на твое место любого генерала-отставника возьму,  и
он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, - будет  мне  служить,  как
Иосифу Виссарионовичу Сталину!
   И тут мы подъехали к роскошной гостинице.
   То, что гостиница была роскошной, я это сразу просек по тем автомоби-
лям, которые толпились у входа в этот русский  рай  богатого  туризма  и
очень крупных деловых контрактов. Мне еще Водила на корабле  рассказывал
про такие гостиницы у нас в Питере. А я все никак не мог поверить, что в
одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним,
существуют такие гостиницы.
   Причем автомобили были не хуже  грюнвальдских!  А  уж  Грюнвальд  был
пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена -  самого
богатого города в Германии...
   Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и докумен-
тами. Нес сам. И принес меня черт знает куда!
   Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами,  как  у
нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках - чтобы не
дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашеч-
кой! Это может привести к искривлению шейных  позвоночничков,  как  ког-
да-то мне объясняла Дженни...
   Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные
косточки, игрушек - не счесть! Специальные деревца, по которым можно ла-
зить, а внизу - мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж прис-
пичит...
   Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида
Люди в шелковых голубых и розовых халатах.  Кто  по-французски  говорит,
кто по-английски, кто по-испански... Чтобы каждый Клиент в пансионе имел
бы тот язык, к которому он привык у себя на родине.  Да  и  с  Хозяевами
Клиентов так общаться легче.
   Отвели мне небольшую комнатку - голубую. В одной плошке -  кристально
чистая водичка, в другой - некиснущее свежее молочко. На всякий  случай.
Потому что столовая для нас, Котов, - в другом  месте.  Ну,  и  конечно,
постель - потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и кро-
хотных подушечек.
   Ничего нашего российского! Все заграничное. Я даже кучу всяких немец-
ких примочек узнал, которые видел в том Мюнхенском Кошачье-Собачьем  ма-
газине в Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а  для  Дженни  меховое
пальтецо с капюшоном.
   И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и  неверо-
ятно причесанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты - вперемежку с  рас-
терянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому
назад вернулись из циркового манежа.
   Мы как-то с Фридрихом смотрели по "Цвайте Дойче Ферензее" - это такая
немецкая телевизионная программа - цирковое представление из  Женевы,  и
там выступали так постриженные Собачки. Мы с Фридрихом,  глядя  на  них,
чуть не обхохотались! Так это выглядело нелепо и претенциозно...
   Однако скажу без ложной скромности - когда Пилипенко выпустил меня  в
этом великосветском салоне из сумки, и я появился в своей Рождественской
красно-золотой жилетке, - все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки  за-
мерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В  воздухе  густо
запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя  подруга  Таня  Кох  -
очень-очень русская немка!
   Меня оформили, сличили копии документов, которые были у меня с собой,
с теми, что уже имелись у Пилипенко, прочитали внимательно  мое  любимое
меню, тут же изготовили мне "татарский бифштекс" из свежайшей  телятины,
и пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие,
оказавшиеся действительно интеллигентными и  высокообразованными  Людьми
(не дурак