й таможни, которая  отп-
равляла судно в этот рейс. Это Его немецкие партнеры  постараются  всеми
силами смягчить внимание германской таможни, несмотря на все новые  вея-
ния. Это Его последнее дело, и он должен выиграть его любой ценой!
   - Судя по тому, как Мой был откровенен, я понял, что  Лысому  никогда
не остаться живым и богатым, - мудро заметил Рудик.  -  Как  только  его
функции закончатся - он сразу же станет бедным и мертвым.
   Ну вот, я и получил недостающие звенья в этой цепи... Я только с Бар-
меном пролопушил. Но, наверное, он был слишком умный для меня.
   Я внимательно слушал толстого Рудольфа, а внутри, где-то между  ушей,
все время билась одна и та же мыслишка, почему-то раньше не возникавшая:
какого черта я с самого начала посчитал, что обязан ехать с  Водилой  на
целый месяц в Германию к какому-то там Сименсу! Почему мне не  пришло  в
голову слинять с этого грузовика сразу же по приходе корабля  в  Киль  и
спокойненько остаться на судне, точно зная, что через три  дня  я  снова
вернусь в Петербург, улягусь в собственное кресло и буду безмятежно под-
ремывать в ожидании возвращения Шуры из редакции...
   Естественно, это не ускользнуло от Рудольфа. Вероятно, слишком сильно
меня захватила эта запоздалая идейка!
   - Послушай, Мартын, - задумчиво сказал Рудик, старательно отводя гла-
за в сторону. - А почему бы тебе не остаться на судне? Ведь  через  трое
суток мы снова будем в Питере, и ты вернешься к своему Шуре. А,  Мартын?
Ну, почему МЫ должны участвовать в ИХ делах?!
   - О чем он еще говорил? - спросил я.
   - Кто?
   - Твой.
   - А... Еще он сказал, что все это должно произойти там, где вы  оста-
новитесь на ночлег. Да, и еще он сказал Лысому, что тот  может  спокойно
ликвидировать твоего Водилу. В России его никто искать не станет минимум
месяц. Все будут думать, что он в Германии работает на Сименса. А  потом
будет пущен слух, что он  вообще  остался  за  бугром.  Пусть,  дескать,
ищут...
   "Значит, это произойдет в Нюренберге..." - подумал я.
   - Оставайся, Мартын. Не глупи, - настойчиво повторил Рудик. - Вернем-
ся домой, на Васильевский, я  с  тобой  вместе  с  судна  уйду.  Проживу
как-нибудь...
   Значит, это произойдет в Нюренберге. И он там будет совершенно один.
   Я вспомнил свой недавний сон - окровавленного Водилу, плачущего  Шуру
за рулем грузовика... Его крик: "...бездарность!.. Он же тебя  кормил!..
Он же тебе радовался - море показывал! Он же тебя называл  "Кысей"...  А
ты?! Дерьмо ты, а не "Кыся"!.."
   - Спасибо тебе, Рудик, - сказал я. - У меня просто даже нет слов, как
я тебе благодарен! Ты прости меня, что я нашипел на  тебя  поначалу.  Ни
хрена ты не "искалеченный". Ты даже очень, очень "нравственный"! Я  пра-
вильно сказал это слово?..
   - Правильно, - прошептал Рудик. - Ты все-таки поедешь с ним?
   - Да, Рудик. Постарайся понять меня.
   И подумал, что в этой ситуации мой Шура Плоткин обязательно  бы  меня
понял.
   Ночь я провел с Дженни в ее "мерседесе".
   Оказалось, что накануне, когда ее Хозяйка спустилась в  автомобильный
трюм покормить "Свою Любимую Собачку", "Свою Маленькую Дорогую Девочку",
Дженни на радостях...
   Тут я должен как можно точнее процитировать Дженни:  "...НА  РАДОСТЯХ
ПЕРВОГО ПОЛОВОГО ПРИЧАСТИЯ, В ИЗУМЛЕНИИ ОТ ТОГО СЕКСУАЛЬНОГО ШКВАЛА, КО-
ТОРЫЙ СВОИМ СЛАДОСТНЫМ ВИХРЕМ ПОДНЯЛ ЕЕ НАД ВСЕМ ТЕМ, ЧТО БЫЛО В ЕЕ ЖИЗ-
НИ ДО ЭТОГО ИЗУМИТЕЛЬНОГО МИГА...", - при виде  Хозяйки  закатила  такую
восторженную истерику, что Хозяйка всполошилась и помчалась с ней к  де-
журному ветеринару при корабельном Кошачье-Собачьем интернате.
   У ветеринара Дженни продолжала безумствовать. За  пятьдесят  немецких
марок бравый российский доктор мгновенно поставил диагноз - "Нервное пе-
ревозбуждение". А еще за двадцать марок дал  для  Дженни  успокоительное
драже, которое следовало примешивать в ее пищу. И посоветовал не  остав-
лять Дженни одну в машине. За что Хозяйка дала доктору еще пять марок.
   Дженни отнесли в каюту-люкс с огромными окнами, гостиной, спальней  и
телевизором и кормили уже там.
   С перетраху "Маленькая Дорогая Девочка" жрала,  как  дворовый  цепной
Полкан, и аккуратнейшим  образом  выплевывала  успокоительные  таблетки.
"Любимая Собачка" и не собиралась успокаиваться!
   Она визжала, носилась по каюте, кувыркалась на хозяйских  кроватях  и
один раз даже прыгнула с письменного стола на  диван,  прямо  на  голову
дремлющего после обеда Хозяина. За что получила от него увесистый шлепок
и такой взрыв ругани, который, наверное, был одинаково хорошо слышен и в
Петербурге, и в Гамбурге.
   Но Дженни, познавшая счастье секса и половой раскованности,  в  долгу
не осталась - она юркнула в приоткрытую дверцу платяного шкафа  и  мгно-
венно написала в вечерние туфли Хозяина, чего никогда бы раньше не  сде-
лала! А потом продолжала визжать, лаять, скакать и кувыркаться, как ни в
чем не бывало...
   Бедная добрая Хозяйка ломала голову - что происходит с ее  "Обожаемой
Маленькой Девочкой" и как уберечь ее от гнева главы семьи, которому  фо-
кусы Дженни так осточертели, что он пообещал выкинуть Дженни за борт.
   - Ну что?.. Что ты хочешь? -  пугливым  шепотом  спрашивала  Хозяйка,
прижимая Дженни к груди и покрывая ее шелковистое маленькое тельце  иск-
ренними материнскими поцелуями.
   А Дженни ничего не хотелось, кроме русского Кота Мартына!
   В ответ она лизала Хозяйку в нос, губы, щеки  и  пыталась  втолковать
ей, что ничего слаще и прекрасней, чем то, что у нее было с Котом Марты-
ном, - быть не может! И если бы Хозяйка хоть один-единственный раз  поп-
робовала бы сделать ЭТО не с тем Хамом, который сейчас лежит на  диване,
накрыв голову подушкой, а в настоящим Специалистом ЭТОГО дела - вроде ее
Кота Мартына, она бы поняла состояние Дженни!..
   Поэтому она просто требует, чтобы ее  немедленно  отнесли  в  автомо-
бильный трюм, в "мерседес", который теперь Дженни воспринимает не только
как средство передвижения, но в первую очередь как "ЛОЖЕ  ПОЗНАНИЯ  СЛА-
ДОСТИ ГРЕХА И ПЕРВОЙ ЛЮБВИ..."
   Естественно, это тоже цитата из Дженни. Мне б такое  и  в  голову  не
пришло.
   Истерика Дженни достигла апогея тогда, когда она увидела меня в  ноч-
ном баре и когда этот немецкий жлоб - ее Хозяин - приказал отнести Джен-
ни в машину. Чего Дженни, собственно говоря, и добивалась.
   Сейчас она лежала рядом со мной на задних сиденьях "мерседеса" - при-
тихшая, ласковая, счастливая, умиротворенная и чуточку встревоженная мо-
им состоянием.
   Я ни о чем ей не рассказал, но, оказывается,  у  карликовых  пинчеров
женского пола очень развита интуиция. Почти как у нас! Надо отдать долж-
ное и ее деликатности - она не задала мне ни одного  вопроса.  Напротив,
чтобы хоть немного снять с меня напряжение, она болтала сама,  не  очень
заботясь о том, внимательно я ее слушаю или нет:
   - Запомни, Мартынчик... Мы живем в Грюнвальде. Это  и  Мюнхен,  и  не
Мюнхен... Это такая окраина для очень богатых людей.  Там  у  всех  свои
собственные дома. Наш дом ты найдешь запросто - у нас  самая  безвкусная
ограда, самые отвратительные завитушечные ворота,  а  у  входа  -  самые
большие стеклянные матовые шары и  самые  мерзкие  цементные  скульптуры
львов, величиной и выражением морд очень смахивающих на  бульдогов-деби-
лов. Все это - и ворота, и ограда, и львы - выкрашено непотребной  золо-
той краской и является предметом гордости и тщеславия моего Хозяина.  Во
всем, что не касается денег, он - клинический идиот...
   Дженни щебетала, а я слушал ее вполуха и все время думал, что мой Во-
дила просто обязан согласиться на перегрузку той пачки фанеры из  своего
фургона туда, куда они скажут. Не задирать хвост и не показывать зубы, а
немедленно согласиться и, может быть, для понта, даже взять их пять  ты-
сяч долларов.
   Тут, как говорил Шура Плоткин, "мы сразу ухлопываем трех  зайцев",  -
во-первых, мы избавляемся от кокаина в нашей машине. Это раз. Во-вторых,
мы почти гарантированы, что Лысый не выстрелит. Два. А в-третьих...
   Вот в-третьих - хреново дело. В-третих,  нет  никакой  уверенности  в
том, что когда кокаин будет перегружен в "Тойоту", этот Профессионал  не
прикончит и Лысого, и моего Водилу. Бармен же говорил, что он это здоро-
во умеет делать.
   Думай, Мартын, думай!.. - как совсем недавно  требовал  от  меня  мой
бесхвостый друг Кот-Бродяга в пилипенковском фургончике Кошачье-Собачьей
смерти. "Безвыходных положений не бывает!!!" - утверждал Бродяга,  а  он
знал, что говорил. Ему, кроме как на меня, надеяться было не на кого.
   Господи! Боже мой! Если Ты есть на свете, услышь меня... Помоги Води-
ле хорошенько меня понять! Я Тебя больше ни о чем  не  прошу.  Тогда  со
всем остальным мы и сами справимся. Ты только  помоги  Водиле...  Ты  же
Един для всех - и для Котов, и для Собак, и для Людей. В  конце  концов,
Ты даже обязан это сделать!.. А я непременно что-нибудь придумаю - слово
Тебе даю... Клянусь Тебе, Господи, - за одного себя я никогда не стал бы
ничего просить...
   Через полтора часа доселе безжизненный  гигантский  железный  трюм  с
сотнями автомобилей перестал трястись мелкой дрожью, стихли  звуки  рит-
мично плещущейся воды за стенами нашего судна, но зато  трюм  наполнился
корабельными людьми в синих комбинезонах, владельцами легковых машин - с
детьми, женами и сумками - водителями дальнорейсовых грузовиков, как мне
сказал Водила, из всех европейских стран.  Тут  были  немцы,  итальянцы,
французы, испанцы, голландцы и какие-то скандинавы. Что это  такое  -  я
так и не понял. А Водила не объяснил: был занят  подготовкой  документов
для немецкой таможни и паспортного контроля. Но это я только про  "скан-
динавов" не понял. Всех остальных-то я знал по рассказам Шуры и по теле-
визионным передачам, которые мы с моим Плоткиным обычно смотрим по вече-
рам, свободным от Шуриных сексуально-половых и литературных упражнений.
   Еще недавно безмолвный трюм заполнился гулом голосов, матюгами  синих
комбинезонов, лязганьем падающих отстегнутых цепей,  которые  удерживали
автомобили на качающемся железном полу трюма, хлопаньем дверей и  багаж-
ников машин, рычанием двигателей...
   - Гляди, Кыся, вперед, - сказал мне Водила. - Сейчас  аппарель  опус-
тится. По первому разу картинка - зашибись!
   Мы сидели в кабине нашего грузовика. Водила - на своем месте, за  ру-
лем, я - на своем, пассажирском. Я посмотрел вперед, куда  указывал  мне
Водила, и вдруг увидел, как перед нами, между высоченным потолком и  ог-
ромной стеной трюма, неожиданно появилась узкая голубая полоска  чистого
неба. Полоска стала медленно, но неуклонно  расширяться,  все  больше  и
больше заливая мрачноватый железный трюм утренним солнечным светом.
   Передняя стенка опускалась все ниже и ниже, и поток свежего  прохлад-
ного воздуха хлынул в провонявший железом трюм,  принеся  десятки  новых
прекрасных запахов незнакомого моря и неведомой земли.
   Одновременно заработали двигатели всех машин. Когда же огромная стен-
ка трюма опустилась совсем и стала широким мостом между причалом и  суд-
ном, из нашей высокой кабины нам с Водилой стало хорошо видно, как  пер-
выми из трюма стали выезжать легковые  автомобили.  Один,  другой,  тре-
тий...
   Неожиданно в этом потоке я увидел знакомый  мне  серебристый  "мерсе-
дес", увидел Дженни, стоявшую на своих тоненьких ножках за спинкой  зад-
него сидения. Передними лапками она опиралась о стекло. Я видел, как она
трагически разевает ротик, скребет по стеклу  передними  лапками  и  все
смотрит и смотрит назад, в глубину трюма, в поисках нашей большой  маши-
ны, в неистовом и отчаянном желании на прощание встретиться со мной хотя
бы глазами.
   Мне даже причудилось, что сквозь грохот сотен автомобильных моторов я
слышу, как она тявкает и плачет своим детским голоском!.. Я и  не  заме-
тил, что тоже встал на задние лапы, тоже  уперся  передними  в  ветровое
стекло, а потом стал махать ей одной лапой, чтобы она увидела -  где  я.
Но "мерседес" быстро выехал из трюма и растворился в потоке разноцветных
автомобилей с номерами всех стран Европы.
   - Ты чего, Кыся?! - удивился Водила. - Увидел кого-нибудь?
   Отвечать на этот вопрос мне совсем не хотелось, да  и  задан  он  был
просто так, из праздного любопытства. Тем более, что в следующие секунды
Водила был уже вовсю занят своим  прямым  делом.  Поток  легковых  машин
быстро иссякал, и к выезду потихоньку стали продвигаться большие  грузо-
вики с фургонами и автобусы. Тронулись с места и мы.
   - Ты, Кыся, не светился бы здесь. Шел бы в коечку и лежал бы  там,  -
посоветовал мне Водила. - Нас, скорей всего, проверять не  будут,  но...
Чем черт не шутит. Санитарный контроль пристанет, как банный лист к  жо-
пе, - что за кот, на каком основании ввозите в страну кота?.. Немцы  та-
кие формалисты! Умрешь...
   Он уже протянул было руку, чтобы пересадить меня наверх, за  занавес-
ку, но я опередил его, и вспрыгнул туда сам.
   Водила даже поперхнулся:
   - Ну, ты, Кыся, даешь!.. Вот расскажи кому - ведь ни в жисть не пове-
рят...
   Через таможню двигались строго по определенным линиям: легковые маши-
ны по одной полосе, грузовые - по другой. Легковые даже не  останавлива-
ли. Выдергивали из общего потока одну из двадцати, отгоняли ее в сторон-
ку и начинали шерстить.
   Как выразился Водила - "брали на стук". То есть, по поступившему  за-
ранее доносу. Или - информации, если угодно.
   Зато грузовые - особенно русские, чешские, польские, болгарские - те,
которые приплыли в Германию из России, досматривали очень строго.  Заго-
няли на длиннющую яму рядом с основным проездом и подвергали самому тща-
тельному обыску и снизу, и сверху, и изнутри.
   - Дурь ищут, - спокойно сказал Водила и показал мне на немецких тамо-
женников с маленькими Собачками на руках.
   Такие плюгавенькие, лохматые собачонки, жутко похожие на одного Шури-
ного знакомого японского журналиста. Этих собачонок запускали в  фургон,
прямо на ввозимый груз, и они там носились, как  сумасшедшие,  обнюхивая
каждый пакет, каждую коробку, каждый уголок...
   Но Водиле вдруг показалось, что я могу не понять, что такое "дурь", и
он простодушно пояснил мне:
   - "Дурь" - значит, "наркота". По-научному, наркотик. Люди его нюхают,
жрут, ширяются... В смысле, укол себе делают. И чумеют!.. Хотя от  такой
жизни, как сегодня, и без "дури" крыша едет. Я не про себя. Я про стари-
ков там разных, которые, кто, конечно, дожил, медали свои по  праздникам
нацепят и орут "Уря-а! За Родину! За Сталина!" А назавтра с голоду поды-
хают, потому как ему Родина пенсию уже полгода забывает выплатить...
   Я смотрел Водиле в затылок и думал - странно... Вот взять моего  Шуру
Плоткина и Водилу. Ну, абсолютно же разные породы! Причем, один из них -
чистый полуеврей... Это Шура. У него мать была украинкой. А второй,  Во-
дила, - совершенно русский. И мой Шура Плоткин знает столько, что Водиле
и во сне не приснится. Хотя, надо сказать, что Водила, как про таких лю-
дей говорит Шура, - тоже не пальцем деланный! Про жизнь  Водила,  навер-
ное, даже побольше Шуры понимает. Только с другой стороны...
   М-да... К чему же это я? Совсем из головы выскочило...  А-аа!  Вспом-
нил!
   Так вот, казалось бы, их только одно объединяет -  оба  всегда  и  во
всех ситуациях хотят бабу. Но это не показатель похожести. Я тоже посто-
янно хочу трахаться, но я же статей не пишу и грузовиком не управляю!  И
потом, я - Кот, а они - нет. Хотя все мы трое  очень  сильно  склонны  к
ЭТОМУ самому делу. Ну, в смысле... Сами понимаете!  Так  вот,  повторяю:
Шура и Водила ни в чем не похожи друг на друга. А мыслят (я имею ввиду -
сегодняшний день, стариков-ветеранов, и вообще) ну стопроцентно одинако-
во! Я это от Шуры десятки раз слышал, только еще с большей злобой, чем у
Водилы.
   Он даже в "Час пик" писал об этом. А потом мы нашли в нашем  почтовом
ящике письмо. Шура даже мне его прочитал. Такое коротенькое-коротенькое.
Всего несколько слов: "Жидовская морда! Убирайся в своей ебаный Израиль,
а то яйца вырежем и на фонаре повесим". И подпись - "Доброжелатели".
   Я и не заметил, как автомобиль Лысого оказался перед самым нашим  но-
сом. То ли это была случайность, то ли немцы нас  так  рассортировали  -
грузовики двигались по четырем полосам, и таможня осматривала сразу  че-
тыре машины.
   Я видел, как Лысый направил свой грузовик на длинную яму,  в  которой
уже сидели два немца в зеленых комбинезонах с длинными фонарями в руках.
Грузовик остановился над ними. Лысый суетливо выскочил из кабины,  расш-
нуровал заднюю стенку фургона и снова метнулся к кабине. Влез и  тут  же
выскочил обратно уже с документами в руках.
   - Чего дергается, чего суетится? - недовольно  пробормотал  Водила  и
сказал мне: - Ты, Кыся, давай, лежи тут. Я сейчас... Только документы на
груз предъявлю и паспорт покажу. Лежи, плюй в потолок.
   Водила обстоятельно сложил все свои бумаги в красивую  кожаную  папку
(Шура все мечтал купить себе такую, да денег не было), опустил  противо-
солнечный козырек, куда было вмонтировано небольшое зеркало,  причесался
и открыл дверцу кабины. Уже спрыгивая на землю, крикнул одному  пожилому
немцу в форме таможенника:
   - Гутен морген, герр Вебер!
   - Гутен морген, майне либер фройнд, - ответил ему тот. - Ви гейтс?
   - Аллес гут! - ответил Водила.
   Они пожали друг другу руки, и немец спросил Водилу по-русски:
   - Героина, амфетамина, метадона, перветина, кокаина - много привез?
   Я видел, как Лысый втянул голову в плечи. Мне даже показалось, что  я
почувствовал, как у Лысого на пару секунд остановилось сердце.
   - Не, не много, - ухмыльнулся Водила. - Тонн двадцать, нихт меер.
   - Зер гут, - почти серьезно сказал немец. - Теперь я всем буду  гово-
рить, что у меня есть старый знакомый - русский миллиардер!
   Водила ушел в помещение таможни, а Вебер дал знак двум молодым  тамо-
женникам с лохматыми собачками в руках. Молодые запустили собачек в фур-
гон Лысого, и эти маленькие засранки деловито и молча, что меня,  честно
говоря, очень удивило, стали шнырять по всему фургону, принюхиваясь чуть
ли не к каждой коробке с водкой.
   Мой Водила уже вышел из помещения, пряча на ходу документы и  паспорт
в свою красивую кожаную папку.
   Собачонки помотались по фургону и так же молча прибежали обратно.  Но
когда Вебер показал Лысому, что тот может зашнуровывать  заднюю  полость
фургона, собачки вдруг страшно окрысились на Лысого! Они прямо-таки заш-
лись от злости и облаяли Лысого с ног до головы!..
   - Вот дурочки, - усмехнулся Водила,
   - Нервы, возраст... - сказал пожилой Вебер. - Бедные маленькие  хунды
на этой работе сами стали наркоманами. Ошибка...
   "Ой, нет, братцы! Никакой ошибки. И не дурочки они, и возраст тут  не
при чем. Служат они будьте-нате! На совесть... Но уж если  я  почувство-
вал, что от него попахивает кокаином, то этим япошкам сам Бог велел  об-
лаять Лысого!"
   Вебер подписал Лысому какую-то бумажку, шлепнул в нее штамп и  махнул
рукой - поезжай, мол. Еле переставляя ноги от страха, Лысый полез в  ка-
бину.
   Следующая очередь на досмотр была наша. Я  понял,  что  настала  пора
действовать и мне. Будут они нас досматривать или не будут, как  на  это
рассчитывал Бармен и, собственно, из-за чего и затеял всю эту подлянку с
моим Водилой, - на всякий случай, я должен принять СВОИ меры!
   Воспользовавшись тем, что Водила еще разговаривал с Вебером, я, никем
не замеченный, быстро вылез на крышу кабины и уже совершенно  отработан-
ным путем проник внутрь фургона.
   В нос мне сразу ударил стойкий запах кокаина. Голова закружилась, ды-
шать стало трудно, и мгновенно потянуло в сон... Видно, в  приливе  той,
самой первой, психопатической и безотчетно яростной реакции на этот  за-
пах я, наверное, здорово разодрал плотный полиэтилен, в который была за-
паяна эта пачка "фанеры"! От такой концентрации запаха этой дряни те со-
бачки, смахивающие на Шуриного японца, до