, уже много повидавший
на фронте судя по огромному, во всю левую щеку шраму на лице. К тому времени
наши пулеметчики, вернее,  взвод, который формировал Сергеев, получили новые
станковые  пулеметы  системы  Горюнова. Они были  почти  вдвое легче прежних
"максимов" (всего 40 кг вместо 70!). Лента, как и  у "максима",  вмещала 250
патронов.
     Вместо Феди  Усманова,  еще  не  вернувшегося  из  госпиталя,  временно
(комроты почему-то был  уверен, что Федя скоро вернется) в роту был зачислен
младший лейтенант  Иван  Карасев,  высокого  роста,  крепкого  телосложения,
удивительно спокойный человек.
     В общем, формировались мы под наблюдением нового комбата и его штаба, а
также  под  влиянием складывающихся  обстоятельств  весьма энергично. В  это
время в связи с редко поступающим  пополнением формировали в первую  очередь
одну из  стрелковых  рот,  а не одновременно  все,  как  раньше, и этой роте
придавали   взводы  -   пулеметный,  минометный  и   противотанковых  ружей,
предполагая, что теперь батальон будет вступать в бои не в полном составе, а
поротно. И, конечно же, постоянно находился в стадии готовности взвод  связи
при штабе батальона, обеспечивающий связь воюющей  роты  со  штабом  в любых
боевых условиях.  Целыми  днями  с  утра  занятия,  а  после  обеда -  прием
пополнения, изучение приговоров и определение места в боевом расчете взвода.
Ни о каких 17 сутках, да еще  и санаторного лечения  не могло  быть и  речи,
хотя капитан медслужбы  Степан  Петрович Бузун специально  прикрепил  ко мне
своего  фельдшера,  лейтенанта  медслужбы Ваню  Деменкова,  делавшего мне  и
перевязки  еще  не совсем  зажившей  раны,  и  ежедневные  массажи, методику
которых  ему показал тот же доктор Бузун (этой методикой  я  пользовался еще
долгие  годы  после  войны, до полной  нормализации чувствительности раненой
ноги).
     В эти дни мы узнали, что  в Варшаве началось восстание. Уже  тогда даже
мы,  еще малоопытные командиры,  сожалели, что уж очень не вовремя поднялись
повстанцы: ни наши войска им  были практически не в состоянии помочь, ни они
нам. Ведь войска нашего 1-го Белорусского фронта преодолели к тому времени с
боями более 250  километров сильно укрепленной вражеской обороны, с развитой
системой полевых укреплений,  на сложной местности  с естественными,  трудно
преодолимыми  рубежами.  Тылы и  базы  снабжения  сильно  отстали. Это и  мы
чувствовали,  не ведя  уже  боев.  Артиллерия, естественно,  почти полностью
израсходовала созданный  перед  началом  операции  "Багратион"  боезапас,  а
большинство танков и  другая техника нуждались  в ремонте.  Что  же касается
солдат и их командиров - они были измотаны до предела...
     А то восстание, как мы узнали потом, началось еще 1 августа по  сигналу
польского эмигрантского правительства из Лондона, когда мы  в  составе нашей
70-й армии, как и многие другие войска фронта, еще только завершали очищение
района окружения немцев, армия захватила  Бяла Подляску и вела  бои в районе
Седлеца, что почти в 100 километрах от Варшавы.
     И  хотя передовые армии  фронта к  тому времени захватили  Магнушевский
плацдарм  на  Висле,  южнее  Варшавы,  сил  для  дальнейшего  наступления не
оставалось,  противник  еще  яростно  сопротивлялся  и  ему  даже  удавалось
наносить чувствительные удары по флангам войск фронта на  других подступах к
Висле.
     Сколько  было потом истрачено чернил и исписано бумаги,  чтобы обвинить
советское командование и лично Верховного Главнокомандующего Сталина в якобы
умышленном нежелании помочь повстанцам! Однако организаторы этого восстания,
руководители   так   называемой  Армии  Крайовой   (в   том   числе  генерал
Бур-Комаровский), толкнувшие варшавян на опасную авантюру,  вовсе не  хотели
этой помощи. Они боялись,  что Красная  Армия,  войдя в Варшаву,  не даст им
захватить  там  власть,  поэтому  старались  не   допустить  даже  контактов
повстанцев с командованием Красной Армии.
     Нам из  района  нашей  дислокации было хорошо видно,  как над  Варшавой
появилась армада  американских бомбардировщиков  - "летающих  крепостей" (их
было,  оказывается,  80, не  считая  истребителей  сопровождения). Это  было
странное  зрелище,  когда  они  начали сбрасывать  на  парашютах  грузы  для
восставших.  Чтобы не попасть в зону зенитного  огня немцев, самолеты летели
на высоте  более четырех с половиной километров! Естественно, с такой высоты
грузы рассеивались далеко за пределы  повстанческих районов - бо@льшая часть
грузов попадала либо в воды Вислы,  либо даже к немцам. И все-таки  немецким
зениткам  удалось сбить два  самолета из этой армады, и больше "крепости"  в
небе над Варшавой не появлялись.
     Уже с  13  сентября  по  запоздалой  просьбе  руководителей  восстания,
наконец-то вышедших  на связь со штабом маршала  Рокоссовского, наша авиация
начала  снабжение  повстанцев. И уже  18  сентября  генерал Бур-Комаровский,
руководивший  восстанием  из Лондона,  сообщил  по  английскому  радио,  что
налажена  связь  с командованием фронта и что советские  самолеты непрерывно
сбрасывают восставшим боеприпасы и продовольствие. Кроме того, наши самолеты
штурмовали  и бомбили немецкие позиции  по  заявкам повстанцев.  Однако  эта
помощь по вине руководства  АК пришла слишком  поздно. Но, стремясь все-таки
помочь повстанцам, маршал Рокоссовский развернул операцию по высадке десанта
на  противоположный берег  Вислы в районы, указанные связными от АК. И когда
подразделения   Первой  Польской   Армии,   несмотря   на  большие   потери,
переправились через Вислу, они попали в лапы к  гитлеровцам.  Оказывается, к
моменту их высадки по приказу АК из этих районов срочно отвели и восставших,
и подразделения АК. Как это назвать?..
     В таких условиях, как вспоминает маршал, смысла в продолжении десантной
операции не было. Пришлось все прекратить.
     А руководство АК стало готовиться к капитуляции.
     Как отмечал генерал С. М. Штеменко в  своей второй  книге  "Генеральный
штаб  в  годы  войны"  (Москва,  Воениздат,  1974),  "задуманная  с холодной
политической расчетливостью скоротечная акция  Армии Крайовой превратилась в
восстание народных  масс Варшавы против гитлеровских захватчиков. Однако оно
не было обеспечено и удары немцко-фашистского командования, в конце  концов,
привели к его полному разгрому".
     Так  из-за  предательства  руководства   АК  бессмысленно   началось  и
бесславно закончилось  восстание.  Все  эти подробности  нам тогда  не  были
известны, но в мемуарах и исследованиях  они нашли широкое отражение,  в том
числе  и  в  воспоминаниях   Командующего  1-м  Белорусским  фронтом  К.  К.
Рокоссовского.   С  какой  болью   об  этом  вспоминал  маршал,   поляк   по
происхождению, многие годы после  войны  возглавлявший Министерство  обороны
Польской Народной Республики.
     Завершая  описание  того, что  почти  на наших  глазах происходило в то
непростое  время,  скажу,  что  период   нашего   формирования   был   очень
напряженным.  Командир  роты  взял  в  роту  еще  одного  офицера,  старшего
лейтенанта Давлетова, который помогал мне формировать взвод и организовывать
занятия  по  боевой подготовке. В дальнейшем  ротный,  видимо  учитывая  мое
недавнее ранение  и необходимость "санаторного лечения", то  есть  перевязок
еще  не совсем  зажившей  раны, перевел  меня  в резерв,  а взвод  полностью
передал Давлетову, характером напоминавшему  отсутствующего  Федю  Усманова:
оба  они были  остроумными,  незлобивыми, но с  твердым  характером.  Вскоре
вернулся Федя Усманов, хорошо "подремонтированный"  в госпитале,  и  стало у
нас в роте "два татарина", как они сами себя называли.
     И  все-таки  в  это  время  случались  дни "разрядки", когда  приезжала
кинопередвижка и мы вечерами  смотрели  и веселые  кинокомедии, и фильмы  об
известных  полководцах  гражданской  войны,  и  короткие  киноновеллы,  где,
например, комдив Чапаев  со  словами "Врешь,  не возьмешь!" переплывает-таки
реку и уже в наше  время  ведет в бой свою  дивизию, и Николай Щорс со своим
богунским полком  громит фашистов,  а памятный  всем герой из кинотрилогии о
Максиме  проявляет чудеса  героизма в борьбе с фрицами.  Даже бравый  солдат
Швейк в исполнении Бориса Тенина умело водил за нос  немецких генералов. Все
это заметно поднимало и наше настроение, и боевой дух...
     Жалели  мы  только о  том,  что к  нам  никогда  не присылали фронтовых
концертных бригад, в составе которых были известные артисты.
     А  как-то   нас  пригласили  поляки,  когда  у  них   выступал  девичий
самодеятельный ансамбль песни и пляски из какого-то близко стоящего военного
госпиталя.  И  это была  такая  радость  для  всех нас  -  и  командиров,  и
штрафников!
     Иногда здесь  находили  время и  для  розыгрышей.  Так, начальник связи
батальона  старший  лейтенант  Павел Зорин  устраивал  такую шутку-розыгрыш:
сажал  рядом с группой беседующих  офицеров своего радиста с рацией, который
для нас будто бы искал в  эфире  музыку, сам же откуда-то из-за укрытия,  на
той  же  волне  четким, под  стать  Левитану,  голосом  "передавал"  "сводку
Совинформбюро",  содержащую  якобы указы  о  награждении воинов,  непременно
включая  кого-нибудь из присутствующих офицеров в список награжденных  очень
высокой наградой.  Надо было видеть выражение лица  этого  офицера, когда он
слышал свою фамилию в "указе". Да и потом, когда он вместе со  всеми хохотал
над розыгрышем.
     Помню,  однажды зашел разговор, кому на войне физически  тяжелее всего.
Многие высказывали свои доводы и, в общем, уже стали соглашаться  с тем, что
тяжелее  всего  пехоте. Не  однажды  штрафники-летчики, хлебнувшие пехотного
пота, говорили, что все летные пайки, будь их воля, отдали бы пехоте. Но тут
ввязался  в спор любимец батальона  Валера Семыкин,  командир взвода  связи,
ставший вскоре помощником начальника штаба батальона.
     Его  довод  заключался в том, что  пехота  захватила вражеский окоп или
окопалась  на новом рубеже - и все, дальше она физически уже отдыхает,  если
не  окапывается  или  не  отражает  контратаку.  А  связисты  с  тяжеленными
катушками и телефонным аппаратом все еще мотаются вдоль окопов, устанавливая
телефонную  связь  между подразделениями, тянут провод к старшему начальнику
метров  на  500, а то и больше, в  тыл  или к  соседу,  а тут еще артобстрел
порвет где-то провод - вот и бегает связист, навьюченный как ишак, да еще со
своим вещмешком и  своим оружием то туда,  то сюда. Или же в походе  десятки
километров  тащится с рацией,  а в ней, матушке,  килограммов 20-30. Команда
"привал",  все  вповалку,  отдыхают, а  ты развертывай  ее,  давай  связь  с
начальством.  И когда почти  все затихли, сраженные  убедительными  доводами
Валеры, вдруг  кто-то,  кажется  Вася Цигичко, в  наступившей тишине сочным,
густым басом  спокойно и  тихо сказал:  "И все  без  толку". Через мгновение
наступившей тишины разразился громкий хохот понявших шутку. Пожалуй, чуть ли
не громче  всех хохотал сам связист  Валерий. К слову скажу, что Валерий был
внешне  удивительно спокойным офицером, по крайней мере  три  черты  воедино
слились   в    его    характере:    неподдельная   искренность,   неутомимая
работоспособность и редкая скромность...
     Формирование  подразделений  уже  было  в стадии,  когда рота  достигла
готовности  вести самостоятельно боевые действия, имея не только свои  почти
полностью укомплектованные взводы, но и готовые взводы усиления: пулеметный,
противотанковых  ружей, минометный, бойцы которых даже прошли этап овладения
новым  для многих штрафников оружием  - они  научились не только заряжать  и
разряжать, разбирать  и  собирать, но и метко стрелять  из ПТР,  пулеметов и
сноровисто вести огонь из минометов.
     Через  моего  друга,  начальника   штаба  Филиппа  Киселева  нам  стало
известно, что вскоре мы получим боевую задачу. Обстановка тогда складывалась
не лучшим образом.
     Значительно севернее Варшавы в районе Пултуска-Сероцка 65-я Армия еще 5
сентября  захватила плацдарм  на реке Нарев и с  трудом, но удерживала  его.
Однако после  15 сентября немцам удалось, двинув свою ударную силу -  танки,
потеснить  "батовцев"  и несколько смять  фланги  этого плацдарма. Но  тогда
плацдарм устоял. Немецкое командование называло Наревский плацдарм "одним из
пистолетов, направленных в сердце Германии". И  именно  потому не прекращало
усилий  для его  ликвидации. 4 октября, как  пишет в своей  книге "В  боях и
походах"  Командарм  65-й  генерал  Батов   Павел  Иванович,  "...последовал
огромной  силы контрудар. Это  было  для  нас  полной  неожиданностью.  Враг
перешел в  наступление. Немецкие танки дошли через боевые порядки чуть ли не
до самого берега" (С. 452).
     Как  оказалось,   оборона  плацдарма  местами   не  выдержала.  "Многие
батальоны  стали  отступать.  С  каждым  днем увеличивались потери в войсках
армии.  Противник разорвал боевой порядок  на  стыке и вышел  к Нареву... Во
второй половине дня 6 октября фашистским танкам  удалось  вклиниться  в нашу
оборону.   Его  атаки   продолжались  до   10  октября".   И  далее  генерал
констатировал:  "Нашему плацдарму на Нареве уделяли очень большое внимание и
руководство  Фронта,  и представители Ставки во  главе с Г. К.  Жуковым" (С.
458-459).
     В  то  время  я,  будучи  всего  только  командиром  взвода, по  своему
лейтенантскому, довольно узкому кругозору, не мог даже приблизительно судить
о  причинах этой  неудачи.  (Только после войны,  изучая военно-исторические
труды во время учебы в академии и воспоминания военачальников, я кое-что для
себя прояснил, о чем упомяну ниже.) Но, видимо, на плацдарме создалась особо
угрожающая  обстановка,  если  Командующий  Фронтом маршал Рокоссовский, как
вспоминает  генерал  Батов,  перенес  свой наблюдательный  пункт  на НП 65-й
Армии.
     И по приказу Рокоссовского в помощь генералу Батову стали выдвигаться с
других  участков фронта и из  фронтового резерва танковый корпус и несколько
стрелковых дивизий.
     Видимо, маршал вспомнил и о "банде Рокоссовского" (как  наш ШБ величали
немцы),  о  его  напористости  и  бесстрашии,  если  нашему  штрафбату  было
приказано 16  октября срочно грузиться в автомобили, чтобы убыть туда же, на
плацдарм.
     Мы, как маленький ручеек, влились в  бурный поток  войск, двигавшихся и
днем и ночью к плацдарму практически без сколько-нибудь длительных привалов.
     А  навстречу этому  потоку  шли и шли  вереницы едва  плетущихся людей,
освобожденных из фашистских концлагерей, с детьми, раздетыми и разутыми...
     Обгоняли  мы  и  армейские машины, часто с  девушками-солдатками то  ли
передислоцирующихся госпиталей, то  ли медсанбатов, а может, банно-прачечных
отрядов (были и такие на  фронте). Не знаю, с чем это связано, но как только
попадались такие  машины, наши  бойцы кричали: "Воздух!", "Рама!",  как  при
воздушной тревоге. Может  быть,  таким  образом  они проявляли  к  ним  свое
внимание?
     Во  время одной  из  коротких  остановок  в городе Вышкув,  захваченном
одновременно с плацдармом еще в начале сентября, мы по указкам узнали, что в
нем организован фронтовой санаторий для  командного состава. Вот, подумал я,
откуда эта фраза о "санаторном лечении" в моей госпитальной справке. Видимо,
тамошнее  медицинское  начальство  полагало,   что  и  взводным  лейтенантам
найдется в нем место. Может, и находилось, не знаю, хотя едва ли.
     Вскоре мы достигли Нарева и за понтонным мостом через него остановились
в  каком-то небольшом населенном пункте  (почему-то  в этой местности многие
малые  села  назывались  "фольварками").  Там  и   остановился  штаб  нашего
батальона.
     Новый комбат, которого здесь встретил офицер связи  штаба Армии, вскоре
вызвал к себе ротного, капитана Матвиенко, а через некоторое время тот вышел
и собрал нас, своих командиров взводов, и пояснил предстоящий план действий.
Все время невольно сравнивал я действия Батурина с поступками бывшего нашего
комбата Осипова. Сразу пришла мысль о том, что прежний комбат непременно  бы
сам вышел не только к офицерам, но  и  к штрафникам, воодушевил бы их своими
добрыми  напутствиями и пожеланиями.  отодвигаясь  от нас по  времени, он не
отдалялся, а наоборот, как-то ярче выделялся на фоне  людей, по сравнению  с
ним  мелких, даже если они, эти люди,  пытались показать себя значительными,
недосягаемыми. Вот и новый наш комбат не нашел нужным выйти к людям, которых
посылал в бой, зная, что кто-то  из  них не вернется уже никогда. Ну хотя бы
как бывший политработник он должен был понять значение своего слова старшего
начальника, да и просто обязан был найти ободряющие, мобилизующие слова.
     Рота, как стало ясно из приказа, доведенного до нас ротным, должна была
выдвинуться на передний край плацдарма  и  во взаимодействии  с каким-то (не
помню) полком пойти  в наступление с задачей выбить немцев с  занимаемых ими
позиций  и  как можно дальше продвинуться, расширив и  углубив плацдарм,  то
есть его левый фланг, в направлении города Сероцк.
     Начинались новые боевые действия по восстановлению  завоеванных, но уже
частично утраченных  войсками  65-й  Армии  позиций,  о  чем  речь пойдет  в
следующей главе.

ГЛАВА 6
     Бои  за расширение Наревского  плацдарма.  Хитрость  командарма.  Атака
через минное поле. Схватка
     с танками. Переход к обороне. До последнего
     Вступить в  боевые действия  на Наревском  плацдарме  мне  довелось  не
сразу.  Вначале  рота  капитана  Матвиенко  в  полном  трехвзводном  составе
(командирами взводов  были  Булгаков,  Давлетов,  Карасев) с  приданными  ей
взводом ПТР (командир взвода Смирнов)  и пулеметным взводом (командир взвода
Сергеев) убыла на передовую, где предполагалось начать бой за восстановление
плацдарма. Заместителем командира роты оставался Янин.
     Утром следующего дня (18 или 19 октября), поскольку атака планировалась
внезапной, рота  поднялась без  артподготовки.  Только  уже в ходе  атаки ее
стала  поддерживать  и сопровождать  авиация.  А  наступательный  порыв  был
настолько стремителен, что фрицы не смогли предотвратить рукопашную схватку,
которую им навязали штрафники.
     Это была, по свидетельству ее участников, короткая, но жестокая  битва.
Вот  что  об  этом  рассказал  мне потом  Ванюша  Янин,  замкомроты,  всегда
оказывающийся, как он сам говорил, "на главном направлении". И я постараюсь,
может быть не так образно, как он сам, передать его рассказ, так как старший
лейтенант Иван  Георгиевич  Янин больше никогда  никому об  этом  не  сможет
рассказать...
     Когда  атакующие почти достигли вражеских окопов, ему  удалось швырнуть
туда  первым  гранату и  вслед за ее  взрывом  влететь в траншею, посылая из
своего ППШ вправо и влево очереди в  серо-зеленые фигуры немцев, стремящихся
выбраться из окопа. Рядом с ними еще несколько штрафников орудовали штыками,
винтовочными прикладами и саперными лопатками...
     Рукопашная, горячая,  стремительная,  выплеснулась  из  траншеи:  бойцы
добивали убегавших фрицев, ближних - штыками, дальних - выстрелами.
     Так в результате этой атаки (вдохновителем которой, как все мы считали,
был наш любимец Ванюша Янин) была полностью захвачена первая  траншея немцев
и рота, не останавливаясь, перешла  к преследованию отступавших гитлеровцев,
которых продолжали "утюжить" наши штурмовики и истребители.
     Сосредоточившийся во второй траншее  резерв  немцев встретил огнем  как
своих отступающих солдат, так и наступавших наших.
     Возбужденные боем  и  только  что завершившейся успешной рукопашной при
незначительных  своих потерях  бойцы выбили  немцев и  из второй траншеи. По
сигналу ротного остановились, чтобы перевести дух и дозарядить оружие. Немцы
же,  воспользовавшись  этой  передышкой, организовали контратаку с танками и
самоходными орудиями (это те же танки, только без вращающихся башен).
     Как мне потом рассказывали