нтра
Белоруссии, г. Рогачева  Гомельской  области. Дело в  том, что неоднократные
попытки наших войск в  начале 1944 года перейти в наступление в этом районе,
преодолеть сильно  укрепленные  рубежи  противника  на  реках Днепр и Друть,
ликвидировать рогачевский плацдарм немцев на Днепре успеха не имели.
     Как  сказано  в  одном  из  изданий  по  истории  Отечественной  войны,
"противник, учитывая, что потеря  оккупированной им Белоруссии, прикрывавшей
путь в  Прибалтику, чревата  для него  серьезными  последствиями,  продолжал
держать здесь крупные силы и укреплять оборонительные рубежи. Тогда только в
составе немецкой группы армий "Центр" было 70 дивизий".
     Великая  Отечественная война  Советского  Союза  1941-1945  гг. Краткая
история. Издание 3-е. - Москва. Воениздат. 1984. С. 245.
     От себя добавлю:  через  Белоруссию пролегал путь  в  первую очередь  в
Польшу и Восточную Пруссию. И это тоже имело огромное значение.
     Вот тогда к участию в ликвидации рогачевского плацдарма немцев и взятию
г. Рогачева и был привлечен наш батальон.
     В предшествующий  этому событию период после тяжелых  боев под Жлобином
батальон  находился на формировании в селе Майское Буда-Кошелевского района.
Пополнение   батальона  шло   очень   интенсивно.   И  не   только  за  счет
проштрафившихся боевых офицеров. Поступал и значительный  контингент  бывших
офицеров,  оказавшихся  в  окружении в  первые годы  войны, находившихся  на
оккупированной территории и не участвовавших в партизанском движении (мы так
и  называли  их  общим  словом  "окруженцы").  Было небольшое  количество  и
освобожденных нашими войсками из немецких  концлагерей  или бежавших  из них
бывших военнопленных офицеров, прошедших соответствующую проверку в  органах
Смерш ("Смерть  шпионам").  Полицаев и других пособников врага в батальон не
направляли. Им была уготована другая судьба.
     В последнее  время  некоторые наши  историки заявляют, что всех  бывших
военнопленных и окруженцев  в соответствии с приказом Сталина загоняли уже в
советские концлагеря, всех военнопленных объявляли врагами народа. Тот факт,
что наш штрафбат пополнялся и этой категорией штрафников, говорит о том, что
такие утверждения не всегда отражают истину.
     Известно,  что бывшие  военнопленные  - офицеры,  не  запятнавшие  себя
сотрудничеством с врагом, направлялись в штрафбаты. Правда, в большинстве не
по приговорам военных трибуналов, а  по решениям армейских комиссий, которые
руководствовались приказом Ставки Верховного  Главнокомандования No 270 от 1
августа 1941 года, который квалифицировал сдачу в  плен  как измену  Родине.
Беда была только в том, что комиссии эти редко различали, кто сдался в плен,
то  есть добровольно  перешел на  сторону  врага,  пусть  даже в критической
обстановке, а  кто попал в плен либо будучи раненым или контуженным, либо по
трагическому стечению других обстоятельств.
     И если к первым  правомерно было применить  наказание за их  вину перед
Родиной,  нарушение присяги,  то  вторые  фактически  не  имели перед  своим
народом  никакой   вины.  Вот  здесь  мне  кажутся   несправедливыми   факты
приравнивания одних к другим. Но, что было, то было. Некогда, наверное, было
этим комиссиям докапываться до истины.
     Кстати,   тогда   и  какая-то  часть   провинившихся  боевых   офицеров
направлялась   в   штрафбаты  тоже  без  рассмотрения   их   проступков  или
преступлений в трибуналах,  а просто по приказам командования соединений  от
корпуса и выше. Это решение о расширении власти командиров крупных  воинских
формирований, может быть, и можно считать оправданным, но только в отдельных
случаях.
     И в  нашем батальоне  в тот  период  значительная  часть пополнения  из
"окруженцев"  была  "делегирована"  именно такими комиссиями,  а из кадровых
офицеров - единоличными решениями командующих разных рангов.  Наверное,  это
было  продиктовано  все-таки необходимостью срочного укомплектования  нашего
штрафного батальона после тяжелых потерь под Жлобином.
     Тогда   батальон   принял   столько  пополнения,   что  по  численности
приближался к составу стрелкового полка. Во взводах было до 50 человек, роты
иногда  насчитывали до 200 бойцов, а батальон  - около 850  активных штыков,
как говаривали тогда, то есть в 3 раза больше обычного пехотного батальона.
     Хотя рогачевско-жлобинская наступательная  операция Белорусского фронта
длилась, как указано в  справочных изданиях о Великой Отечественной войне, с
21  по  26 февраля  1944  года, для нас  она  началась  раньше. В ночь на 18
февраля батальон был поднят по тревоге и в срочном порядке, оставив все свои
тыловые  подразделения  и соответствующую  охрану  в селе Майское,  совершил
ускоренный пеший марш, преодолев за ночь километров 25. Сосредоточились мы в
лесу ближе к линии фронта уже утром. Там нам немедленно стали выдавать белые
маскхалаты,  сухие  пайки,   придали  батальону   группу  саперов   и  взвод
огнеметчиков. К  середине дня мы уже  были в боевой готовности, еще не зная,
какую задачу будем выполнять.
     И  вскоре  нас построили. Оказалось, что  кроме  нашего батальона рядом
была еще  одна большая  группа,  правда, раза в  4 меньше нашей,  но  тоже в
маскхалатах  да  еще  с  лыжами. Потом мы узнали, что  это лыжный  батальон.
Оказывается,  батальон батальону рознь. Только здесь я  понял, каким большим
оказался в то время наш штрафбат.
     Через какое-то совсем  непродолжительное время  к  нашему  общему строю
подъехала на "виллисах" группа больших начальников  - генералов  и офицеров.
Оказывается, к нам прибыл Командующий 3-й Армией генерал-лейтенант Александр
Васильевич  Горбатов.  А  это значит, что мы перешли  из  состава 48-й Армии
генерала  П.  Л. Романенко  в 3-ю  Армию  Горбатова.  Рослый,  статный, этот
генерал довольно четко, но как-то не по-генеральски мягко, почти по-отечески
рассказал  о сути  той  боевой задачи,  которую предстояло нам  выполнить. Я
обратил  внимание  на  то, что командующий почему-то  опирался  на  большую,
крепкого дерева суковатую палку. Подумал, что он, наверное, еще не оправился
от  ранения. Это  уже потом  я слышал не то легенду, не то  быль  о том, как
"учил дураков" этой палкой прославленный генерал.
     В своем кратком,  весьма эмоциональном  выступлении генерал сказал, что
перед нами ставится необычайная по сложности и ответственности боевая задача
проникновения в тыл противника и активных действий там. И он  надеется,  что
эту  задачу  мы  выполним  с честью.  А  характер  задачи,  подчеркивал  он,
свидетельствует о  том  большом доверии, которое оказывает такому батальону,
как наш, командование Фронта и Армии. Кстати, он сообщил, что  со вчерашнего
дня,  то  есть с 17 февраля, наш  Белорусский  фронт стал  называться Первым
Белорусским.  Одновременно  он пообещал, что если поставленная задача  будет
выполнена образцово, то всех штрафников, проявивших  себя стойкими  бойцами,
независимо от того,  будут  ли они ранены,  "прольют ли кровь", освободят от
дальнейшего  пребывания в штрафном батальоне, восстановят в прежних званиях,
а  особо отличившиеся, кроме  того, будут  представлены к  правительственным
наградам.
     Детали  этой задачи объяснил нам наш комбат подполковник Осипов Аркадий
Александрович. Это был высокий,  седой, со спокойным лицом и мудрым взглядом
офицер, казавшийся нам весьма пожилым. А  было ему меньше сорока лет. Задача
состояла в следующем: в ночь на 19 февраля  незаметно для противника перейти
линию фронта и, избегая боевого соприкосновения  с ним, смелым броском выйти
ему в тыл  и дойти до западной окраины Рогачева. А там, во  взаимодействии с
лыжным батальоном захватить город и удерживать  его до  подхода основных сил
Армии. На все  это нам отводилось трое суток,  из расчета чего и были выданы
боеприпасы и сухой, далеко не богатый паек (консервы, сухари и сахар). Моему
разведвзводу  была  поставлена  задача выполнять роль  авангарда.  Наверное,
подумали мы, лыжному батальону  будет легче  на лыжах-то! Мне лично глубокие
снега не  казались  особенно отягчающим обстоятельством.  Еще  свежи были  в
памяти впечатления от зимних лагерей в военном училище на Дальнем Востоке.
     Тогда, в  начале февраля 1942 года нам, курсантам  пехотного  училища в
Комсомольске-на-Амуре, предстояло выйти в зимние лагеря на 18 суток. К этому
времени  снег, особенно  в  тайге,  был  чуть  ли  не  до  пояса,  а  морозы
зашкаливали за 35 градусов.
     На  расстояние  50-60  километров  в  глубь  тайги  мы совершали марш в
ботинках с обмотками, имея с  собой в  ранце кроме всего прочего еще  и пару
валенок. По прибытии на место устроили лагерь из высоких то  ли кедровых, то
ли еловых шалашей (один на взвод). В  этом шалаше разрешалось жечь небольшой
костер,  чтобы  при  возможности,  особенно  ночью,  можно  было по  очереди
согреваться. Ботинки  уложили в ранцы, обули валенки. Беда только в том, что
вокруг  этого  костерка могло поместиться не  более 5-7  человек,  остальным
тепла не доставалось.
     С  молчаливого   согласия   командира  взвода,   недавнего   выпускника
Хабаровского пехотного училища, мы постепенно добавляли в костер дрова, пока
вдруг  подсохшие  наверху  хвойные  ветки  не  вспыхнули  все  разом.  Через
несколько  минут от  шалаша остались  только угли и растаявший  вокруг снег.
Комвзвода получил  серьезное  взыскание, а  мы лишились права строить другой
шалаш. Вот и грелись все ночи в чужих шалашах, если удавалось.
     Днем  мерзнуть  было  некогда:  то  отражение  атак   "противника",  то
длительные лыжные переходы, то взятие  высот и сопок, то марш-броски по пояс
в снегу.
     А когда кончились эти долгие 18 суток, приказали переобуться в ботинки.
А  они,  мокрые после перехода в лагерь, смерзлись, пришлось оттаивать  их у
костра. И  тут я переборщил: близко к костру придвинул один ботинок, и он от
огня весь  съежился.  Однако идти  в  валенках  мне  не разрешили,  пришлось
надевать скукожившийся ботинок.  Большой палец ноги в нем оказался настолько
сжатым, что за  время  обратного похода он обморозился и  его подушечка даже
лопнула.  В  санчасти училища  мне  оказали  нужную  помощь и на  две недели
освободили от ношения обуви, а значит и от наружных занятий. Но все это было
там, в училище.
     А  здесь,  в  Белоруссии, в  нашем батальоне  на  лыжах-то были  только
волокуши для транспортировки раненых и даже убитых, если они будут.
     В случае неудачи  с захватом  Рогачева  или  отмены  этого  задания нам
предстояло  в  тактической  глубине  противника  (до  20 километров), в  его
войсковом тылу активно  нарушать вражеские коммуникации, их связь,  взрывать
мосты, по  которым могут проходить гитлеровские войска, громить штабы. Всеми
этими  действиями  мы  должны  были дезорганизовать  управление,  воспретить
подход резервов  из  глубины, при возможности  их рассеивать или уничтожать.
Главное было - посеять панику и  отвлечь внимание немецкого  командования от
передовой  линии фронта, где должно  было  наконец начаться  более  успешное
наступление  наших  войск  с задачей  ликвидировать  плацдарм  противника на
Днепре  и  освободить город  Рогачев. Как  тогда  было принято,  это событие
приурочивалось к 23  февраля, Дню Красной Армии, как подарок Родине к  этому
празднику.
     Ну, а так как в разведку, а тем более  в  тыл врага нельзя было брать с
собой награды, партбилеты и другие документы, срочно была организована сдача
их на  хранение в штаб батальона и в аппарат замполита,  остающиеся  на этой
стороне фронта.
     Наград  у  меня  еще  не  было,  но  свое  офицерское  удостоверение  и
кандидатскую  карточку  я  тоже  сдал.  Эта  процедура  в  батальоне  заняла
несколько часов  оставшегося дня.  Потом был  обильный обед,  совмещенный  с
ужином, и отдых, о чем мы все время, пока были в немецком тылу, вспоминали с
особым чувством.
     В  своих воспоминаниях "Годы и войны"  генерал Горбатов писал  об этом,
называя  всех нас "лыжниками"  в  силу  существовавших долгие годы цензурных
ограничений.
     В 18 часов они сытно поужинали и легли отдыхать. Лишь у двух батальонов
отдых  был  коротким. В 23  часа  их подняли и  они пошли  на  запад.  Этому
сводному отряду лыжников выпала ответственная задача: перейти линию фронта и
той же ночью ворваться в город Рогачев.
     На  выполнение  этой  нелегкой,  да  и необычной,  задачи  и повел  наш
батальон его смелый и опытный командир подполковник Осипов. А был он местным
уроженцем,  рогачевцем,  да   к  тому  же  заядлым  охотником  и  рыболовом,
исходившим вдоль и поперек всю  местность, примыкавшую  к Днепру. Поэтому он
прекрасно  знал  места,  где  можно было  незаметно приблизиться  к позициям
фрицев, преодолеть их заграждения и перейти линию фронта.
     До  сих  пор  я не  перестаю  удивляться,  как  нашему  комбату удалось
провести почти весь  огромный  батальон  так искусно  хотя и  по  хорошо ему
знакомой, но занятой врагом местности. Армейским саперам, обеспечивавшим наш
переход, комбат точно  указал место, где они ножницами незаметно  для немцев
вырезали звено  колючей проволоки между  двумя колами. И это место оказалось
столь удачно выбранным!
     Безлунная ночь  очень  хорошо  прикрывала  нас. Думается,  командование
армии  специально   выбрало  время  действий   наших  батальонов  в   период
наступления новолуния.
     Хотя немцы периодически подвешивали на парашютах "фонари", как называли
на  фронте  их осветительные ракеты, но жесткий предварительный  инструктаж,
армейская  смекалка  да  и  желание  выжить  заставляли  всех  замирать,  не
двигаться во  время свечения  этих "фонарей".  Ну  и  наши  белые маскхалаты
делали  нас  практически  незаметными. Конечно  же,  этому способствовала  и
уверенность немцев в надежности своей обороны, притупившая  их бдительность.
Тем более  что по  всей длине  проволочного заграждения они навешали большое
количество пустых консервных банок, гремевших, если хорошо задеть проволоку.
     И  вот  в узенький  проход пролез  почти весь  батальон,  не замеченный
немцами!
     Это было для меня, по существу, первым настоящим боевым крещением, хотя
в  обороне я уже кое к  чему присмотрелся. Наверное,  поэтому  многие детали
этого  перехода и,  тем  более,  действий  в немецком тылу  мне  запомнились
довольно прочно.
     Иногда  немцы   простреливали  некоторые  особо  опасные  места  своими
дежурными  пулеметами. И я помню, например,  что при  преодолении  прохода в
проволочном  заграждении  почувствовал  какой-то  удар.  Только  уже днем  я
обнаружил, что пуля пробила мне солдатский котелок, притороченный к вещмешку
("сидору", как  их  называли  тогда).  Правда, зачем мы  брали  с собой  эти
котелки, если по роду нашей  боевой задачи мы не  могли ими воспользоваться,
мне бывало непонятно -  на всякий случай, наверное. Но впоследствии я понял,
что котелок нужен солдату всегда.
     Замыкала  колонну  батальона  рота  капитана  Матвиенко,  прибывшего  в
батальон вместе с  нашей  группой и уже имевшего значительный боевой опыт, о
чем свидетельствовали два ордена Красной Звезды. И вот кто-то  из его бойцов
задел,  по неосторожности,  проволоку,  зацепился  за ее колючки и,  пытаясь
вырваться  из  их цепкой хватки, "оживил" этот консервно-баночный  телеграф,
что   всполошило  фрицев,  и  они  открыли  все  нараставший   по  плотности
ружейно-пулеметный  огонь  по  этому  участку.  К  тому  времени   передовые
подразделения батальона  уже преодолели первую  траншею, в которой  почти не
оказалось солдат противника (они  грелись  в блиндажах  и землянках), а тех,
кто  был в окопах, застали врасплох и сняли без выстрелов. Теперь нужно было
обнаруживать  себя и  нам, чтобы отвлечь внимание выскакивавших  из землянок
фрицев и помочь попавшим в беду  своим. Все, кто был близко, практически без
чьей-либо  команды открыли  огонь по немцам,  а взвод  огнеметчиков выпустил
несколько  мощных  огненных  струй по  скоплениям  немцев  и  по выходам  из
блиндажей.  Впервые в моей жизни  я видел горящих  и  безумно орущих  людей!
Жутковатое зрелище...
     Рота Матвиенко понесла  потери, но все-таки тоже  прорвалась к основным
силам  батальона. В  подразделениях  же, преодолевших  линию фронта  раньше,
потерь вовсе  не было. Здесь  комбат поставил  моему взводу другую задачу  -
замыкать колонну  батальона. Таким образом, взвод превращался из авангарда в
арьергард.  Это мне показалось более  ответственным, так  как  теперь взводу
пришлось действовать уже  вдали от  командования батальона,  и  мои  решения
должны стать более самостоятельными.
     Немцы так и  не поняли,  какими силами русские  прошли через участок их
обороны, и, может  именно  поэтому в дальнейшем,  столкнувшись  с каким-либо
нашим подразделением, фрицы в панике кричали "Рус партизанен!" И,  как потом
мы узнали, эта паника
     у  них  была небезосновательной: в партизанских  отрядах и  бригадах на
территории Белоруссии действовало более 350 000 партизан.
     На каком участке преодолевал линию фронта лыжный батальон, я не знал, и
во время боевых действий в тылу противника соприкосновения с лыжниками у нас
не было. Видимо или характер их задачи, или сложившаяся обстановка заставили
этот батальон действовать самостоятельно.
     Уже потом, когда наш необычный  поход в тыл  противника был завершен, в
армейской  газете  сообщили,  что  "этот  беспримерный рейд дерзко  и  смело
осуществили отряд Осипова и лыжный батальон Камирного". Стало понятно, что и
лыжники  тоже  успешно  выполнили  свою задачу. Наш  же  батальон действовал
самостоятельно. после разгрома  какого-то крупного немецкого  штаба  в  дер.
Мадоры  и  подрыва нескольких рельсов на той же  железной  дороге,  только к
рассвету  20 февраля  он  стал  приближаться  к  Рогачеву  с  северо-запада,
перерезав развилку шоссе на Бобруйск и Жлобин.
     И  только  многие  годы  спустя  из "Советской военной энциклопедии"  я
узнал, что лыжники были из состава  120-го  стрелкового полка 5-й стрелковой
дивизии и линию фронта они перешли сутками позже и в другом месте - севернее
Нового Быхова. А еще через сутки туда же в результате смелого маневра  вышел
один отдельный полк этой  же  дивизии. Соединившись, они перерезали железную
дорогу  Рогачев  -  Могилев  и  перехватили  шоссе  Рогачев -  Новый  Быхов.
Группировка противника оказалась изолированной с севера.
     Даже  после этого рейда мы узнали о лыжном батальоне только из короткой
корреспонденции в армейской газете.
     Кстати, это  на  моей памяти  была  первая  и  последняя  публикация  о
штрафбате, хотя и замаскированная: "отряд"  (может, какой-то партизанский?).
Ни перед этим, ни после и до самого конца войны штрафбат  никогда и нигде не
упоминался.  У   нас   ни   разу  не   появлялись   ни   кинооператоры,   ни
фотокорреспонденты,  ни   представители   журналистской   братии,  даже   из
дивизионных  газет.  Наверное,  сверху  было  наложено  "табу"  на освещение
действий штрафников.
     Так   что   и  после   войны  мы   не   искали,  как   другие,  себя  в
хроникально-документальных  фильмах  о войне.  А ведь  наши дети, которых мы
брали  на  просмотр таких  фильмов, спрашивали,  увидят ли  они  там нас. Мы
как-то отвечали на эти вопросы. Выкручивались.
     А тогда, в феврале  1944  года,  как только наш батальон вышел в район,
близкий  к  северо-западной окраине  Рогачева, комбат связался по  радио  со
штабом  армии.  Вот  как  это  событие  отражено  в  воспоминаниях  генерала
Горбатова:
     Получили весть от сводного отряда лыжников.  Он  дошел  до Рогачева, но
перед самым городом высланная разведка встретилась с противником, засевшим в
траншеях.  Командир  отряда  поступил  правильно:  поняв,  что   внезапность
утрачена, он не стал ввязываться в неравный бой, а отвел отряд в лес и начал
действовать по тылам противника.
     Да если бы мы и  попытались овладеть городом, тем более - удержать е