,  в большинстве своем  офицеры  в возрасте 20-25 лет, конечно тоже
пользовался большим успехом.
     В  этом селе  оставались  наши  тылы, вооружение и боеприпасы,  склады,
штабные документы,  а также отправленные сюда партбилеты и награды офицеров,
командовавших штрафниками. Оставалось там  и некоторое число  штрафников для
охраны всего этого.
     А к ним за время  нашей "командировки" в немецкий тыл добавилось немало
новых  осужденных  к  пребыванию  в  штрафном   батальоне.  А  так  как  шло
освобождение  Белоруссии, рос  контингент штрафников, в  том числе из  числа
"окруженцев", оказавшихся в свое  время на оккупированной территории. Ну,  и
боевая   обстановка   на   фронте,   некоторые   неудачи,   предшествовавшие
наступлению,  увеличили,  наверное, число осужденных  за невыполнение боевых
задач.
     Это, в частности, косвенно подтверждается и материалами справочников по
истории войны. Например:
     Войска  Белорусского  фронта к концу февраля 1944 г.  овладели Мозырем,
Калинковичами,  Рогачевом, форсировали Днепр  и захватили  плацдарм  на  его
противоположном берегу. Занять Бобруйск и  развернуть  наступление на Минск,
как это  от  них требовалось (полужирный  мой.  - А.П.),  они оказались не в
состоянии.
     Великая Отечественная  война  Советского Союза  1941-1945  гг.  Краткая
история. - Москва. Воениздат. 1967. С. 334.
     Во  всяком  случае, на место подлежащих  освобождению от  наказания уже
прибыло пополнение для формирования  новых подразделений штрафбата.  И  даже
еще не  началась длившаяся затем несколько  дней  реабилитация отвоевавшихся
штрафников, а уже были сформированы две новые роты.
     Процедура  реабилитации заключалась в  том,  что прибывшие  в  батальон
несколько  групп представителей от армейских и фронтовых  трибуналов и штаба
фронта  рассматривали в  присутствии  командиров  взводов  или  рот наши  же
характеристики,  снимали  официально  судимость, восстанавливали в  воинских
званиях.  Наряду  с  этим  выносили  постановления  о  возвращении наград  и
выдавали соответствующие документы.  После  всего  этого восстановленных  во
всех  правах  офицеров  направляли, как правило, в их  же  части,  а  бывших
"окруженцев" -  в  полк  резерва офицерского  состава,  из которого, кстати,
недавно прибыл и я со многими теперь уже моими боевыми товарищами.
     Часть  штрафников-"окруженцев"   имели  еще  старые  воинские   звания,
например  "военинженер"  или  "техник-интендант"  разного  ранга.  Тогда  им
присваивались новые офицерские звания, правда, в основном на ступень или две
ниже. Такое же правило  применялось часто  и в войсках при переаттестации на
новые звания.
     К сожалению, в процедуре "очищения" их от вины перед Родиной мне в этот
раз не  довелось участвовать, так  как во  вновь  сформированных  двух ротах
места  командиров  взводов пришлось занять мне и другим офицерам, только что
вернувшимся из  Рогачевского рейда. Наверное, я оказался здесь,  скорее, как
имеющий фактически только одно настоящее боевое крещение и не получивший еще
достаточно боевого опыта (были у меня по этому поводу  и другие мысли, но об
этом позже).  И этим двум ротам  дали задание захватить у немцев плацдарм на
реке Друть. Для этого нужно было ночью скрытно преодолеть по  льду эту реку,
без артподготовки и криков "ура!" совершенно внезапно атаковать противника в
направлении  деревни (не помню ее названия), выбить немцев из первой траншеи
и, развивая  наступление,  обеспечить ввод в  бой  других армейских частей с
захваченного плацдарма.
     На реке  Друть, как  отмечал  генерал Горбатов, особенно  сильной  была
первая полоса  обороны немцев глубиной  6-7 км с тремя  позициями...  Ширина
реки до 60 метров, глубина 3,5 метра. Заболоченная, слабопромерзающая долина
до полутора километров.
     Ночь  была  почти безлунной  и пасмурной. Но  немцы,  видимо  не ожидая
нашего наступления или по какой-то другой причине,  вовсе не применяли здесь
своих осветительных "фонарей". В отличие от днепровского  льда, на этой реке
лед был изрядно побит и приходилось нащупывать его  ногами, чтобы не угодить
в полыньи, образованные взрывами снарядов  и мин. Может,  это состояние льда
так  успокоило  немцев,  что  они и не  освещали ближайшие подступы к  своим
траншеям. Хотя минометный огонь по льду они изредка вели и теперь.
     Однако, как назло, мне  довелось именно  здесь  принять ледяную купель.
Ведь угораздило  же меня провалиться на побитом, но успевшем слегка спаяться
на  морозе  льду.  Ухнул туда я  сразу,  и  мои попытки  выбраться  из  этой
"проруби"  были  долго  безуспешными,  потому  что  тот  лед, за  который  я
хватался, состоял из мелких, едва схваченных ночным морозом ледяных осколков
и  легко крошился в моих руках. А течение все больше  тянуло набухшие  водой
ватные  брюки  и  телогрейку, отчего  моя естественная плавучесть  с  каждой
секундой катастрофически уменьшалась.
     А если прибавить к этому, что плавать  я  вовсе не умел, то  неизбежным
следствием всех этих драматических обстоятельств могло быть полное окончание
моей фронтовой, и  не только  фронтовой, жизни. Этот  мой  недостаток  часто
отражался  и  в  моих  послевоенных  аттестациях,  где  указывалось  на  мое
недостаточное  физическое развитие, хотя я  неплохо ходил  на  лыжах,  бегал
кроссы, прыгал в длину, в высоту, отлично стрелял.
     Спасло тогда меня  то, что поблизости постоянно шел штрафник-ординарец.
Срочность, с  которой мне  подчинили  взвод,  не  дала  возможности  надежно
запомнить ни фамилии,  ни имени  этого бойца.  А  надо бы! Увидев, а скорее,
услышав мое  барахтанье в воде  и безуспешные попытки выбраться  из ледяного
крошева,  он, оставаясь на твердом льду, догадался лечь и  как  можно  ближе
подползти  к краю этой злосчастной полыньи. За мушку протянутого им автомата
я и уцепился.  Он медленно потянул меня к  краю проруби.  Наконец, обламывая
непрочные  ее  края, мне с  помощью  моего  спасителя  удалось выбраться  на
твердый лед. Всю остальную часть пути по реке мы преодолевали  ползком.  Да,
оказывается, и не мы одни.
     А  тем временем на берегу началась все более усиливающаяся перестрелка.
Это наши, нагрянув на противника как снег на голову, завязали бой.
     Как  отмечал  генерал  Горбатов, немецкая  оборона  на реке Друть  была
мощной. Были там и доты с металлическими колпаками, и плотные минные поля, и
проволока в три  кола.  Но на  нашем  участке минного  поля не  оказалось, а
проволочные заграждения были слабыми. И это еще одно свидетельство того, что
командарм в любой  ситуации стремился  избежать неоправданных потерь.  Да  и
разведка у него  хорошо  поработала, обнаружив наименее укрепленный  участок
немецкой обороны.
     Мы с ординарцем и несколько  других групп,  разделивших с  нами  зимнее
"купание", достигли траншеи, когда она уже была захвачена нашими  и  очищена
от живых фрицев (трупов  было много  и в самой траншее, и за  ней).  Кое-где
штрафники преследовали убегающих немецких солдат и  местами даже врывались в
их вторую траншею.
     Я,  промокший до  нитки  и продрогший,  как говорится, до самых костей,
пытался как-то согреться хотя бы энергичными  движениями, но тщетно. Немного
выручала меня трубка, которую я курил уже довольно давно, еще до фронта. Она
была массивной,  солидной вместительности, с классически изогнутым чубуком и
долго хранила тепло. Мой табак размок, и мне доброжелательно предлагали свой
соседи по окопу. Трубка эта  хорошо грела  руки, но остальные  части тела от
довольно крепкого, державшегося всю  ночь и целый день мороза  стали  терять
подвижность.  Моя  пропитавшаяся  водой  одежда  постепенно  превращалась  в
ледяной  панцирь. Ноги  и руки мои кроме пальцев, гревшихся  от трубки,  уже
практически  потеряли  подвижность,  только  голова  еще  вертелась  на  шее
довольно свободно.  Сапоги  у  меня  скоро стали  ледяными  колодками,  и  я
опасался, как бы ноги не обморозились  похуже,  чем  палец во  время зимнего
похода в училище.
     Командир  роты  майор  Сыроватский,  видя,  что толку от  меня немного,
приказал   двоим  легко  раненным  штрафникам  доставить  меня   в  медпункт
батальона. Они и  поволокли  меня,  как ледяную колоду, снова  через  Друть,
назад.
     В  батальонном  медпункте,  который  размещался  в  палатке  с  печкой,
орудовал наш  доктор - капитан  Степан  Петрович Бузун, небольшого роста, со
старомодной бородкой (его, наверное,  никто,  даже штрафники не называли  по
воинскому званию).  Он  и  его  помощник  лейтенант Ваня Деменков  разрезали
саперными ножницами  на мне обледеневшую одежду и сапоги, стащили с меня это
все,  тут  же энергично растерли всего  от  головы до  пят спиртом. Конечно,
влили и внутрь солидную дозу спиртного, одели меня во все сухое и даже обули
в теплые валенки.
     Так как в палатке было полно раненых, рядом с палаткой в глубоком снегу
мне  отрыли  яму,  дно  устелили  хвойным  лапником и  прикрыли  его  частью
плащ-палатки.  Уложив  меня  туда,  закрыли  второй  половиной плащ-палатки,
"утеплили" ее сверху  еловыми  ветками  и...  засыпали  толстым слоем снега,
оставив  отверстие  для  доступа  воздуха.  Хорошо  разогретый  и  спиртовым
растиранием,   да  и  внутренним  "компрессом",  я  почти  мгновенно  заснул
мертвецким сном.
     Утром  выбрался  я  из своей "берлоги" с чувством хорошо отдохнувшего и
снова полного сил и энергии человека. Я не получил даже банального насморка,
обычного для  таких переохлаждений,  не  говоря уже о воспалении  легких или
каком-либо бронхите. Как мне объяснил потом всезнающий  Степан Петрович, это
был  результат мобилизации  внутренних сил организма, возникающий  именно  в
условиях лишений и сверхнапряжений. И даже, как я узнал позже, инфекционными
болезнями во  время  войны люди  болели  реже и легче, не говоря о том,  что
вовсе не  возникали  какие-либо эпидемии.  В  моем случае, наверное, сыграла
свою  роль, кроме того, и моя дальневосточная закалка  как с детства,  так и
полученная в  период воинской службы там. Между прочим, как я узнал позднее,
Степан  Петрович - бывший штрафник, оставшийся в офицерских кадрах штрафбата
после   реабилитации.  Об  этом  почему-то  в  батальоне   не  принято  было
распространяться, хотя я знал несколько таких случаев  и с большим уважением
относился к этим офицерам.
     Пока я отсыпался в своей снежной берлоге, наши подразделения  выполнили
свою  задачу и даже сумели продвинуться к деревне, где и был введен в прорыв
стрелковый  полк.  Как мне потом рассказали, этот ввод был  обеспечен мощным
залпом  гвардейских  минометов,  именуемых "катюшами".  И  вот, то  ли  одно
подразделение    штрафников    успешнее   других   продвинулось   вперед   и
гвардейцам-минометчикам  не успели об этом сообщить, то ли в батарее "катюш"
кто-то ошибся  в  расчетах при подготовке  данных для стрельбы, но несколько
реактивных снарядов  взорвалось в непосредственной близости от штрафников. К
сожалению, при  этом не  обошлось  без  потерь среди  наших бойцов, но,  как
говорили  очевидцы  этого инцидента, всем стало  понятно,  почему  немцы так
панически боялись залпов "катюш".
     Здесь  я несколько  нарушу хронологию  своего повествования. К 50-летию
Победы в 1995 году Российское телевидение подготовило большую серию  передач
под  общим  названием "Моя  война".  Я  и моя  жена,  фронтовичка-медсестра,
прошедшая все последние  версты  войны со мной в штрафбате, волею судеб были
избраны участниками  этих передач и приглашены для съемок на  телевидение  в
Москву, так как авторы этой  серии были знакомы с  нашей военной  судьбой по
очерку Инны Руденко "Военно-полевой роман", напечатанному в "Комсомолке" еще
к 40-летию Победы.
     По итогам бесед с некоторыми участниками этих передач, от маршала Язова
до рядовых,  газета "Комсомольская правда" печатала обширные материалы об их
боевых буднях. Потрясающая правда о войне!
     Однако вернемся  в  февраль  1944  года. После ввода в бой  стрелкового
полка   наши  подразделения  были   отведены  в  расположение  батальона.  К
сожалению, дальнейшего  развития это наступление  не получило из-за упорного
сопротивления противника.
     О  широком форсировании памятной мне реки  Друть  мы  услышали только в
конце июня,  когда  началась операция "Багратион",  знаменовавшая  переход к
полному освобождению многострадальной Белоруссии от фашистской оккупации. Об
участии  нашего  батальона  в  этом  историческом  сражении  подробно  будет
рассказано ниже.
     А пока вернувшиеся из-за Друти и новое пополнение срочно погрузились на
поданные  автомобили  и  убыли  в  район  восточнее  города  Быхов.  Видимо,
предусматривалось  участие  штрафбата  в  расширении  плацдарма  и  на  этом
направлении  (это  были  только  наши  предположения,  так  как  официальной
информации на этот счет мы не имели).
     Несмотря на то что  было уже начало  марта, природа  разразилась  таким
мощным "снеговалом"  (снег  не падал,  а валил несколько дней), что  едва мы
прибыли в назначенный район,  как все  дороги и подъездные пути стали просто
непроходимыми, а не только непроезжими. И целую неделю мы были отрезаны даже
от своих  батальонных тылов. Как говаривали  наши остряки, погода тогда была
"диетической".  Почти  неделю  из-за  того  что  невозможно   было  подвезти
продовольствие, наш  суточный трехразовый рацион горячего питания состоял из
растопленного в  походных  кухнях  снега (вот в чем недостатка  не  было!) и
приготовленного  из него "бульона", который кроме  кипятка содержал довольно
редко  попадающиеся  жиринки  и какие-то  вкрапления от  американской свиной
тушенки (1 банка на роту!),  называемой  нами  тогда "Второй фронт". К этому
добавлялось   по   сухарю.  И   никакой  возможности  чем-то   сдобрить  это
"диетическое" блюдо.
     После  прекращения многодневного снегопада  и расчистки  дорог,  в  том
числе  и танками,  намечавшееся наступление, видимо, отменили,  и  нас снова
машинами отвезли, но уже не в Майское Буда-Кошелевского района, а в соседнее
село Городец.
     Уже  заканчивался период нашего пребывания в составе 3-й Армии генерала
Горбатова. Пожалуй, до самого конца  войны у  нас прочно  держалось приятное
впечатление от того,  каким душевным командующим он был. Поговаривали даже о
том,  что  он,  как  и  Рокоссовский,  потому  по-человечески  относились  к
штрафникам, что и сами были когда-то  несправедливо лишены свободы.  Ну, это
только догадки.
     Наверное, здесь  уместно привести одну то  ли  быль,  то  ли  легенду о
генерале Горбатове.
     Рассказывали, что после взятия Рогачева через уже разбитый
     и непрочный  лед Днепра  саперы  срочно  навели  для переправы войск  и
нетяжелой  техники  временный  деревянный мост. По своей ширине  он допускал
движение техники только в одну  сторону, и поэтому коменданту  переправы был
передан  приказ  Горбатова   пропускать  в   первую  очередь   автомобили  с
боеприпасами, продовольствием, артиллерию и другую легкую технику и только в
сторону фронта.
     Когда у переправы скопилось много машин,  идущих к передовой, на другом
берегу  собралось  тоже  немалое  их  количество,  в   том  числе  несколько
"виллисов". Комендант переправы, крепкий и рослый майор, выполняя приказ, не
пускал их  на  мост.  Ведь для  этого  нужно  было  остановить поток машин к
фронту.  Из  одного  "виллиса" вышел  генерал Горбатов и  потребовал  срочно
пропустить  его  машину. Майор, ссылаясь на приказ,  отказался  сделать это.
Разозлившись на непослушного коменданта, генерал вдруг огрел его своей, всем
известной, палкой.
     Реакция  майора  была  неординарной:   он  резко  повернулся  и  ударил
генерала, который, скорее от неожиданности, потерял равновесие и перевалился
через  невысокие  перильца  моста  в  снег.  Что  тут  началось!  Из  машины
командующего  и сопровождающих его  "виллисов" выскочили несколько офицеров.
Одни  бросились  поднимать генерала,  другие, выхватив  пистолеты,  схватили
майора и скрутили ему руки.
     Генерал, отряхиваясь от снега, подошел к майору, приказал отпустить его
и  велел принести свою флягу. Вся армия знала, что их Командующий вообще  ни
при  каких обстоятельствах не  пьет спиртного и даже не курит. Об этой своей
особенности Александр Васильевич  не  один раз  упоминает в своих  мемуарах.
Прочитав их, я  узнал, что это еще в юности он дал слово никогда не пить, не
курить и не сквернословить. И это слово  он  твердо держал.  Во время войны,
когда его упрекали  за некомпанейство, он говорил, что выпьет только в  День
Победы. И только тогда действительно  он позволил себе выпить рюмку красного
вина.  Поэтому  распоряжение принести "его флягу" вызвало у  наблюдавших эту
сцену не меньшее удивление, чем все, что этому предшествовало.
     Горбатов    лично   отвинтил   с   не    совсем   обыкновенной    фляги
крышку-стаканчик,  наполнил  его  водкой,  поднес  ошеломленному  майору  со
словами:  "Молодец,  майор!  Выпей, считай  это  за  мое извинение и  личную
награду. Скольких  дураков учил  и воспитывал  этой палкой,  первого  умного
встретил. Продолжай службу, а за настоящей наградой дело не станет".
     Необычная это легенда о генерале Горбатове, но так хотелось верить в ее
реальность. А  может, и  не  легенда  вовсе, может, все так  и  было? Ведь у
человека с доброй душой и поступки добрые.
     Что   же   касается  его   профессиональных  качеств  и  полководческих
способностей, не мне судить. Но вот что пишет о нем маршал Рокоссовский:
     Александр Васильевич Горбатов - человек интересный.  Смелый,  вдумчивый
военачальник, страстный  последователь  Суворова,  он выше  всего  в  боевых
действиях  ставил стремительность, внезапность, броски на большие расстояния
с  выходом  во  фланг  и  тыл  противнику.   Горбатов  и  в  быту  вел  себя
по-суворовски - отказывался от всяких удобств, питался из солдатского котла.
     Мне  кажется,  что  рейд  наших батальонов в тыл  немцам и  наши боевые
действия там подтверждают сказанное. Жаль, нам больше не приходилось воевать
под его началом.
     ...По  прибытии  в  Городец  мы еще  долгое  время  занимались  приемом
пополнения, формированием, вооружением и  сколачиванием  подразделений. Была
налажена боевая  подготовка, основной  целью было  обучить  бывших летчиков,
интендантов, артиллеристов и других специалистов воевать по-пехотному, а это
значит - совершать напряженные марши, переползать, окапываться, преодолевать
окопы  и  рвы,  а   также  вести   меткий  огонь  из  автоматов,  пулеметов,
противотанковых  ружей  и даже из трофейных "фауст-патронов".  Но,  пожалуй,
самым  трудным, особенно в психологическом плане, было преодоление  страха у
некоторых  обучаемых  перед  метанием  боевых гранат, особенно  гранат  Ф-1.
Убойная сила ее осколков  сохранялась до  200 метров, а  бросить этот ручной
снаряд даже тренированному человеку  под силу лишь метров на 50-60. Обучение
проходило   на   боевых   (не   учебных!)   гранатах,   которые   взрываются
по-настоящему!  Правда, метать их нужно было  из окопа. Но перебороть боязнь
удавалось не каждому и не сразу.
     Этот  период  формирования  и   обучения  продлился  до  середины  мая.
Естественно,  за  это время  завязались  более тесные  отношения  и связи  с
местным населением. Да и не только с местным.  Оказалось, что невдалеке  был
расположен аэродром,  а  около  него базировался  БАО (батальон аэродромного
обслуживания), основным солдатским составом которого были девчата.
     Помню,  в  один  теплый  весенний день вдруг на дороге, почти  в центре
села, прогремел  взрыв.  Как  оказалось, это оттаявшая земля  обнажила давно
установленную немецкую  противотанковую мину. И  на  нее  наступила  копытом
лошадь,  везущая целую повозку артиллерийских снарядов. Удивительно, как они
не сдетонировали,  а то бы  солдат-возничий  не отделался простым  ранением.
Конечно, этот взрыв вызвал переполох, но в резул