пожалуются кому-нибудь,
то у  него хватит власти  загнать их в штрафную  роту (девушки не знали, что
женщин в штрафные части не направляют). А это  уже было насилием и шантажом.
Приговор был  суров: десять  лет  лишения  свободы с заменой  тремя месяцами
штрафного батальона. И нам казалось это очень даже справедливым.
     Представляясь  мне о  прибытии во  взвод,  он, видя  мои  лейтенантские
звездочки на погонах, подчеркнуто, даже нагловато назвал себя "инженер-майор
Гехт". Пришлось  ему напомнить, что он лишен своего прежнего звания и  чтобы
вернуть его, нужно очень постараться. А  пока его воинское звание здесь, как
и у всех, кто попал в ШБ - "боец-переменник".
     На своем "военном совете"  с заместителями  и командирами  отделений мы
решили  направить   Гехта  в   отделение  Пузырея,  на  отдаленный  участок.
Предупредили его  о  том, чтобы всегда,  но прежде  всего  во время вечерних
немецких артналетов, он внимательно наблюдал за противником в своем секторе,
чтобы   не  допустить  его  приближения  к   линии  нашей  обороны  или  его
проникновения в окопы под прикрытием артогня. Особо отметили,  что фрицы уже
давно на нашем участке охотятся за "языком".
     Однако  в  первый  же вечер  Пузырей доложил мне,  что  Гехт  во  время
артналета ложился на  дно  окопа, закрывался с головой плащ-палаткой, за что
был бит заметившим это штрафником. Я приказал командиру отделения как-нибудь
убедительнее  проучить  этого "инженер-сексуала". И вскоре этого в очередной
раз   струсившего  Гехта  командир  отделения  и  еще  несколько  штрафников
приволокли ко мне в землянку.
     Я понимал,  что  мой  приказ  "проучить  убедительнее"  был выполнен  с
лихвой. Поэтому я приказал забрать у Гехта оружие (как  бы чего  он сдуру не
наделал), а  его  самого посадить  в  отдельный  окоп и  приставить  охрану.
Получилось что-то вроде гауптвахты.
     До утра  его,  дрожащего  от  страха  и пережитого,  продержали там,  а
назавтра я имел с ним продолжительную беседу,  от которой, честно говоря, не
получил никакого  удовлетворения (хотя  от  наглости  Гехта  не  осталось  и
следа).   Просто  мне  никогда  еще  не  приходилось  иметь  дело   с  таким
патологическим трусом. Командиру отделения я приказал вернуть ему оружие, но
на все время пребывания в батальоне установить за ним наблюдение.
     После этого случая Гехт перестал прятаться во время артобстрелов, и мне
показалось,  что  он переборол свою  трусость. Тогда  я вспомнил кого-то  из
классиков, говоривших, что первая,  даже ничтожная, победа  над собой -  это
уже хотя и маленький, но все-таки залог будущей стойкости. И я надеялся, что
уж  он  после этого  события,  если  не  будет ранен,  отбудет  все свои три
штрафных месяца полностью. Правда, этому моему предположению не суждено было
сбыться.
     Надо  отметить,  что в  этом,  сравнительно  длительном  оборонительном
периоде боевых  действий было хорошо налажено и снабжение, и  работа полевой
почты,  и всякого рода информация.  Нам  регулярно  доставлялись, хоть  и  в
небольшом  количестве,  даже  центральные газеты  "Правда", "Звездочка" (как
называли "Красную Звезду"), "Комсомолка" и другие, а письма даже из далекого
тыла приходили  (мне, например, от матери и  сестрички с Дальнего  Востока),
хотя иногда и со  значительной задержкой, но всегда надежно. Кстати, здесь я
получил от  родных письмо,  надолго поселившее в моей душе  горечь потери, о
том,  что  мой самый  старший  брат  Иван, на  которого я был очень похож  и
который был во всем примером для меня, погиб на фронте еще в 1943 году...
     Со  смешанным  чувством, в  котором все-таки было больше  радости,  чем
досады,  мы  встретили  известие  об  открытии,  наконец,  союзниками  давно
обещанного второго фронта. Три года  ждали - наконец дождались.  Если бы  не
двухлетние  отговорки  и  проволочки,  сколько  бы  жизней  наших  воинов  и
советских  людей, погибших на  оккупированных  территориях  и в концлагерях,
могло бы быть  сохранено! А теперь всем  было ясно, что наше  продвижение на
запад  стало  уверенным и необратимым, и для Советского Союза  такой  острой
необходимости  во втором  фронте, как  год-два  назад,  уже не  было.  Но...
"дареному коню в зубы не смотрят". И на том спасибо!
     Произошло это, как известно, 6  июня.  Тогда и  на фронте мы не забыли,
что это день рождения нашего великого Пушкина. Я, конечно,  помнил,  что это
еще и день рождения моей любимой, Риты, которая со своим госпиталем, где она
служила медсестрой, была на этом же, 1-м Белорусском, фронте. Письма  от нее
приходили быстро, значит, была  она где-то  недалеко.  Да мы  еще условились
обманывать военную цензуру  и  сообщали  друг другу места, откуда отправляли
письма.  Делали мы это так:  в письме сообщали, с  кем  встречались или кому
передаем  приветы и из  первых  букв  имен или  фамилий  составляли название
пункта дислокации. Например,  если я получаю приветы от "Сони, Лены,  Ухова,
Царева и Коли", значит, госпиталь находится  в Слуцке. И цензура  ни разу не
разгадала нашей хитрости.
     Интенсивно в  основе  своей работал  и  политаппарат,  особенно  в деле
информирования нас о событиях в стране и на фронте.
     С большим  интересом  читали мы  газеты и передаваемые  нам  рукописные
сводки "От Советского информбюро". До нас, хотя и с большой задержкой, дошло
известие о гибели генерала Ватутина, смертельно раненного под городом Сарны.
По  этим сведениям, ранен он  был группой  "бендеровцев", действующей по эту
сторону линии фронта. Тогда в этих районах бродили в лесах их банды и группы
других фашистских наймитов.  Совершенно  неожиданным, но от этого  не  менее
впечатляющим, было сообщение о том, что по улицам Москвы провели под конвоем
огромную массу немецких военнопленных генералов, офицеров и солдат.
     Приятно   и   радостно   было   узнать,   что   белорусские   партизаны
активизировали  свои действия на территории всей республики и наносили врагу
ощутимые удары.  Только  за одну ночь на  20  июня в ходе "рельсовой  войны"
партизаны   подорвали  40  тысяч  рельсов.  Как  признавал  позже  начальник
транспортного  управления  немецкой группы армий  "Центр"  полковник  Теске,
"молниеносно проведенные  крупные  операции белорусских партизан  вызвали  в
отдельных  местах полную остановку железнодорожного движения  на всех важных
коммуникациях".
     Великая  отечественная  война  Советского  Союза. 1941-1945 гг. Краткая
история. 1984.
     Примерно  в это же время мы узнали о геройской  гибели гвардии рядового
3-го Белорусского фронта Юрия Смирнова, зверски замученного  и  распятого на
двери блиндажа фашистами, так и не добившимися от него никаких сведений. Это
всколыхнуло нашу  ненависть  к  гитлеровцам  и  вызвало стихийные митинги  с
обещаниями  отомстить  за Юру.  В наших  глазах и сердцах  он был  таким  же
героем, как и Зоя Космодемьянская.
     Центральные газеты сообщали о начале наступательной операции  всех трех
Белорусских фронтов, получившей название "Багратион". Особенно приятным было
известие об освобождении Жлобина, в районе  которого наш батальон воевал еще
в декабре 1943-го. Тем  более что его освобождение произошло  в памятный для
меня день - 26 июня, когда я подорвался на мине.
     Маршал Победы, как его заслуженно  именуют теперь, Г. К. Жуков в  своей
книге "Воспоминания и размышления" констатирует:
     Для  обеспечения  операции  "Багратион" в войска надлежало направить до
400  тысяч тонн боеприпасов, 300 тысяч тонн  горюче-смазочных материалов, до
500   тонн  продовольствия...   Все  это   следовало  перевезти  с  большими
предосторожностями,  чтобы не раскрыть подготовку  к наступлению... Несмотря
на большие трудности, все было сделано в срок.
     А  маршал   Рокоссовский,   говоря   о  подготовке  этой   беспримерной
стратегической наступательной  операции, в своих мемуарах  "Солдатский долг"
писал:
     Наше  счастье, что в управлении тыла фронта у нас подобрались  опытные,
знающие  свое  дело  работники...  С  чувством  восхищения  и  благодарности
вспоминаю генералов... Н. К. Жилина -  интенданта Фронта, А. Г.  Чернякова -
начальника военных сообщений... Они и сотни, тысячи их подчиненных трудились
неутомимо.
     Привожу эту цитату  еще и в связи с тем, что  когда через  5  лет после
войны  я  поступил  на учебу  в  Военно-транспортную академию  в Ленинграде,
носившую  тогда  имя  Л.   М.  Кагановича,  начальником  этой  академии  был
генерал-лейтенант  Черняков   Александр  Георгиевич,  тот  самый,   что  был
начальником  военных сообщений у  Рокоссовского.  И там  я  узнал,  что  для
решения  проблем  срочного  и бесперебойного  пополнения  войск  фронта всем
необходимым  для  этой операции  Александр  Георгиевич,  в ведении  которого
находились и  все железные дороги в полосе фронта, принял решительные меры к
их восстановлению.  А поскольку к  тому времени возможным  было  подготовить
только одну колею,  то  чтобы  увеличить ее  пропускную  способность в одном
направлении - к фронту и избежать встречного обратного возвращения порожняка
в тыл,  генерал  Черняков принимает решение: освободившийся подвижной состав
на  станциях  выгрузки  загонять  в срочно  сооружаемые временные  рельсовые
тупики и даже сбрасывать уже пустые  вагоны с рельсов, чтобы освободить пути
для прибывающих поездов с грузами, идущих на фронт!
     Надо сказать, что наш Первый Белорусский фронт тогда имел протяженность
с  севера  на  юг около  900  километров. А против  него,  как  стало  потом
известно,  стояли 63 немецкие дивизии  и другие войска  общей численностью 1
млн  200  тыс. человек, 9500 орудий, 900 танков, 1350 самолетов. И, конечно,
нас  радовало, что на  нашем фронте в районе  Бобруйска  в конце  июня  были
окружены 5 пехотных  и одна танковая дивизии немцев и пленены более 20 тысяч
фашистских вояк. А вскоре примерно  столько  же солдат вермахта было взято в
плен  при  освобождении Минска. Тогда  же войска нашего  фронта освободили и
украинский  город  Ковель,  севернее которого все  еще  в  обороне стоял наш
батальон. Маршал Рокоссовский об этих событиях пишет так:
     Враг,  развязавший войну,  в полной  мере  ощутил  на себе  силу  наших
ударов. Ему теперь пришлось  испытать поражение  за поражением, и без всякой
надежды  на  более  или  менее  благоприятный  исход  войны...  Не  помогали
немецко-фашистскому командованию и замены одного генерала другим.
     Из данных  разведки нам  стало  известно, что неудачливого фельдмаршала
Буша, командовавшего группой армий  "Центр", заменил Модель. Среди  офицеров
штаба  ходила  поговорка: "Модель? Что ж, давай Моделя!"  Видимо, кто-то  из
товарищей  переиначил  крылатую  фразу Чапаева  из  знаменитого  кинофильма:
"Психическая, говоришь? Давай психическую!".
     По всем  признакам было  видно, что и  наш  оборонительный  этап боевых
действий  вскоре  тоже  должен  перейти  в  наступательный.  Да  и  судя  по
интенсивному  поступлению  все   новых  задач  по  выявлению  огневых  точек
противника, по  захвату "языков", чувствовалось приближение наступления и на
нашем  участке  фронта.  Уже  после  войны я  узнал,  какую роль сыграл  наш
Командующий  Фронтом, тогда  еще генерал  армии Рокоссовский, отстояв  перед
Ставкой и Сталиным свой замысел  операции "Багратион". А она вошла в историю
как битва за Белоруссию.
     Эта  операция,  начавшаяся  24   июня   1944  года,   стала  еще  одним
сокрушительным ударом по фашистской военной машине. Ведь здесь были окружены
100 тысяч отборных войск вермахта, а в целом  немцы потеряли  тут  более 350
тысяч своих головорезов. Эту битву по своему военно-стратегическому значению
уже после ее завершения  приравняли к победе под Сталинградом. Если там была
пленена армия Паулюса, то здесь была разгромлена  и  перестала  существовать
целая  группа  армий "Центр". И  это было  убедительное свидетельство  силы,
стойкости,  мужества  и решительности  не только  Красной Армии,  но и всего
советского народа.
     ...Наша  активность  по  выявлению  данных  о  противнике   была  самой
разнообразной. Например, был у  нас в роте, как  я  уже  говорил,  20-летний
старший лейтенант  Иван  Янин, кстати,  трижды отмеченный правительственными
наградами, но не имевший ни одного  ранения. Это  был человек  безграничной,
просто безумной храбрости. И вот для  того, чтобы вызвать огонь противника и
тем  самым  выявить  размещение  его  огневых  средств,  наш  Ванюша  цеплял
начищенные до блеска награды и имевшиеся у него в запасе золотые погоны (где
и как удалось ему их достать? У нас  у  всех были  только полевые, защитного
цвета),  поднимался  на бруствер окопа и в яркий,  солнечный день, не спеша,
прогуливался по нему на виду у немцев, фактически вызывая огонь на себя.
     Фрицы, думая, что это  какой-то большой чин (погоны на солнце блестели,
как   генеральские),   открывали   огонь,   часто    даже   минометный   или
артиллерийский,  а  наши  наблюдатели  засекали места,  откуда велся  огонь,
определяли  виды оружия и таким образом  собирали  материал  для составления
подробной схемы огневых точек вражеской обороны. И, как ни странно, ни  одна
пуля  не   трогала  этого  храбреца.  Он  был  как  заговоренный!  Погиб  он
значительно  позднее, так и не получив  ни одного ранения. Но об этом в свое
время.
     Иногда удавалось вызвать  огонь немцев и  намеренным поддразниванием их
пулеметчиков. Наши виртуозы  наловчились на пулеметах "выбивать" дроби, деля
пулеметную  очередь   на  серии   "та...та..та-тa-та".  И  на   5-6-й  серии
какой-нибудь  разозлившийся  фриц не  выдерживал и  запускал в нашу  сторону
длиннющую очередь. Как говорится, что и требовалось доказать!
     Чаще, чем  обычно, в эти дни наши окопы стали посещать  комбат Осипов и
начштаба Лозовой со своими  помощниками, а  также политработники. Кстати, за
мою  фронтовую  жизнь  и долгую армейскую  службу  я встретил немало смелых,
умных, ответственных и добросовестных работников партполитаппарата.
     В описываемый мною период чаще всех, почти  не вылезая из окопов, бывал
у нас майор Оленин, который сменил  погибшего под Рогачевом Желтова. И, надо
сказать, это была достойная замена. Был он таким  же смелым, не отрывался от
нас, агитировал своим личным примером.
     И  вообще, хорошо поставленная и умело проводимая в войсках политработа
всегда имела огромное значение и поднимала дух. Так и мы, офицеры командного
звена, вели свою политработу всеми воспитательными средствами: и беседами, и
личным примером, как коммунисты.
     В  это  время несколько  попыток разведроты дивизии захватить немецкого
"языка" оказались неудачными. Тогда  задача добыть пленного  была поставлена
нашему  батальону. Вначале была  идея  командира 38-й дивизии генерала Г. М.
Соловьева  провести  силами штрафбата или  хотя бы  одной его роты  разведку
боем. Однако  комбат нашел  другое  решение. Огневые  средства противника  в
основном уже были выявлены  ранее, а "языков" добыть решено было по-другому,
так  как  разведка  боем  могла  привести  к  ненужным   потерям,   особенно
нежелательным перед наступлением. (Жалел штрафников наш "батя"!)
     А вот что я прочел уже потом в книге генерала Горбатова:
     Такой способ разведки  я  ненавидел всеми  фибрами души - и  не  только
потому,  что батальоны  несут при  этом большие  потери,  но и  потому,  что
подобные  вылазки  настораживают  противника, побуждают его заранее  принять
меры против нашего возможного наступления.
     Генерал  упоминает  и  об  указаниях   маршала  Рокоссовского,  который
предупреждал, что для сохранения внезапности и экономии боеприпасов разведки
боем накануне наступления не предпринимать.
     Видимо, наш  комбат (к тому времени уже полковник) Осипов хорошо усвоил
"науку побеждать", которой так уверенно владели и Рокоссовский, и Горбатов.
     По  замыслу комбата, наша  1-я  рота  и подразделения роты ПТР, которой
тогда  командовал капитан Василий  Цигичко, на  участке, где  оборонялся мой
взвод,  должны были создать шумовую  "видимость" (если  можно так определить
задуманное) строительства моста  или переправы через реку. Особую инициативу
и активность в этом проявлял  плотно сбитый крепыш ниже среднего  роста Вася
Цигичко, отличавшийся удивительно  пухлыми губами и обладавший негромким, но
сочным басом. Болотистая местность и эти гиблые места, которые нашим войскам
предстояло  пройти с боями стремительно, почти  безостановочно, предполагали
необходимость строить хотя бы настилы или укладывать гати из жердей и бревен
даже для  легких орудий и  нетяжелых автомобилей.  Прикрывать  наши действия
было поручено соседней 2-й роте капитана Павла Тавлуя.
     С этой целью  на берег  притащили несколько бревен (благо часть лесного
завала уже была неопасна,  мин  там  не было)  и малыми саперными  лопатками
стали  по  ним  стучать,  имитируя  то  ли  обтесывание  бревен,  то  ли  их
сколачивание.  А  на  противоположном  берегу  в  прибрежных  кустах,  прямо
напротив этого места, организовали мощную засаду, хорошо замаскированную.
     В первую ночь "улова" не было. Зато во вторую, выдавшуюся светлой, наши
наблюдатели заметили группу  немцев,  ползком пробиравшихся  по  болотистому
берегу  к  месту "строительства". Тихо, без  шума, накрыла их  наша  засада.
Закололи штык-ножами от  СВТ (самозарядные  винтовки  Токарева) гитлеровцев,
сопротивлявшихся и пытавшихся подать сигнал своим. А троих с кляпами во рту,
связанными доставили на этот берег, а потом,  после беглого допроса, который
провел  мой   писарь-переводчик  Виноградов,  отправили  дальше  -  в   штаб
батальона.
     Сразу  три языка,  и  один  из них  офицер! И  пошел  на  8 штрафников,
участвовавших  в  засаде, материал  на полную досрочную реабилитацию (и тоже
без  "искупления  кровью") и на награждение, пусть  не  орденами,  а  только
медалями.
     После   удачного   захвата   вражеских   "языков",   чувствуя  какой-то
необычайный душевный подъем перед нашим переходом
     в наступление, я написал заявление о приеме в члены партии.
     В партию тогда принимали прежде всего воинов, отличившихся в боях. Быть
коммунистом  считалось не  столько  почетным, сколько  ответственным.  И  не
только за  себя, но и за  порученное  тебе дело, доверенных тебе людей  и за
выполнение боевых задач.
     Одна  привилегия была у  тех, кто  по-настоящему дорожил этим званием -
первым вставать в атаку, первым идти под пули врага.
     А заявления писали немногословные: "Хочу быть в первых рядах защитников
Родины..."
     Это  уже  потом,  значительно  позднее,  я  стал  отличать  коммунистов
реальных,  истинных  от тех,  кто вступал  в ВКП(б), а потом и в КПСС, чтобы
сделать карьеру или пролезть хоть и в небольшие (батальонные, полковые, а на
гражданке  - в районные), но руководящие партийные органы и более или  менее
высокие должности. Особенно  они  стали  наглеть,  эти  псевдокоммунисты, во
времена Брежнева - Горбачева,  но и там, на фронте часть их выделялась своей
неискренностью и лицемерием.
     Примеры этому многим из нас были видны уже тогда, разгадывали мы их без
особого труда,  и были они, эти люди, откровенно  чужеродными в среде боевых
офицеров, над  ними открыто  подтрунивали, их сторонились,  но с них - как с
гуся вода. Хотя кандидатом в члены ВКП(б) я был с осени 1943 года, но только
теперь,  когда  мне  присвоили очередное  воинское звание, а  на  моей груди
красовался боевой  орден,  я  решил,  что мне  не  стыдно  вступать в  члены
большевистской партии. И даже спустя очень много лет после тех огненных дней
и ночей, я и теперь, в начале XXI века, горжусь тем, что именно тогда, перед
решительными  боями,  за один день  до  перехода в наступление в политотделе
38-й   Гвардейской   Лозовской  стрелковой  дивизии  мне  вручили  новенький
партбилет.  Это было  для  меня  равноценно самой  высокой правительственной
награде.
     Партия тогда  для  всех  нас был