Люся  Пегова.  Все  девушки
молоденькие, с морозца румяные, возбужденные!
     Я уже раньше говорил, что всем в батальоне выдавал Риту за свою жену, к
которой  и отлучался  недавно.  Поэтому,  наверное, никто, кроме  меня  и не
удивился ее появлению здесь. А я этому рад был безгранично.
     Набежали друзья и решили "сыграть"  фронтовую свадьбу, так  как, по  их
мнению,  наши  существующие де-факто  супружеские  отношения нужно  освятить
свадебным обрядом.
     Я  волновался, не зная как воспримет  это  предложение  Рита,  но  она,
переглянувшись  с девчонками,  согласилась. Николай умело  освежевал  зайца,
разделал его и принялся готовить заячье рагу с неимоверным количеством  лука
и свиным салом. Блюдо это получилось отменным, хотя настоящего рагу из зайца
никто из нас не пробовал ранее.
     Весть о  нашей свадьбе  молниеносно  облетела моих  друзей, и  все  они
собрались  в  нашей комнате "военного  совета".  Пришли  и  Филипп  Киселев,
начальник штаба, и замкомбата  Матвиенко Иван, мой бывший  ротный, и Филатов
Алексей,  которого,   несмотря  на  примерно  десятилетнее  превосходство  в
возрасте  многие из  нас  почему-то называли  просто Алешей  (наверное,  его
общительный и веселый характер, его подвижность и моложавость  были причиной
этого). Быстро собрали все  необходимое для пиршества, каждый что-то принес:
кто  сэкономленный  офицерский  доппаек,  кто  где-то  раздобытые соления  и
копчения, Валера  Семыкин каким-то образом добыл у  Зельцера  огромный кусок
американского  сливочного  масла.   Появилась  и  фирменная  польская  водка
"Монополька",  и  даже  бутылки  с  каким-то  "заморским"  трофейным  вином,
придержанным, наверное, для особых случаев.
     Я  все поглядывал на Риту, а она, заметно смущаясь, легко знакомилась с
моими друзьями и давала понять, что готова  играть роль невесты. Тогда  я  и
пришел к выводу, что ее первое замужество, о котором она мне писала, для нее
- неприятное прошлое и  сегодня она по-настоящему станет моей женой. Видимо,
и Екатерина Николаевна, ее мама,  уже благословила нас на этот ответственный
шаг.
     Веселая  и  волнующая  получилась  свадьба.  И  с  аккордеонами,  и   с
патефоном, среди  пластинок к  которому я особенно берег "Рио-Риту", "Брызги
шампанского" и "Амурские волны", так напоминавшие мне танцплощадку в Алкино.
И танцевали  мы в этой,  ставшей теперь уже тесной,  комнатушке  пана  Круля
(кстати, к сороковой годовщине Победы в "Известиях" за  14  января 1985 года
были  напечатаны воспоминания Риты об  этом событии под названием "Фронтовая
свадьба"). Девчата,  Люся и Зоя, засобирались, объясняя это тем, что обязаны
вернуться к указанному сроку
     в свой ансамбль. Никакие доводы о том, что уже ночь, не действовали.
     Между прочим, Жора Ражев, весьма любвеобильный  парень, наш "Дон Жуан",
как говорится, уже "положил глаз" на Зоечку Фарвазову и был страшно огорчен,
когда  она не ответила  ему взаимностью.  И  не боялись эти  щупленькие,  но
смелые девчонки безлунной ночью идти через лес к  шоссе, ловить там попутную
машину, хотя тогда многие не без оснований побаивались провокаций со стороны
Армии Крайовой, так бесславно провалившей Варшавское восстание.
     Жора  Ражев, наверное,  обидевшись на  Зою, сослался  на свою  недавнюю
контузию  (что  не  мешало, однако,  не отставать от других в винно-водочном
интересе), не  проявил инициативы проводить девушек. Эту миссию взял на себя
другой Жора - Сергеев, молчаливый, надежный.  Он и проводил девчат до шоссе,
остановил попутную машину, которая как раз шла  в Седлец,  куда и нужно было
добраться девчонкам.
     Между прочим, уже в 1984 году Жора Ражев, которого в числе многих своих
фронтовых друзей я разыскал, написал нам с Ритой в первом же письме:
     "Дорогие Саша и Рита! Большое вам спасибо за то, что  умеете добиваться
поставленной цели и разыскали так много фронтовых друзей.
     Да, это я, Жора Ражев, бывший твой, Саша, комвзвода в
     8 ОШБ! Вас, конечно же, хорошо, даже отлично помню. И твою перевязанную
голову после ранения  на Одере, а также кобуру с пистолетом, свисавшую почти
до колен  - только у тебя одного во всем батальоне! А Риту - по той польской
избушке, в  которой вы стали близкими.  Конечно, помню  также  бегство  моей
знакомой..."
     С Жорой Ражевым  приключались и другие истории, связанные и с любовью к
"слабому  полу",  и со  слабостью  к  спиртному.  Такой  уж  он  был  у  нас
"особенный".
     А  что касается  "кобуры, свисавшей почти до колен", то  все  мы,  и не
только молодые, были  немного франтоватыми, модничали, как могли  и  как нам
дозволялось и обстановкой, и начальством.  Пистолет тогда я носил по  совету
некоторых моряков-штрафников "по-флотски" и был убежден, что так удобнее и в
бою.
     Даже  наш  казавшийся  всем  нам  тогда  пожилым, комбат Батурин  и его
сравнительно молодой замполит Казаков тоже "модничали":  вместо шапок-ушанок
носили "кубанки" с красным, "генеральским", верхом.
     Ну, и мы, молодые, глядя на них,  почти поголовно перешли на "кубанки",
благо для их пошива находились и умельцы из штрафников, и материал.
     А  между тем  "свадебный  пир" наш закончился.  Все  быстро  разошлись,
стремясь поскорее оставить  молодых наедине. Пока мы веселились, Николай уже
приготовил нам  "супружеское  ложе",  искренне  считая,  как  и  многие  мои
друзья-офицеры, что мы фактически уже давно муж и жена.  А  я  был в  полной
уверенности, что не  первый мужчина  в ее жизни (ведь, с ее слов, у  нее уже
был  ребенок), но  зато  стану сегодня новым, настоящим ее мужем. Каково  же
было  мое  потрясение, когда я понял, что  не было у нее  ни замужества,  ни
ребенка!
     И  будто в ознаменование этого счастливого  события в нашей жизни новый
командующий   фронтом   маршал   Жуков,   только   что   сменивший   маршала
Рокоссовского,  18 декабря подписал приказ о присвоении мне воинского звания
"капитан".  А  мне только месяц тому  назад  исполнился 21 год. Но  день  14
декабря   1944  года  стал  праздником  образования   нашей  семьи,  которой
предстояло счастливо просуществовать  ровно 52 года. День  в день. Случилось
так, что именно 14 декабря, но уже 1996 года, после трех инфарктов моей Риты
не стало. У нас уже было два сына, четверо внучат и прелестная правнучка...
     Война   догнала   мою   боевую   подругу,   фронтовую  сестру   Великой
Отечественной уже спустя более 50 лет после Победы, как догнала она и многих
моих  фронтовых  друзей.  К  тому   времени  мы  потеряли  более  десяти  из
разысканных мною однополчан.
     А тогда,  в 44-м, Победа была  еще впереди, и никто  на фронте не знал,
доживет ли до нее, хотя надеялись на это все. В де-
     кабре 1944 года еще впереди были и скованная льдом Висла,
     и польская столица Варшава, и вся зависленская Польша. Еще далеко  было
до  форсирования Одера и  битвы  за Берлин.  И вот тогда, сразу  после нашей
фронтовой свадьбы я написал Рите
     почти пророческие стихи:

     Не волнуйся, дорогая!
     Нас ничто не разлучит с тобой.
     И весной, в начале мая,
     Прогремит Салют Победы над Землей!

     Как  мне  потом было  радостно, что  День Великой Победы  пришел именно
весной, и именно в начале мая!
     Но это все  было потом. А тогда, утром 15  декабря, Рита засобиралась в
свой  самодеятельный  ансамбль.  Волновалась,   что  ее,  ведущей  солистки,
отсутствие может осложнить первые концерты, хотя она и  не  знала, когда они
будут.  Я  уговорил мою жену  (с какой гордостью и радостью я произносил это
благословенное  слово!)  немного  подождать,  чтобы   сходить   к   комбату,
представить  ее  своему  начальству  и  попросить  "зарегистрировать"  брак:
заверить печатью соответствующие записи в моем лейтенантском удостоверении и
в ее красноармейской книжке.
     Когда мы пришли к штабу, Филипп Киселев, начштаба, узнав  о цели нашего
визита, сказал мне, что это сделал бы он сам, но комбат держит печать у себя
(не  доверяет  даже  начальнику  штаба  вопреки  обычно  принятому  в  армии
порядку), и пошел доложить о нашей просьбе.
     Через несколько минут из приоткрытой двери показался круглый, выпуклый,
как колобок, живот Батурина, а за ним и он сам.
     Как  мне  показалось,  окинул  он  каким-то  брезгливым  взглядом  нас,
вытянувшихся перед ним с приложенными  к головным уборам  руками  в воинском
приветствии, и вместо поздравления отрубил:  "Здесь  не ЗАГС. Регистрировать
свои отношения,  если  они серьезные, будете  после  войны".  Уже повернулся
уходить и через плечо добавил: "Если уцелеете".
     Мне стало  не  по себе.  Конечно,  на фронте,  да и  вообще в армии, на
строгость  не  жалуются,  да  и  не  обижаются.  Однако нарочитая  грубость,
пренебрежительное  отношение  к  подчиненным  зачастую  ранит  больнее,  чем
вражеская пуля.  Требовательность,  а  в отдельных  случаях даже  жесткость,
нужны  в армии, а тем более - на  фронте. Но  это было явление не из  такого
ряда.    Скорее,   это   элементарное   чиновничье   хамство,   обыкновенное
бескультурье. Но  вытерпел, ничего  не поделаешь.  Фронтовая субординация! С
обеспокоенностью  посмотрел  на  Риту  -  и  удивился!  У  нее все  такое же
счастливое лицо,  все такие же искрящиеся глаза и не  сходящая с губ улыбка.
Не удержался, при всех поцеловал ее в  эти милые  губы и  подумал, какая она
сильная, как с ней будет легко в сложных жизненных ситуациях!
     Филя  Киселев, заместители комбата  Матвиенко  и  Филатов обнимали  нас
обоих,  пожимали нам  руки, а Валера Семыкин, вдруг тоже  оказавшийся здесь,
сказал что-то  вроде: "Ну, котята,  мир  вам и  любовь на долгие годы  после
Победы!"  и расцеловал  обоих.  "Котятами" он нас называл и в письмах  после
войны.
     Спасибо вам, дорогие друзья боевые! Ваши слова  от добрых  ваших сердец
скрасили  дурные впечатления от беспардонности Батурина, сбавили горечь моей
обиды на него. Эти ваши слова были с нами всегда, везде, всю нашу жизнь, уже
не только длинную фронтовую, а и долгую, более полувека, послевоенную.
     После  этого неприятного случая  с  комбатом заскочили мы на  минуту  в
избушку, ставшую нашим свадебным дворцом, захватили вещмешок, в котором были
необходимые "театральные" атрибуты и кое-какие личные вещи, и побежали через
лес к шоссе, чтобы воспользоваться попутной машиной до Седлеца.
     Двоякое  чувство испытывал  я:  мне хотелось быстрее отправить ее (ведь
солдат  она!),  чтобы не  навлечь  гнев ее  начальства  за опоздание, но еще
больше хотелось хоть лишнюю минутку побыть вместе.
     Но  всему свое  время,  и  через несколько  минут  Рита  уже из  кузова
улетающего грузовичка прощально махала мне платочком.
     Возвратился  домой во владения  пана  Круля, а  мой  ординарец  Николай
собирает  наши  вещички,  патефон  с  пластинками  и  докладывает,  что  нас
переводят в  рядом  расположенную деревушку, тоже Буду, но  уже Куминьску, и
что  это приказ комбата. Не сразу понял я, чем это  перемещение вызвано,  но
приказ  есть  приказ.  Оказалось,  комбату  просто было удобнее,  когда  все
командиры  рот находились поблизости друг от друга,  хотя формируемые взводы
оставались на  прежних местах. Это показалось ему целесообразным потому, что
меньше  придется  гонять посыльных.  Да  и контролировать  нас,  ротных, ему
самому легче будет. И то верно.
     Хотя  и  стала  мне  очень  дорогой  та  избушка в  Буде Пшитоцкой,  но
расставался  я  с  не  очень-то  гостеприимным  паном  Крулем   без  особого
сожаления.
     На новом месте меня разместили в многоквартирном доме у пожилой польки,
отличавшейся  какой-то особой чистоплотностью.  За порядком в доме ревниво и
тщательно следила  ее  17-летняя  дочь  Стефа. Это  была  румяная,  кровь  с
молоком, пухлощекая, красивая девушка.
     Когда я  созвал  на  короткое  совещание своих командиров  взводов,  то
заметил, что уж очень неравнодушно следил за ней мой Жора Ражев. И почти все
время  нашего пребывания там  он искал любой  повод,  чтобы появиться в этом
доме  и уговорить  Стефу хотя  бы  на вечернюю прогулку. Стефа была девочкой
строгих правил и все  внимание уделяла только мне как основному постояльцу и
старшему начальнику среди других офицеров. Она даже связала теплые варежки и
подарила их мне через Риту в очередной ее приезд.
     А Жора, не дождавшись благосклонности совсем юной и весьма симпатичной,
но воспитанной в  строгой морали девушки,  обратил свое внимание  на русскую
репатриантку (так  называли женщин, возвращавшихся на родину после немецкого
рабства или лагерей).  Она была исхудавшей, непривлекательной внешне, да еще
и  беременной. И когда я узнал, что она уже  второй  день живет у Георгия, я
только спросил,  уверен ли он в своей медицинской безопасности и  не смущает
ли его  то, от кого она беременна. Тот с обидой в голосе дал мне понять, что
"сытый голодного не разумеет". А Жора был старше меня на три года. Больше на
эту  тему я с ним разговоров не заводил, хотя поводы для этого были и потом.
Понимал я,  что выступать судьей в этом щепетильном деле уже не  имею права.
И,  честно говоря, не жалел об утрате этого  права, взамен которого приобрел
великое счастье большой любви.
     Через некоторое время в батальоне неожиданно  появились верховые лошади
и  по  указанию  комбата  Батурина,  видно,  свои  основные  армейские  годы
проведшего в кавалерии, мы стали осваивать способы верховой езды.
     Нелегко мне давалась эта наука. Но упорство приносило свои плоды.
     Вскоре, незадолго до Нового,  1945, года, Рите снова удалось  вырваться
ко мне в "отпуск" на денек-другой. Узнав, что у меня теперь есть собственный
"транспорт", она запросилась проехать на нем.
     Я,  основываясь  на  собственном,  далеко  не  сладком  опыте,  пытался
отговорить ее от этого рискованного эксперимента, но, увидев ее загоревшиеся
глаза,  все  же  уступил,  дав ей  кое-какие советы  исходя  из  собственной
практики.  Главное  мое  предупреждение   было  в  том,   чтобы   сдерживать
норовистого коня, не давая переходить на его любимый галоп.
     У меня аж сердце зашлось,  когда после первых же шагов лошадь помчалась
бешеным галопом. Мои попытки окликнуть всадницу оказались  бесполезны, и она
умчалась далеко, даже исчезнув из вида за недалекой рощей.
     Прошло, наверное,  минут  15, показавшихся мне вечностью, как появилась
моя амазонка, скачущая во весь опор к месту старта.
     И  надо  же,  метрах  в  трех-пяти  конь встал как вкопанный,  а  Рита,
раскрасневшаяся,  с  растрепанной  прической,  выбившимися  из-под  шапки  и
развевающимися по  ветру волосами,  счастливая,  не  очень  ловко,  но резво
спрыгнула на землю, и я едва успел ее подхватить.
     Восторгам ее не было конца, и на мой вопрос, как чувствовала она себя в
седле, не болит ли у  нее  что-нибудь,  ответила:  "Что  ты,  это  было  так
здорово!"  Может, подумал  я, она не только  в балетной школе училась,  но и
брала уроки верховой езды?  На это предположение  она ответила, что вообще в
седле  была  впервые.  Мое  удивление  было,  наверное,  таким  искренним  и
неподдельным, что Рита сказала, будто всегда мечтала быть наездницей, и это,
может быть, и помогло ей адаптироваться в этой роли.
     Это потом мне пришла мысль о ее каком-то особом отношении к животным, а
вернее - их к ней. И вот почему. Я всегда замечал, что к Рите часто необычно
льнут  животные.  Даже  домашняя  кошка  всегда  была  рядом   с  ней,  хотя
длинношерстные, сибирские вообще, вроде бы, не любят ласк.
     А  как-то уже в 70-х годах мы отдыхали в Пятигорском военном санатории.
Естественно,  захотели   навестить   место   дуэли   и  первого  захоронения
Лермонтова. Когда мы стояли у ограды его могилы, вдруг увидели спускающегося
со стороны горы Машук молодого оленя. Мы притаились, боясь спугнуть его. Но,
надо же, он шел прямо на нас и подошел именно к Рите, ничуть ее не опасаясь.
Я даже успел сделать несколько снимков, хранящихся у  меня  до сих пор,  как
подтверждение и этой удивительной встречи, и моих догадок о том, что и тогда
конь мой  как-то по-особенному бережно нес на себе эту  необычную  всадницу,
хотя и галопом!..
     Хозяйка дома,  в котором  я  квартировал, и ее прелестная  дочь оказали
Рите очень теплый прием,  думаю,  просто как жене советского капитана. Они и
именовали ее не иначе, как "пани Капитана".
     Когда Рита собралась уезжать, я снова проводил ее до шоссе.
     Это был конец декабря 1944 года, и до наступления на  Варшаву, которого
мы ожидали  со  дня на день, Рита еще раз, уже  в январе, навестила меня. Ее
мама, Екатерина Николаевна, была в госпитале авторитетным врачом,  с которой
считались  и  коллеги,  и   начальник  госпиталя.  Да  и   Рита  сама  своим
самоотверженным служением  медицинскому делу на  войне и  милосердием своим,
проявленным  к раненым,  тоже  заслуживала  хорошего  отношения  со  стороны
руководства госпиталя.  Наверное,  поэтому стали возможны  эти краткосрочные
отпуска. К тому же в этот период затишья в боевых действиях фронта госпиталь
работал  спокойно,  размеренно,  без  авралов.   А  нашу  фронтовую  свадьбу
восприняли в госпитале серьезно, без скептицизма.
     С последнего, январского, визита Риты ко  мне, в Буду Куминьску, прошло
совсем немного времени, как батальон пошел в наступление  на  Варшаву, и уже
там,  перед выходом  на границу с Германией, мне удалось  перевести  Риту из
госпиталя к  себе, в наш штрафной батальон,  но уже в  батальонный медпункт,
обеспечивающий оказание помощи раненым непосредственно на поле боя...
     А теперь вернемся немного назад...

ГЛАВА 9
     Политпрокламатор. Подготовка к боям. Освобождение Варшавы. Банк. Кутно,
"Потомок фрица". Свадебное путешествие в штрафбат. Германия, месть танкиста.
Штаргард, Альтдамм. Герой
     Ястребков. Боевое крещение Риты. Приезд
     Рокоссовского. Бросок на юг
     "Ну  и  везунчик  ты,  Шурка!"  -  вспомнились  мне  слова деда  моего,
сибиряка,  чалдона, Данилы Леонтьевича Карелина, когда мне удалось в этот же
день из Лохува  счастливо добраться  попутными машинами до  места на  шоссе,
откуда рукой подать до указанных мне на карте комбатом польских деревушек.
     Да  и сам  дед мой тоже был "везунчиком", когда он, по его рассказам, в
молодости хаживал на медведя с рогатиной и, кажется, раз 18 весьма удачливо.
Да,  помню,  и  сам видел  его  удачливость, когда я  на  время своих зимних
каникул,  классе  в  3-м  или  в  4-м,  приезжал  к  нему  в таежный поселок
Сагды-Биру  (недалеко  от  Биробиджана).  Тогда после  трехдневной  охоты  в
дальневосточной тайге он вдруг  прибежал  домой,  срочно запряг в  сани свою
лошаденку и уехал снова в тайгу, а назавтра  привез  лежавшего  во всю длину
саней  убитого  тигра, хвост которого  волочился  по  снежной  колее.  Тогда
впервые  я увидел настоящего тигра. Так что "везунчиком" я  был, наверное, в
своего деда.
     Еще засветло я добрался до этих польских  деревушек и без  труда  нашел
штаб батальона.
     Разыскал  вначале  начштаба Филю Киселева,  а узнав  у него, где сейчас
Батурин-комбат, направился  к нему с докладом, радуясь, что успел  вовремя и
что не придется искать оправданий за опоздание.
     Как произошла наша  встреча, я уже рассказывал  в  предыдущей  главе. А
здесь,  в  этих   деревушках,  наши  дни  были   загружены  и  освобождением
отвоевавшихся штрафников, и формированием новых подразделений. Много времени
уходило  на написание подробнейших  боевых  характеристик или  переписывание
тех,  которые  казались   комбату   или  его   замполиту   майору   Казакову
неубедительными, или, по их выражению, завышенными.
     Формирование же новых подразделений здесь  происходило тоже  по-новому.
Чтобы  комсостав  рот, взводов и других подразделений батальона "не скучал",
комбат приказал новых штрафников  принимать во  всех ротах,  формировать все
штатные взводы, хотя и весьма малочисленные,  а затем  уже вместе сводить их
под  командованием  того