Масленникова  и  много   других  знаменитостей.  С  некоторыми  из  них  мне
посчастливилось общаться.
     Как-то раз недели за две до  Нового года комбат Мильштейн спросил меня,
что  я медлю с  переездом моей  семьи ко  мне.  Он будто  угадал  мои мысли,
крутившиеся в последнее время в голове. Через два дня я уже ехал за Ритой  и
Сереженькой, а еще через несколько дней мы были в Лейпциге.
     Госпиталь, в котором оставалась мама Риты,  подлежал расформированию, а
все  врачи - демобилизации. У нас с Екатериной Николаевной  был  уговор, что
после  увольнения она  приедет  к нам в  Лейпциг. И уже  в  марте 1946 года,
уволившись в запас, она приехала.
     Первые  впечатления   их,  коренных   ленинградцев,  о  Лейпциге,  были
восторженные: он им напомнил  родной  Ленинград и разнообразием  архитектуры
старинных, XVI - XVIII  веков,  зданий и обилием церквей, построенных еще  в
средние  века,  а  также  множеством  скульптурных  композиций  у  фонтанов,
ажурными решетками мостов  и мостиков через  каналы  и речушки,  правда,  не
таких и  не  в  таком количестве,  как в городе  на  Неве,  в  котором,  как
известно, 333 не  похожих друг  на друга моста  через  Неву,  Невку,  Мойку,
Фонтанку и многочисленные  каналы. И даже отсутствие такой большой реки, как
Нева, не уменьшало сходства.
     Да  и  музеев в городе было  немало.  Особенно  интересными  были музей
изобразительных  искусств  и  музей  "Книги  и  письменности",  при  котором
находилась образцовая  типография, где  печаталось  ныне все необходимое  на
русском языке.  Особый  интерес у русского контингента  всей группы  войск и
многочисленных экскурсантов  вызывало  помещение,  в  котором  в  1933  году
проходил исторический процесс - фашистское судилище над известным болгарским
коммунистом,  ложно  обвиненным  в поджоге рейхстага  - Георгием Димитровым,
который своим пламенным выступлением на суде разоблачил фашизм.
     Не  меньшей популярностью пользовалась и еще одна достопримечательность
Лейпцига  -  музей-памятник  "Битва  народов",  построенный  в честь  победы
русских  войск  в  1813  году  над  Наполеоном и  возведенный  рядом  с  ним
православный храм, в котором уже  в наше время проводили церковные  службы и
обряды русские священнослужители.
     В общем, осваивались  мы постепенно  и  с интересным городом  Лейпцигом
(так напоминавшим моим ленинградкам их родной город), и с его окрестностями.
     Каким-то образом меня разыскали мои  боевые друзья, провожавшие нас  на
Силезском  вокзале Берлина. Вначале нас  навестил  Вася Цигичко,  работавший
военным  комендантом небольшого городка под Дрезденом и  вскоре  уезжавший в
Союз по замене, а затем добрался до нас и Валера Семыкин, который работал  в
городе Галле, недалеко от  Лейпцига, военпредом на одном из военных заводов,
который по репарациям подлежал вывозу в СССР. Бывали и мы с Ритой в гостях у
Валерия, пока этот завод не был весь вывезен.
     Ах, какие это были сердечные встречи, сколько  было в них  искренности,
братских чувств! Ведь фронт всех нас сроднил. Вот совсем  недавно получил  я
письмо от  Валерия, в котором о  наших военных годах он  написал: "Один  8-й
чего стоит!"
     Примерно  через  год  моей  работы  в батальоне  охраны меня перевели с
повышением на  должность  старшего офицера по  оперативно-строевым  вопросам
городской  комендатуры, в  непосредственное подчинение  военного  коменданта
города полковника Борисова Владимира  Алексеевича (если я правильно вспомнил
его имя и отчество).
     Мне было  предложено и  новое  жилье,  поближе к комендатуре  - богатый
особняк по улице  Монтбештрассе, 24  (запомнил  же!),  принадлежавший  ранее
какому-то  крупному  промышленнику-нацисту,  сбежавшему  на  Запад. За  мной
закрепили и служебный автомобиль "Опель-супер-6" с водителем.  Одной из моих
новых обязанностей  стала встреча и сопровождение по городу именитых  гостей
Лейпцига. О некоторых из этих гостей я расскажу чуть позже.
     Поскольку моим начальником теперь был сам комендант города, мне хочется
несколько  подробнее  остановиться  на  своих  впечатлениях  об  этом весьма
неординарном человеке  - полковнике Борисове  Владимире Алексеевиче (?).  Не
знаю,  достоверны  ли  были слухи о том,  что он - бывший армейский комиссар
1-го  ранга,  который за неудачу  войск в  боях  под  Керчью  был  будто  бы
разжалован до младшего  офицера и за  время войны снова дорос до полковника.
Но  это  был очень  внимательный,  справедливый и доброжелательный командир,
пользующийся огромным уважением  всех, кому  довелось  здесь служить  в  его
подчинении. То ли он вообще по характеру был мягок в обращении, в том  числе
и  со  своими  подчиненными,  то  ли  эта  черная  полоса  в  его  биографии
сформировала в  нем такие  качества,  но  он  выгодно  отличался  от  многих
начальников, с которыми мне приходилось за долгие годы армейской жизни иметь
служебные отношения. Он знал поименно почти всех офицеров комендатуры города
и районов (а всего
     их в городе было шесть), много внимания уделял  деятельности командного
состава батальона охраны (может, поэтому он перевел в  свое непосредственное
подчинение меня, двадцатитрехлетнего майора).
     Летом 1947  года  его срочно  отозвали в Москву.  И,  как оказалось, он
снова  за  какие-то  дела  или  слова (а может  быть,  это  было продолжение
Керченского  дела) был  осужден и сослан в лагеря  на какой-то большой срок.
Машина репрессий продолжала работать...
     Не прошло и месяца, как меня почему-то вдруг приказом по округу Лейпциг
перевели   во   второразрядную   комендатуру  небольшого   городка   Дебельн
(предполагаемую причину этого события я изложу в  той части, где пойдет речь
о военном коменданте округа Лейпциг).
     Оказавшись в начале 1948 года по замене  в Московском военном округе, я
разыскал семью Владимира Алексеевича Борисова, и его жена, помнившая меня по
Лейпцигу, рассказала,  что он  снова  лишен  звания  и где-то  в ссылке  его
устроили писарем при лагерном начальстве. Она раз в полгода навещает  его  и
скоро  поедет  снова.  А  поскольку он  просил  привезти  ему хоть  какое-то
количество  карандашей,  ручек  с  перьями  и чернил,  стиральных резинок  и
школьных линеек, то  я помотался по Москве, чтобы все  это достать,  добавил
что мог  из своих немецких "трофеев", вывезенных для своего  уже двухлетнего
сына, и передал ей. После очередной  поездки к мужу  она рассказала мне, как
был  рад  дважды разжалованный офицер этим канцтоварам. Как сложилась дальше
судьба бывшего армейского комиссара, бывшего полковника, военного коменданта
одного  из  крупнейших городов поверженной Германии,  мне,  к  сожалению, не
известно.
     А  в  комендатуре Лейпцига после отзыва  полковника Борисова  произошли
заметные  изменения.  Комендантом  стал полковник Пинчук,  на мое место  был
назначен  майор  Гольдин  (друг комбата  Мильштейна), поменялось большинство
военных  комендантов  районов города.  Какое  это  отношение имело  к судьбе
Борисова,  не  знаю, но мне казалось,  что первопричиной этих изменений  был
Военный  комендант округа  Лейпциг полковник Иван Литвин  (отчества его я не
помню).
     Был полковник Литвин каким-то странным. Только два примера.
     Вызвал он однажды на  совещание комендантов  районов города  и комбата,
которого  на время отпуска замещал я. И не помню  уже, почему у меня не было
времени  переодеться  в форму для строя (брюки в сапоги) и я прибыл в брюках
навыпуск.  Да еще  угораздило меня сесть  в первом  ряду.  Совещание  Литвин
проводил в клубном помещении, на сцене которого стоял большой стол, накрытый
красным сукном, а на заднем плане красовался портрет Сталина во весь рост.
     Заметив,  что  я прибыл "не  по форме", Литвин стал  меня отчитывать не
стесняясь  в выражениях. Что я  не военный вовсе, раз  не ношу сапоги, и что
вообще  такие  штаны носят только  дураки, и  т.п. Мне стало интересно,  чем
закончит он эти свои  излияния,  если обратит  внимание на  стоящий  за  его
спиной портрет Сталина,  где тот изображен  в  кителе и...  брюках навыпуск,
хотя раньше  чаще всего  мы видели  изображения Сталина именно  в сапогах. И
тогда я  стал упорно смотреть не "в  глаза начальству", а мимо,  на  портрет
Генералиссимуса.  В  конце  концов полковник  проследил  за  моим  взглядом,
внезапно  резко  оборвал  свое  затянувшееся   морализование  и  со  злостью
скомандовал мне "Садитесь!".
     Возненавидел  он меня люто.  И  даже  когда  поступило распоряжение для
передачи   Польскому   правительству  списков   офицеров,  участвовавших   в
освобождении  Варшавы  и других польских городов, для награждения  польскими
орденами, моя фамилия была вычеркнута лично Литвиновым. Так он отомстил мне,
лишив  таким  образом меня  польского ордена  "Виртути Милитари", коим  были
награждены многие.
     Видимо, с комендантом города Борисовым у него были сложные отношения, и
как бы не с его подачи отозвали Владимира Алексеевича и упекли в ссылку, так
как Литвин сразу  же  начал  расчищать "гнездо  врага народа".  Вот под  его
горячую руку попал и я, назначенный тоже "в ссылку" с фактическим понижением
в должности. Но  это  все случилось уже в  середине 1947  года. А до  того я
продолжал работать у полковника Борисова. И среди прочего выполнял поручения
по организации встреч именитых гостей города.
     Первым,  кого  я встречал,  был  маршал бронетанковых  войск Ротмистров
Павел Алексеевич. И сразу же произошел казус.
     Выехал я в указанное мне место на Берлинскую автостраду ("автобан",  по
местной  терминологии), где  и  должна была  в  условленное время  произойти
встреча. Подождав с полчаса  после  установленного времени, я решил проехать
дальше, чтобы узнать, не случилось ли что с машиной маршала или, может быть,
я неверно определил  точку  встречи.  Проехав  километров пять-шесть, машины
маршала  нигде  не обнаружил.  Заметил только,  что  в  стороне от  шоссе  в
нескольких местах стоят  машины  и то  ли  их  ремонтируют  водители, то  ли
хозяева этих машин расположились на пикник.
     Прошло уже более часа, и я решил вернуться  в комендатуру. При въезде в
город  от  дежурного  по одной из районных комендатур  по  телефону  доложил
полковнику Борисову о неудаче. Тот  несмотря на  свою выдержанность  обругал
меня ротозеем и приказал срочно прибыть для объяснений, так  как маршал  уже
добрался сам.
     Надо догадаться, с какими чувствами  я мчался  туда.  Когда  я зашел  в
кабинет  коменданта,  то  увидел   там  Ротмистрова  с  характерными,  почти
буденновскими  усами и круглыми, совсем не модными тогда очками. Не успел  я
обратиться  к маршалу, чтобы он разрешил мне доложить полковнику о прибытии,
как комендант сразу обрушился на  меня  с  вежливыми,  но необычайно  едкими
словами  укора.  Тогда маршал Ротмистров остановил его,  сказав:  "Не  ругай
этого симпатичного майора. Он честно старался меня  найти, но с моей машиной
что-то случилось  и  я  приказал  шоферу  съехать с  дороги, чтобы устранить
неисправность. А сам, утомленный дорогой, снял свой китель и отдыхал рядом с
машиной. Я видел, как этот майор проезжал  мимо, но не подумал, что  это мой
провожатый. Вот так мы и разминулись и, пожалуйста, не наказывай его".
     Так  неудачно, но  без последствий  закончилось  недоразумение  с  моей
первой встречей именитого гостя.
     Вторая, уже более  успешная встреча на той же  дороге была  с  Маршалом
Советского  Союза  Буденным  Семеном Михайловичем.  Он  приезжал на открытие
первой послевоенной международной Лейпцигской  ярмарки.  Встреча произошла в
точно  назначенном месте и  близко к условленному времени, так что ждать мне
маршала  на  этом месте  пришлось не более 10-15  минут. За машиной  маршала
следовало еще четыре или  пять машин. Семен Михайлович подозвал меня к своей
машине, указал мне на свободное место рядом с водителем, тоже майором, как и
я, и  приказал  ему  следовать туда, куда я буду указывать. Город я уже знал
неплохо, поэтому ориентировался в нем свободно.
     По дороге маршал расспросил  и  о семье, и о моей войне.  Я не скрыл от
него и службу в ШБ, которую тогда как-то не было принято афишировать, на что
он вроде бы не обратил внимания, во всяком случае  по этому  поводу не задал
ни одного уточняющего вопроса.
     Я должен был доставить всю  эту кавалькаду машин  прямо на ярмарку. Все
было  удачно, даже на выставке ко  времени прибытия маршала был выставлен от
батальона  охраны  почетный караул, который  возглавлял хорошо  знакомый мне
командир  роты,   красавец  цыганских   кровей,  старший  лейтенант   Бадер,
щеголеватый офицер, мастерски владевший строевыми приемами. Семен Михайлович
принял  его  рапорт,  потом  поздоровался  с  комендантом  Борисовым  и  его
окружением, а затем обернулся. Увидев меня, поманил к себе  пальцем и как-то
по-отечески поблагодарил меня, пожал мне руку и пожелал успехов в дальнейшей
службе на долгие годы.
     Таких памятных встреч у меня в Германии было немало,  но я расскажу про
несколько  из них,  касающихся очень  известных людей. И  одна из них -  это
встреча с Маршалом Победы Георгием Константиновичем Жуковым.
     Впервые  я  воочию  увидел  знаменитого  маршала, когда  он  приезжал в
Лейпциг на  охоту на оленей. Я тогда еще был замкомбатом в батальоне охраны,
и мне было поручено организовать охрану охотничьего  участка, где находилось
место стоянки машин Жукова и сопровождавших его лиц. Видел я маршала близко,
метров с 10-15. Он оказался вовсе не великаном, как я его себе  представлял,
а  среднего роста,  крепким,  кряжистым, плотным  и,  вместе с тем, довольно
подвижным. Одет он был не в маршальскую форму, а в  кожаную куртку, брюки и,
кажется, в армейские сапоги. На голове - необычайной формы,  тоже кожаная то
ли кепка, то ли какая-то неформенная фуражка с козырьком, похожая на картуз.
     Сам процесс охоты, загона и отстрела зверя проходил не на наших глазах,
а  где-то  невдалеке.  Мы  только  слышали несколько  выстрелов.  Потом  все
собрались  на той  же площадке, где  стояли машины, приволокли  двух  убитых
оленей. Один из заядлых охотников, мой комбат майор Леонид Мильштейн подошел
к расстроенному  маршалу  и  что-то  ему  сказал. Тот,  как-то  набычившись,
посмотрел  на  него и  громко, четко  (так, что  и мы  все слышали), крепко,
по-русски выругался и сказал запомнившуюся мне фразу:
     "Я  не  на  мясозаготовки  приехал,  а  на  охоту!".  Потом комбат  мне
рассказал, что выстрел Жукова был неудачным, стрелял  он в бегущего  оленя и
вогнал заряд в дерево, за которое  в  момент выстрела забежал олень.  А они,
помогавшие  организовать охоту,  уложили двух. И вот  тогда ему, Мильштейну,
поручили предложить  маршалу в подарок  один из  охотничьих трофеев.  Что из
этого   получилось,  ясно.  Боялись,   что  от  разгневанного  военачальника
кому-нибудь из организаторов этой охоты, сложившейся неудачно  для  Главкома
Группы войск, "перепадет  на орехи". Но, как говорят, событие последствий не
имело.
     А  вскоре  на  посту  Главкома  ГСОВГ  Маршала  Жукова  сменил  недавно
получивший звание  Маршал Советского  Союза  Соколовский Василий  Данилович,
бывший до этого начальником штаба у Жукова.
     Внезапное смещение маршала Жукова с должности Главнокомандующего Группы
войск  и  назначение  на его место В.  Д. Соколовского породило тогда немало
слухов  и домыслов. Это  было как  гром с ясного неба.  Срочно  в солдатских
казармах  и  комендатурах  снимали  портреты трижды  Героя  Советского Союза
Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. Говорили что-то неясное и невнятное о
его неправильной политике в отношении союзников.
     Новому Главкому срочно понадобилось изготовить в Лейпцигской типографии
различные  именные  папки  с  оттиснутыми  на  них золотом  титулами  нового
Главнокомандующего,  блокноты,  пачки  высококачественной  бумаги  с  новыми
реквизитами. Этот заказ срочно изготовили, а отвезти его в Берлин, а  точнее
- в Потсдам, где размещался штаб  Группы и Советской  Военной Администрации,
поручили мне.
     Погрузили в легковой автомобиль  все эти объемистые тюки и пакеты. Дали
мне еще  двух вооруженных солдат. Было уже около полудня, когда мы тронулись
в  путь.  К  Берлину  же  мы подъехали  почти на  закате,  потом  преодолели
несколько КПП, где у нас тщательно проверяли документы и осматривали груз. В
результате, когда мы добрались к зданию,  где работал  Главком, уже наступил
вечер.  Стоявший при  входе  в это  здание офицер,  проверив  мои документы,
предложил немного подождать. Вскоре к нему вышли два хорошо одетых сержанта,
которые  взяли  весь  этот  груз, и повел  нас офицер длинными  коридорами в
кабинет маршала, оставив  в машине сопровождавших меня солдат. Задержав меня
в  приемной Главкома, офицер  через некоторое время вернулся  и с разрешения
дежурного по приемной майора подал знак, чтобы я вошел  в кабинет, а за мной
внесли весь этот груз. Я вошел, увидел маршала и, как мог четко, доложил ему
о выполнении его задания.  Удивительно,  но  во время  моего рапорта Главком
встал.  Он показался мне  очень  высоким, с  лицом суровым и в  то  же время
приветливым.  Просмотрев  каждый предмет,  даже  пролистав  бегло  несколько
блокнотов,  он  поблагодарил  меня  за  доставку  и  попросил  передать  его
благодарность  коменданту  Лейпцига  и  всем, кто организовал исполнение его
поручения. В конце визита он пожал мне руку. Его  рукопожатие было  твердым,
решительным,  и у меня  сложилось  впечатление, что  его ладонь  значительно
больше  моей и  это ладонь  либо  плотника,  либо хлебопашца. Ранее  я почти
ничего не слышал об этом  военачальнике,  но после встречи подумал, что это,
наверное, неплохая замена знаменитому маршалу Жукову.
     Как-то  прохладным  осенним  днем  1946  года,  нас, с десяток офицеров
батальона, среди которых, помню, был  и  известный  уже  читателю  блестящий
офицер  Бадер,  и  некоторых  офицеров  комендатур,  неожиданно   вызвали  в
Управление  городской комендатуры в форме "под  ремень" (для строя) и оттуда
под  командой замкоменданта  полковника  Труфанова, рассадив  по  нескольким
легковым  машинам,  повезли   на  какой-то  военный  аэродром,  куда  вскоре
приземлился  самолет.  Мы  были  выстроены  недалеко  от   того  места,  где
остановился "Дуглас". Из него вышел человек в темной шинели (или в форменном
плаще)  с  непонятными  для  нас  знаками различия.  С  каким-то  генералом,
встретившим  его,  он направился в нашу  сторону.  Я  еще издали узнал этого
человека  по портретам  и кинохронике, хотя лично  никогда не видел. Это был
Андрей  Януарьевич   Вышинский,  бывший   генеральный  прокурор  СССР.   Как
оказалось,  он  спешил на финал  Нюрнбергского процесса,  где  шел  суд  над
главными нацистскими военными преступниками.
     Он  обладал  каким-то сверлящим,  пронизывающим  взглядом.  Обходя  наш
бравый строй, он каждого словно буравил насквозь своими, как мне показалось,
стального цвета глазами.
     Тогда я подумал,  что под его взглядом съежатся все фашистские главари,
сидящие  на скамье подсудимых Международного трибунала на этом  Нюрнбергском
процессе.  И долго еще его пристальный взгляд мы  чувствовали на себе. Да  и
сейчас, вспоминая ту встречу, я будто снова под прицелом его глаз.
     А вот когда  я уже  служил в  комендатуре,  самой  запомнившейся  стала
встреча с сыном Генералиссимуса - генералом Василием Иосифовичем Сталиным.
     О  нем  я  много  слышал еще  в штрафбате  от одного летчика-штрафника,
служившего в прошлом в авиадивизии, которой командовал Василий Сталин, тогда
еще полковник.
     Когда для встречи его  я выехал на берлинскую автостраду, то уже издали
увидел плотно  идущую колонну  автомобилей, в которой кроме  легковых  машин
было  две большие  грузовые машины-фургона.  Я  вышел  из машины и  встал на
обочине.   Вся  эта   колонна  остановилась,   и  из  первой   машины  вышел
подполковник, который,  поч