а партией Ленина-Сталина,  и  мы твердо
верили, что Сталин  - это  Ленин сегодня.  Эта  вера поднимала нас, умножала
наши силы  и,  в конечном счете, ускоряла  приближение Победы.  Три миллиона
коммунистов отдали свои жизни в боях за Родину в годы Великой Отечественной.
За эти же годы были приняты в члены партии около 3,5 миллиона, а в кандидаты
- более  5 миллионов, причем две трети из них вступили в партию на фронте. И
я считаю:  те, кто теперь говорят о  том, что  тогда,  вставая  в  атаку, не
кричали "За  Родину,  за  Сталина!", а если эти  слова  и произносились,  то
только  политруками,  - лукавят.  Или  им  не  приходилось  личным  примером
поднимать взводы или роты в атаку. Не часто звучали эти слова, не всегда для
них  были подходящие обстоятельства, но я, например, не  раз произносил  их,
хотя  и  не  был  политработником  по  должности.  Наверное,  каждый  боевой
офицер-коммунист считал себя немного комиссаром в лучшем смысле этого слова.
Так было. И не стоит  корректировать свои тогдашние чувства во  времени, как
делали и делают, ставя это себе в  заслугу, многие наши политики и историки,
вроде  одного из  главных в  прошлом  коммунистических  идеологов, академика
Александра  Яковлева  и  не менее главного (тоже в  прошлом)  политработника
Советской Армии генерала Дмитрия Волкогонова.
     Вот и закончился мой, будем считать, начальный  период фронтовой жизни.
Теперь она  пойдет как-то под  другими ощущениями, под  другими собственными
оценками.  Ведь  теперь  я  коммунист,  и  на   мне  лежит  гораздо  большая
ответственность за  успехи, а еще больше  - за неудачи или  промахи. И я был
горд этой возросшей ответственностью...

ГЛАВА 4
     Операция "Багратион". Наступление.  Немецкие "сюрпризы". "Шпринг-мина".
Форсирование Буга. Яростные контратаки врага. Коварная пуля.
     Знакомый медсанбат
     Так случилось, что вместе с моим переходом из кандидатов в члены ВКП(б)
произошел  переход  нашего батальона  вместе с  левофланговыми частями  1-го
Белорусского фронта от  длительной  и, прямо скажем, относительно  пассивной
обороны к  наступлению.  И, как оказалось, к наступлению  тоже  длительному,
успешному, но по нагрузке на человеческий организм довольно изнурительному.
     Невольно  вспоминались марш-броски во время службы на  Дальнем Востоке.
Все-таки физическая закалка,  полученная там, очень  пригодилась  на фронте.
Хотя физические  и нервные  нагрузки  и  были  несравнимы. Оборону  я назвал
относительно  пассивной, если, конечно, не считать вылазок за  "языками"  на
участке нашей роты и  в других ротах,  да  иных разведывательных  действий и
работы с минами.
     Наконец  настал  черед  и  нашего  фланга  фронта  подключиться  к  уже
набравшей силу операции "Багратион" по освобождению Белоруссии.
     За  последние две недели  нас хорошо пополнили боеприпасами.  На каждый
автомат ППШ мы получили  по 200-250 патронов. Ко многим автоматам имелось по
два магазина, каждый  емкостью 71 патрон.  Бойцам,  вооруженным  винтовками,
выдали в дополнение  к табельным подсумкам еще по два. Приличным количеством
патронов  снабдили и пулеметчиков. Видимо, не зря  нас  призывали в  обороне
экономить патроны.  Выдали нам и  наборы сухих продовольственных пайков. Они
мало  чем  отличались от тех, что  выдавали  нам в феврале  перед  рейдом за
Рогачев.  Разве  что  теперь  туда  входили небольшие консервные  баночки  с
американским, непривычно остро пахнущим сыром (все американское и английское
по-прежнему  называли  у  нас   "вторым   фронтом"),  да  соленое,   немного
пожелтевшее,  но  не  потерявшее  от этого  своей  прелести  украинское сало
(наверное, потому что стояли в обороне мы на земле Украины).
     Все это было  выдано нам из расчета 3-5 суток активных боевых действий.
Правда,  предусматривалось  хотя  бы  раз в  сутки горячее  питание из наших
походных  кухонь,  к  регулярности  и  полновесности  порций которых  мы так
привыкли за время нахождения в обороне. Конечно,  это предполагалось, только
если будет позволять боевая обстановка.
     Тыловые службы хорошо позаботились даже о ремонте и замене износившейся
обуви.  Ведь впереди  нас ожидали  длительные боевые походы по болотистой  и
песчаной земле Белоруссии.  Только до границы с Польшей предстояло пройти  с
боями более 100 километров.
     Поскольку   почти   весь   состав    подразделений   батальона   (кроме
"окруженцев",  которые были  обуты  в  ботинки  с  обмотками)  был в сапогах
(все-таки офицеры,  хотя  и  бывшие),  то изношенное в  основном  заменялось
равнозначной  обувью, если не  считать,  что многим  пришлось поменять  свои
вконец истрепанные "хромачи" на  "кирзу". А подменный фонд случался и в виде
новеньких  английских  ботинок  (тоже  "второй  фронт"!). Ботинки  эти  были
парадно-блестящими,  но  какими-то   грубыми,  неэластичными,  с  непривычно
толстой, негнущейся подошвой. Как потом оказалось, подошвы  эти были сделаны
из прессованного и чем-то проклеенного  картона, который буквально через 2-3
дня передвижения по белорусским болотам разбухал, а сами ботинки  совершенно
теряли и былой  лоск, и прочность.  А вот обмотки, прилагавшиеся к ботинкам,
оказались достойными похвалы - прочными, долговечными. И годились  на многое
другое, даже на женские чулки, так как были двойными...
     Умельцам  из числа штрафников каким-то  образом  удалось для  некоторых
молодых,  особенно "франтоватых" взводных офицеров  (а многие из  нас хоть в
чем-нибудь  пытались  следовать тогдашней  молодежной  моде)  пошить  модные
сапоги - "джимми" с тонкими и узкими носами, но... из солдатских брезентовых
плащ-палаток!
     А чтобы они были похожи на хромовые, владельцы густо и  часто смазывали
их какой-то невероятной смесью  свиного сала,  сажи, сахара  и  еще чего-то.
Блеска добивались, но прочности от этого не прибавлялось. И  в первые же дни
наступления, они, как и английские ботинки, быстро разваливались. Ведь не по
асфальту же, а по болотистой да песчаной белорусской земле приходилось в них
топать.
     "Вносил" свою лепту  в  подготовку  к наступлению  и Военторг,  изредка
навещавший нас. И, как говорили тогда, чего только в этом Военторге не было:
папирос не  было,  одеколона и лезвий  к безопасным  бритвам  не  было, даже
зубного  порошка  не было! Единственное,  что нам  привозили - это маленькие
кусочки бумаги,  нарезанной специально  под размер махорочных самокруток, да
армейские   жестяные   пуговицы   и  петлицы  к   шинелям  защитного  цвета.
Поговаривали, что все  более нужное они распродавали до того, как добирались
до ближайших к окопам мест.
     Подготовка к наступлению заканчивалась...
     В  ночь на 19 июля  1944 года мне было  приказано в определенных местах
сооруженного нами минного поля сделать несколько проходов, так как  была уже
объявлена готовность к наступлению. Хотя я сам минировал этот участок, снять
и  обезвредить мины  оказалось непросто.  Наступало  очередное новолуние,  и
ночь,  в  июле  и  так  не очень длинная,  была  еще  и темной. Фонариком не
воспользуешься,  приходилось  все  делать  на ощупь. Привлечь к  этому  делу
кого-либо  из  взвода  я не  хотел,  чтобы не  повторилась трагедия,  как  с
Омельченко. Пока я благополучно сделал эти проходы и обозначил  их вешками с
белыми тряпочками, мою гимнастерку, совершенно промокшую от пота, впору было
выжимать. Вот это было напряжение! Но успел-таки к рассвету!
     И как только стало светать, разразился мощный грохот канонады. Это была
долгожданная  артподготовка.  Пока  она  шла,  наши   подразделения  успешно
преодолели наше же минное поле  и почти вплотную приблизились к берегу реки.
Завершающий залп "катюш" был условным сигналом "В атаку!"
     Уже светало, и, как на киноэкране, в  зареве  взрывов были видны дружно
поднявшиеся  по  всей передовой бойцы и  их стремительный рывок  к  немецким
окопам.   Преднаступательное  возбуждение   было  сильным.   Но   очень   уж
удивительным было то, что немец не  вел встречного огня. Ну, думаем, здорово
поработала наша артиллерия! Абсолютно все  огневые  точки подавила! С трудом
преодолели болотистые берега  и  саму реку Выжевка, которая оказалась совсем
неглубокой. И  когда  с громогласным  "Ура!"  в  ожидании рукопашной схватки
вскочили в немецкие траншеи, удивились еще больше: они были пусты!!!
     А  ведь  мы  знали,  что  перед  нами  вместе  с  венгерскими   вояками
оборонялась и отборная дивизия  фашистов "Мертвая голова".  Куда же они  все
подевались?
     Все-таки им,  видимо,  каким-то  образом  удалось  пронюхать о  времени
нашего  наступления. Так что наше "Ура!", когда мы ворвались в окопы, как-то
сразу заглохло. Вроде  бы и хорошо, что так случилось, но  настрой-то был на
рукопашную!
     А наступление,  как нам было ясно из приказа, началось по всему  левому
флангу  нашего Фронта. Это было продолжением начавшейся  еще в июне операции
"Багратион".
     Направление  наступления  нашего  батальона,  вернее  38-й  дивизии,  в
оперативное  подчинение которой мы тогда  входили, было на  город Малорита и
далее на Домачево, что южнее Бреста, с целью замкнуть кольцо окружения.
     Вскоре из обстановки и из сообщений командования нам стало понятно, что
противник, оставив отряды прикрытия, в эту ночь кое-где начал отход, минируя
дороги,  разрушая мосты и переправы. Но  как далеко  увели они  свои  отряды
прикрытия?
     После того как мы достигли второй траншеи, посыльный от командира полка
(кажется, это был 110-й гвардейский стрелковый полк), на фланге  которого мы
действовали, передал  роте  приказ резко  изменить направление наступления с
задачей  овладеть частью  городка  Ратно,  в котором  противник  еще  сильно
сопротивлялся, захватить и не дать немцам взорвать мост через реку Припять.
     И не успели мы пройти метров 200-300 по более или  менее сухому месту к
берегу Припяти,  как  вдруг  по нашим  колоннам  ударили несколько длинных и
плотных  пулеметных  очередей. Наша 1-я  рота  и  следующая с нами  2-я рота
капитана Павла Тавлуя залегли и  сразу же принялись готовить к  предстоящему
бою и оружие, и ручные гранаты.
     Вскоре  по условленному  ранее  сигналу роты мощным рывком вдоль берега
реки,  прикрывая себя  шквальным  огнем  собственных  автоматов и пулеметов,
ворвались в Ратно. Гранатами забрасывали  места,  откуда фрицы вели огонь, в
том числе и несколько дотов и дзотов. И, буквально не отрываясь от убегавших
гитлеровцев,  сравнительно  большая  группа  нашей роты,  в  основном  взвод
Усманова и мой, влетела на мост. Нам удалось быстро перебить и его охрану, и
тех, кто пытался  заложить  взрывчатку  в  опоры моста.  Захватив  мост,  мы
сосредоточились на западной окраине городка.
     Потери у  нас, конечно, были. Но,  как оказалось, уже на другом берегу,
среди наступающих штрафников было  несколько человек, получивших ранения еще
до штурма моста, но не покинувших  поля боя. А ведь все права на это они уже
имели: вину "кровью искупили". Но  могли  еще воевать  -  и  воевали!  Такие
случаи были не единичными, и свидетельствовали  они о высокой сознательности
бойцов-штрафников.
     Конечно, бывали и такие, которые малейшую царапину выдавали за "обильно
пролитую кровь". Но это уже было дело совести и боевой солидарности.
     Как только  мы вышли  на западную окраину Ратно, вслед за нами по мосту
уже мчались танки. Даже как-то  непонятно  было, почему  они  раньше  нас не
влетели  на мост? Ведь  он же был цел! Но  не анализом ситуации  была  тогда
занята голова. Требовалось собрать свои подразделения и, пользуясь тем,  что
противник своими уцелевшими силами  снова  успел оторваться от нас, уточнить
потери  и уяснить  дальнейшую  задачу. По шоссе  на Брест  уже подтягивались
войска и техника, а до Малориты нам было еще далеко.
     Потери  у  нас,  к сожалению,  оказались  заметными.  У  меня во взводе
погибли 3 человека, раненых тоже  было трое, но  среди  их всех не оказалось
нашего  Гехта.  И  никто не видел  его  ни  среди  убитых, ни среди раненых.
командир отделения Пузырей в недоумении пожимал плечами. Включили Гехта пока
в  список "без вести пропавших". Значительно  позже причина его исчезновения
выяснилась. У одних в трудных условиях,  а тем более  в  опасных,  возникают
стойкость  и  мужество,   а  у  других  прогрессирует  стремление   уйти  от
психологических перегрузок и опасностей,  переложив их на других.  В крайних
обстоятельствах  это   перерастает   в   банальную   трусость.  Но  об  этом
исчезновении ниже.
     Пока в течение примерно получаса мы собирали свои взводы, рассыпавшиеся
и перемешавшиеся в ходе атаки окраины Ратно и штурма моста, отправляли в тыл
раненых, поступила команда соединиться вновь с полком, форсировавшим Припять
южнее, и вместе  с ним продолжать  наступление в  направлении села  Жиричи и
далее к озеру Турское.
     На  подступах к Жиричам полк снова встретил упорное сопротивление. Наши
подразделения были  срочно переброшены на самое  опасное направление, усилив
собой боевые  порядки полка. Перемешавшись с его солдатами, мы заметили, что
в их рядах возникло  какое-то оживление. Ведь понимали они, что рядом с ними
в роли рядовых бойцов находились недавние офицеры в самых разных званиях и в
атаку они пойдут вместе. И в них  будто влилась какая-то  свежая, необоримая
сила.  Все-таки  мудрым  было  это  решение  - слить  воедино  такие  разные
контингенты  воинов.  А  тут еще находившийся  рядом штрафник-пулеметчик  из
моего  взвода (жаль,  не могу  вспомнить его фамилию)  заметил,  что в нашем
направлении  особенно интенсивно  ведут огонь  несколько  пулеметов  фрицев,
засевших на чердаке большой хаты.
     Ответный винтовочный огонь полковых солдат должного эффекта не давал. А
так как место было  открытое и только немногие успели кое-где отрыть даже не
окопы, а только ячейки для стрельбы лежа, то потерь от этих пулеметов еще до
атаки  можно было ожидать немалых.  Ну, а во время атаки они еще бы положили
многих.
     И вот этот  штрафник говорит: "Сейчас я их оттуда выкурю", подбирает  и
заряжает магазин патронами с зажигательными и трассирующими пулями. Я понял,
что  он  хочет  поджечь крышу  этой злополучной  хаты.  Вроде  и жалко, ведь
добротная хата сгорит, но... война есть война. И так четко, при свете еще не
совсем угасшего  дня были видны  впивающиеся  в  эту  крышу огненные  трасы,
посланные славным моим пулеметчиком! Буквально  через  несколько минут крыша
задымилась,  а затем  и  заполыхала.  Огонь немецких  пулеметов  прекратился
(жарко же им там стало!), и тут взвились  зеленые ракеты, означавшие  начало
атаки.
     Вначале штрафники, а  за ними и солдаты полка поднялись  и, подбадривая
себя автоматными очередями и винтовочными выстрелами, устремились к селу.
     Бой  был опять  скоротечным, и, может  быть,  через каких-нибудь  15-20
минут село было полностью нашим. Уже  в  начинавших сгущаться  сумерках ярко
горела зажженная пулеметными очередями хата.  Немецких трупов было много, но
и удрало фрицев тоже немало.
     Отступили  они как-то  сразу, как  по  команде и, пользуясь наступающей
темнотой и густым лесом, близко примыкавшим к Жиричам с запада,  исчезли  из
вида. Поступила команда остановиться на кратковременный отдых. Снова подсчет
потерь, сбор подразделений. Каково же было мое огорчение, когда я узнал, что
среди убитых оказался и мой пулеметчик, сумевший "выкурить" немцев, засевших
с пулеметами на крыше уже догоравшей теперь хаты.
     Уже совсем стемнело,  когда вдруг нашли нас походные кухни  и подвода с
боеприпасами. И как кстати подоспели они! Ведь за целые сутки  фактически не
было возможности даже погрызть сухарей. Да и боеприпасы уже  неплохо было бы
пополнить. А тут не только полкотелка какого-то наваристого супа и приличная
порция гречневой каши с мясом, но еще и боевые сто граммов!
     Я долго  не  мог выудить из памяти фамилию замкомбата  по  тылу, вернее
помощника  по  снабжению.  А  это  был  майор  Измайлов -  высокий, плотный,
несколько медлительный  в движениях  и речи, но довольно скорый в  решениях.
Даже в самых сложных условиях он умел сделать все возможное, чтобы накормить
бойцов, подвезти боеприпасы. И начпрода капитана Моисея  Зельцера, да и Борю
Тачаева, нашего "огневого" снабженца, тоже всегда вспоминаю добрым словом.
     Едва успели основательно подкрепиться добротным ужином, который заменил
нам весь суточный  рацион,  разобрать  патроны и гранаты,  как прибывший  от
командира полка посыльный принес новую задачу: не дать противнику оторваться
далеко  и не позволить ему за предстоящую  ночь  закрепиться на каком-нибудь
рубеже.
     Наши  роты опять выводились  из  состава  полка на  его правый фланг, и
фактически   батальону   нашему   предстояло    теперь   снова   действовать
самостоятельно.  Понятно  было,  что  немец  будет  не  просто  отступать, а
оставляя  по-прежнему  отряды  прикрытия,  стараться  сбивать   темп  нашего
наступления, с тем чтобы успеть укрепиться  на выгодных рубежах. Конечно же,
предполагалось,  что  главным  из  этих  рубежей может стать крупная  водная
преграда  -  река Буг,  или как ее, в отличие  от Южного Буга,  протекающего
через Винницу, Николаев и впадающего в Черное  море, чаще называли  Западный
Буг.
     Была  темная, хотя  и звездная ночь на 20 июля (как раз наступил период
новолуния). Казалось, звезд было неисчислимое множество. И как-то на их фоне
понятнее становилась безграничность мироздания... Почти ощупью, ориентируясь
по звездам и осторожно подсвечиваемому компасу, да по редкой и  приглушенной
голосовой  связи,  мы  медленно,  опасаясь напороться на  вражескую  засаду,
продвигались вперед, пока не уткнулись в озеро Турское.
     К тому времени как-то получилось, что, осторожно двигаясь в темноте, мы
потеряли непосредственный контакт не только с полком, который теперь  должен
был действовать слева от нас, но и со штабом и остальными ротами батальона.
     После небольшой заминки наш ротный принял решение самостоятельно обойти
озеро и двигаться  на  село Тур, где  вероятнее всего  можно было  встретить
очередной  заслон немцев.  Правее  нас действовала соседняя дивизия, связи с
которой у нас вообще не было. Получилось, что у нашей группы из двух рот оба
фланга оказались  открытыми.  Это вообще-то считалось очень опасным. А вдруг
немцы ударят во фланг? Но, как говорится, и на этот раз пронесло!
     И когда к  рассвету (уже 20 июля) наши колонны приблизились к селу Тур,
противник встретил наше походное  охранение весьма  интенсивными пулеметными
очередями. Основные силы наших двух рот, действовавших  с  нами  минометного
взвода Миши Гольдштейна и взвода ПТР  Пети Смирнова, сменившего своего тезку
Загуменникова  (недавно,  перед  наступлением назначенного  командиром  роты
ПТР),  вступили в  бой. Где была третья рота и остальные  силы батальона, мы
тогда еще не установили.
     И вдруг  услышали, что и на другой окраине села завязался бой. Это была
именно та боевая часть батальона со  штабом,  с которой у нас  было утрачено
соприкосновение.  Она обошла озеро  слева и  подоспела  как раз  вовремя.  И
теперь уже  силами  всего,  правда, несколько поредевшего, нашего  штрафбата
противник был выбит из села.
     Результатом столь напряженных,  почти  беспрерывных,  выматывающих силы
попыток  догнать  убегающего  врага,  не  дать   ему   опомниться  и  хорошо
закрепиться,  стала заметная  физическая усталость воинов. И если физические
силы  стали  заметно  ослабевать,  то  боевой дух  сохранился  и  именно  он
взбадривал нас. Понятно было и то,  что  если  мы на какое-то время замедлим
преследование, то  потом это может обернуться большими  нашими  потерями при
преодолении хорошо укрепленных рубежей противника.
     После того как фашисты  были  выбиты из  села  Тур, наши подразделения,
преодолев довольно широкую полосу густого леса, вышли на совершенно сухой, с
твердой  почвой  участок местности, открытый  со  всех