д нами близко
противник  не  наблюдался. Я решил, что  мы можем кое-что  добавить к  этому
нашему успеху и подал команду "Вперед!".
     Третья немецкая траншея оказалась дальше, чем я предполагал,  и, пройдя
еще с  километр,  мы  встретили  сравнительно  редкий и  какой-то нестройный
огонь.
     Местность  здесь  была  тоже  неровная,  кочковатая,  местами  поросшая
невысоким кустарником, что позволяло нам короткими перебежками  продвигаться
вперед  к рубежу  атаки,  который я  назначил  на  линии  отдельно  стоящего
небольшого деревца.
     Когда нам удалось вскоре без потерь сосредоточиться на рубеже атаки, то
немцы,  наверное,  потеряв  из  виду  нас, замаскировавшихся  за  кустами  и
кочками, практически перестали стрелять. А может, они готовились к отражению
нашей предполагаемой атаки  и ждали  момента,  когда  мы  поднимемся во весь
рост.
     И  вдруг  за  нашими  спинами  (как  не часто на  войне,  к  сожалению,
оказывается это счастливое  "вдруг"!) загудели несколько  самолетов.  Летели
опять наши штурмовики -  "Илы".  Мне мгновенно пришла мысль  о целеуказании,
чему нас настойчиво обучали в военном училище.  И поскольку теперь ракетницу
я держал  все время  заряженной,  а сумка с  ракетами была у моего ординарца
рядом со  мной, я, не  теряя ни секунды,  выпустил несколько ракет в сторону
немцев. Летчики,  молодцы, сигнал поняли  правильно,  и сразу же  реактивные
снаряды  будто воткнулись  в немецкие позиции  и  разорвались  там.  Да  еще
вдобавок к этому наши авиаторы угостили фрицев хорошими порциями очередей из
крупнокалиберных пулеметов.
     Это был удобный  момент  поднять весьма немногочисленные остатки роты в
атаку,  пока   гитлеровцы   еще  не   успели   опомниться  от  налета  наших
краснозвездных соколов.  И эти 50-60 метров до позиции немцев мы  преодолели
быстро, забросали гранатами окопы и ворвались в них, добивая оставшихся.
     Пришлось моему автомату "поработать" и здесь. Рукопашной тут фактически
не  получилось,  так  как  добивали уже  почти не  сопротивлявшихся  фрицев,
захваченных  врасплох  и  даже   бросивших  оружие.   Не  до  жалости  было.
Оправданность  нашей  жестокости не раз подтверждалась и  в дальнейших боях.
Особенно  дорого  обошлась нам жалость к недобитым фрицам  при  форсировании
Одера и захвате плацдарма на его западном берегу. Но об этом ниже.
     Вскочив в немецкий окоп, я приказал срочно готовить захваченную траншею
к отражению возможных  контратак. И только сейчас увидел,  что вслед за нами
два  связиста-штрафника тянут телефонную линию. В душе  горячо  поблагодарил
начальника связи батальона старшего лейтенанта Павла Зорина  и,  конечно же,
умницу Валерия  Семыкина, без которого ни  одно доброе дело в области связи,
наверное, у нас в батальоне не делалось.
     Вскоре  я уже докладывал замкомбату подполковнику  Алексею  Филатову (у
нас было  два замкомбата,  оба подполковники  и  оба Филатовы,  только  один
Алексей,  другой Михаил). Сообщил,  где нахожусь и в  каком  составе.  Кроме
нескольких автоматов  у меня было  два  станковых  пулемета, одно  ПТР,  два
ручных пулемета. Патронов же почти не оставалось. Подобрали на всякий случай
немецкие "шмайссеры"  (автоматы)  со снаряженными магазинами и два  пулемета
"МГ". Пересчитали гранаты  - тоже не густо: две противотанковые, да штук  10
ручных. Трудновато будет, если немец опять полезет в контратаку.
     Филатов  сказал  мне,  что мы,  оказывается,  уже заняли  траншеи  2-го
эшелона батальонного  района  обороны  противника, и  поздравил  нас с таким
успехом.  Обрадовал   тем,  что  скоро  подоспеет   подкрепление,  но  нужно
продержаться часа 2-3.
     Сообщил он и  другую радостную весть:  наш ротный,  капитан  Матвиенко,
оказывается, не погиб,  как  мы считали,  а только контужен и  легко  ранен,
никуда эвакуироваться не захотел и  находится в батальонном лазарете. Но мне
приказано оставаться  в должности ротного, так как Матвиенко  выдвигается на
должность  замкомбата  вместо  Михаила  Филатова,  который  уходит на  более
высокую должность в войска. А я официально назначаюсь на должность командира
теперь  уже  не  стрелковой, а  автоматной  роты.  (Впоследствии  она  стала
именоваться ротой автоматчиков.)
     Едва  успели  мы переговорить, как наблюдатели  доложили, что  в  нашем
направлении  со  стороны противника  движутся  два танка и за  ними  -  цепи
пехоты.  Ах,  как нам  могут  пригодиться две противотанковые гранаты,  если
сумеем их эффективно применить! И хорошо, что танков не больше, чем гранат.
     Мы занимали теперь совсем небольшой участок траншеи. Где-то вдали слева
шел  бой,  наверное сосед  тоже наступал  или отстреливался.  Но  связи  или
контакта  с ним не было.  Справа вообще фланг  был открыт.  Всегда  открытые
фланги  любого  масштаба считались  очень  опасными,  а  в этой ситуации - и
подавно.  Главное теперь было не дать противнику  обойти нас. Заметив группу
до взвода фашистов  с двумя танками, все и без всяких команд поняли, что нам
здесь  предстоит:  ведь  боевой командирский опыт был  почти  у  всех  наших
штрафников, бывших офицеров, а ныне рядовых.
     Обе  противотанковые гранаты  приказал  принести  ко мне, оставил около
себя и более  или менее крепкого рослого штрафника  в роли гранатометчика. А
расчет ПТР возглавлял тот самый "Буслаев", который в бою на левом фланге как
дубиной колошматил немцев  своим "ружьишком". Остальные бойцы из  взвода ПТР
Петра Смирнова, как и он сам, остались на том месте, где  так необычно метко
били немцы по нашим атакующим из какого-то еще неведомого мне нового оружия.
Да и младший лейтенант Карасев, видимо, остался там же.
     К счастью, как  выяснилось  потом, эти наши офицеры не погибли, а  были
только ранены и вскоре, через месяц-другой, вернулись в батальон.
     Несмотря на  напряженную,  опасную  обстановку,  складывающуюся  у  нас
теперь, мысли  лихорадочно искали  причины  колоссальных потерь  там,  перед
первой немецкой траншеей. И  все более  в  них проскальзывало предположение,
что ужасная  картина эта уж очень похожа на  обыкновенные подрывы  на минном
поле. Свежо еще было впечатление от собственного печального  опыта. Гнал эти
мысли, как самые невероятные: ведь саперы сказали, что мин вообще не было...
     Так  до конца войны меня и мучили сомнения, нет ли  моей вины  в том? И
вот  полгода  спустя  комбат  (уже  к  тому  времени полковник)  Батурин  на
батальонном празднике под  Берлином  9 мая 1945  года в  честь  долгожданной
Победы  открыл  мне  эту  тайну. Он  сказал  мне "по секрету", что тогда  по
приказу генерала Батова (а я не без оснований подумал, что уж точно и с его,
Батурина,  согласия) нашу роту сознательно, преднамеренно  пустили на минное
поле. "Оправданием" этого комбат считал то, что  оно немцами было  "засеяно"
минами с "неизвлекаемыми"  взрывателями. Не очень в  это верилось. Признавал
же генерал Батов  в своих  воспоминаниях,  что его войска несли там  большие
потери. Вот, наверное, чтобы  их меньше увеличивать,  принял  Павел Иванович
такое решение.
     А Батурину  нашему, видимо,  хотелось получить хотя  бы первый орден за
войну, пусть  и  таким простейшим  путем. Конечно  же,  такое  решение  было
принято  не  по  неопытности  или  глупости  (в  глупость  людей,  достигших
какого-то  положения, я  не  верю,  а скорее,  верю  в  их непорядочность  и
подлость).  Просто  получилось,  что  задача  разминирования  и  обеспечения
наступления  войск  армии Батова была решена таким способом: пустить на мины
штрафников, невзирая на то, что погибнут ценные для фронта офицерские кадры,
которые завтра могли бы усилить своим боевым  опытом части  и  подразделения
той же 65-й Армии.
     Наверное, в отличие от Рокоссовского и Горбатова, бережно  относившихся
к офицерам,  попавшим под  жесткую руку военных трибуналов,  Павел  Иванович
Батов был из другого круга  полководцев. После войны я  много читал об  этом
генерале и еще вернусь к его характеристике.
     А  тогда мысли  эти  только  отвлекали  меня от  организации  отражения
контратаки врага.
     Когда  стало ясно, что один танк движется прямо в мою сторону, а другой
несколько  левее,   я  оставил   одну  гранату  себе,   а  с  другой  послал
гранатометчика на свой левый фланг.
     Невдалеке от меня был довольно глубокий ход сообщения в сторону немцев.
Передал  приказ  расчету бронебойщиков  следить  за  обоими танками  и, если
кому-то из нас удастся подбить танк, то огонь вести по нему, добивать его из
ПТР, не упуская из внимания и другой танк.
     Видимо, по шаблону немецкой тактики, примерно за 50-60 метров не доходя
до нас,  сопровождавшая  танки пехота  вырвалась  перед  ними и тут  первыми
заговорили  пулеметы  Сергеева.  Да  и   автоматчики  короткими  прицельными
очередями  стали  косить  контратакующих. Пехота залегла, а  танки,  добавив
скорости, пошли на окопы.
     Ход сообщения,  по которому я  выдвинулся  метров  на  15-20  вперед  и
затаился  там, оказался  на очень выгодной позиции:  сбоку, метрах  в 10  от
надвигавшегося бронированного чудовища.
     Наверное,  заметив в  окопе наших бойцов,  танк замедлил  ход, повернул
орудие влево и стал "прощупывать"  окоп,  с каждым выстрелом посылая  снаряд
правее,  все ближе  к тому ходу сообщения, в котором, заняв удобную позицию,
притаился я. Вот тут мне и удалось метко швырнуть гранату прямо в  гусеницу.
Водитель танка, наверное, почувствовал, что его машину заносит  вправо, и на
остатках поврежденной гусеницы резко попытался вывернуть танк влево. И опять
мне повезло, как часто везло  на  войне. Танк  подставил правый борт и корму
под   прицел  наших  бронебойщиков.  Они   не  замедлили  послать  несколько
бронебойных и зажигательных пуль в эту "пантеру", и она загорелась!
     Экипаж  танка,  открыв  люки,  стал  выбираться  оттуда,  но  сраженные
свинцовым роем, в котором были и пули из  моего автомата, немецкие  танкисты
повисли в люках, не успев вылезти, и закупорили их собой. Оставшиеся в танке
попытались воспользоваться  нижними  люками, но и там их ждала та же участь.
Примерно  та же судьба  досталась  и второму бронированному монстру. И я был
рад, что  мой штрафник-гранатометчик,  да и  бронебойщики за подбитые  танки
будут  награждены  орденами Отечественной войны и полностью реабилитированы,
даже если не будут ранены.
     И тут  же, словно молния, вспыхнула мысль о том, что я ведь тоже подбил
танк и мне  также  полагается такой  орден! Вот и придет конец моему тайному
позору перед близкими мне людьми за фотографию с чужим орденом.
     Между тем оставшиеся в живых фрицы (а их  осталось немного) ползком, не
поднимаясь, отступали назад. Я приказал больше без нужды не стрелять, беречь
патроны на случай, если фрицы еще раз полезут. Пусть уползают.
     Смысл этого  моего приказа "не стрелять", видимо,  не  сразу  дошел  до
исполнителей.  В горячке  боя еще  некоторое время короткие очереди догоняли
уползавших  немцев,  и  они,  словно  прибитые   к  земле  этими  очередями,
оставались неподвижно лежать.
     Связь  по-прежнему  работала,  и, добравшись  до телефона, я доложил об
отбитой  контратаке и  о  двух горящих  танках.  В ответ  получил ободряющее
известие  от  начштаба  Киселева,  что к  нам на  поддержку  уже  направлены
необходимые подразделения. Вот только успеют ли, если  гитлеровцы предпримут
еще одну контратаку?
     Вызвал к себе гранатометчика и обоих бронебойщиков, к  счастью даже  не
раненных, написал  боевое донесение  о случившемся и об  их подвиге и  решил
отправить героев в штаб  батальона, как заслуживших наград и искупивших свою
вину  отвагой  в  честном  бою. И приятно  был  удивлен тем,  что  все  трое
отказались  покинуть поле боя. А великан-пэтээровец даже с  какой-то  обидой
сказал:
     "А кому я ружьишко-то свое оставлю?.."
     Когда подошло подкрепление, а вернее, пришла смена нам на этой позиции,
общая  радость  захлестнула  всех.  Ведь еще не проливших  кровь  оставалось
совсем немного, и,  право  же,  все они достойны были, как  считали я и  мои
офицеры, не  только  полной  реабилитации  за  свою  стойкость  и  мужество,
проявленные в боях, но и наград.
     Вместе  с заменяющим нас подразделением прибыл к  нам лейтенант Мирный,
который участвовал с нами в  боях на левом фланге  плацдарма и  к которому у
всех нас  возникло чувство уважения, как к парню не трусливого десятка. Свою
политработу он видел прежде всего в личном примере в бою, а не в пустословии
вне боевой обстановки.
     Однако  и  здесь   всеобщая  радость  наша  оказалась  преждевременной.
Настроение  у  политрука  было  подавленное.  Он понимал, что  принес плохую
весть,  передавая письменный  приказ комбата Батурина  о том, что  мы должны
уступить завоеванные позиции сменявшему  нас  стрелковому батальону,  а сами
переместиться на правый  фланг этого батальона и там занять оборону.  Из боя
нас снова не выводили.
     Да,  конечно,  батальону   численностью  более  200  человек  оборонять
участок, который захватили всего-навсего менее 20 бойцов  штрафбата, да  еще
отбили здесь вражескую контратаку превосходящих  сил противника  с  танками,
безусловно,  будет  легче. Обидно было отдавать  завоеванное  такой  большой
кровью, такими жертвами...
     Но приказ есть приказ. Майор, командир сменявшего нас батальона, указал
мне  на карте и показал на местности участок, который мы должны были занять.
И  в его  тоне, в его отношении  к нам я почувствовал не только что-то вроде
угрызений  совести за чью-то вину перед  нами, но и уважение  к  нам и нашим
боевым действиям.
     Из его  слов я понял, что оборона будет длительной. Вот тогда мне стало
понятно,  да  и штрафники  это поняли,  что наш Командарм  генерал Батов  не
выпустит отсюда ни одного штрафника, который не искупит вину свою кровью или
жизнью. А  в обороне пришлось нам стоять больше месяца, принимать там  новое
пополнение,  терять  своих  боевых товарищей,  в  том числе и тех,  кого  мы
считали заслужившими освобождение. Но  так считали  мы, а вот  и  Батурин, и
Батов, как оказалось, были другого мнения.
     Вскоре,  уже  на новом участке  обороны, командир взвода  Федя  Усманов
принес мне листок бумаги, на котором были такие стихи:

     Нас с Батуриным-комбатом
     взял к себе на Нарев Батов.
     Ну, а это не Горбатов,
     не жалел бойцов штрафбата.
     Для него штрафник - портянка.
     Он только тех освобождал,
     кто ранен, кто погиб под танком,
     а остальных на гибель гнал!!

     После  войны  авторы  некоторых  публикаций  стремились  показать,  что
штрафники  заранее  были обречены быть смертниками,  что  штрафбаты,  как  и
армейские штрафные роты, были подразделениями, обреченными на гибель. Да, за
все то время, что мне довелось прожить в штрафном батальоне, этот  наревский
период был почти  единственным, который  мог бы подтвердить эти суждения.  И
сами штрафники вправе были думать так же.
     Не  мне  судить  о полководческих и  других  талантах  генерала Батова,
поэтому приведу суждения крупных военных авторитетов.
     В уже упоминавшейся мною книге маршал  К. К. Рокоссовский пишет, что  в
декабре 1943 г. П. И. Батов, сосредоточив все  усилия на своем левом фланге,
"...недоглядел, что враг подтянул крупные силы против  правого фланга армии,
хотя мы  его  об этом предупреждали (выделено мною.  - А.  П.).  Спохватился
командарм, когда  гитлеровцы смяли часть правого фланга и начали  выходить в
тыл основной группировки войск армии...
     Увлечение командарма легким продвижением войск без достаточной разведки
и  игнорирование  предупреждений  штаба фронта  (выделено мною. -  А. П.)  о
нависшей опасности  обошлось дорого: мы  потеряли значительную территорию на
очень  важном  для  нас направлении..." Как  надо  полагать, и неоправданных
людских потерь там было немало.
     Вот что писал в своей  книге "Воспоминания и размышления" маршал Победы
Г. К. Жуков: "Если разведка не сумела дать  правильные сведения или если при
их  анализе  допущены  погрешности,  то  и  решения   всех  командно-штабных
инстанций неминуемо пойдут по ложному направлению".
     Еще  одна большая  цитата,  которую  я  напомню  читателю.  Эти  мнения
авторитетнейшего   полководца    Великой   Отечественной    войны    маршала
Рокоссовского  хотя  бы  частично раскрывают  сложный  характер  командарма.
Вспоминая о  действиях армии Батова в  наступательной операции "Багратион" в
августе 1944 года, в той же книге маршал писал:
     65-я  Армия, не  встречая  в Беловежской Пуще особого сопротивления  со
стороны противника, вырвалась вперед и  тут попала в неприятную  историю. Не
обеспечив фланги, армия была атакована с двух  сторон  частями двух немецких
танковых  дивизий.  Они врезались  в центр армии,  разъединили ее войска  на
несколько групп, лишив Командующего на некоторое  время связи с большинством
соединений и управления ими (выделено мною. -
     А.  П.).  Командование фронта послало  на выручку стрелковый  корпус  и
танковую бригаду. Положение было  восстановлено. Но Павлу Ивановичу пришлось
пережить тяжелые минуты.
     А  вот  что  об этом случае  сообщил  в  своей  книге  "...специального
назначения" маршал инженерных войск В. К. Харченко:
     Утром   23  июля   частям  танковой  дивизии   СС  "Викинг"...  удалось
соединиться  с  4-й фашистской танковой  дивизией... Несколько дивизий  65-й
армии оказались  в  трудном  положении...  Вскоре к  Батову  для организации
ответного удара  прибыл Заместитель  Верховного Главнокомандующего... Г.  К.
Жуков и Командующий фронтом...  К.  К. Рокоссовский.  Срочно были  подтянуты
резервы.  Уже  к  исходу  24 июля гитлеровцы  были  разгромлены  и положение
восстановлено.
     Я,  наверное,  несколько тенденциозен в  выборе цитат из  книги маршала
Рокоссовского.  Там   много   раз   отмечаются   и   положительные  качества
Командарма-65. Но так заметно подчеркиваются слабые места Батова: отсутствие
надлежащей    разведки,   недостаточное   внимание   флангам   и   некоторая
самоуверенность, приводящая к большим, и чаще всего неоправданным, потерям.
     Даже  как-то  странно:  ведь  боевой  опыт  у  генерала,  дважды  Героя
Советского Союза, огромный. Он воевал в Испании, участвовал в финской войне.
Но не менее  странно  и  то,  что всю Отечественную  Павел  Иванович  прошел
командующим одной и той же армией и  ни разу не был повышен в должности. Это
что-то значит? Да и армия не стала ни гвардейской, ни ударной...
     А вот  цитата из книги  самого генерала Батова ("В боях и  походах". С.
453-454) о событиях на Наревском плацдарме:
     4  октября...  враг внезапно  перешел  в  наступление... Почему  немцам
удалась  внезапность?  Танковая группировка  врага  в  составе  трех дивизий
нанесла удар из глубины... Налицо был просчет нашей разведки. Немецкие танки
широким  фронтом вышли на  наши заминированные  участки.  Но... ни  один  не
подорвался.  Оказывается,   саперы  противника  обезвредили  мины.  И  этого
разведка не обнаружила... (выделено мною. - А. П.).
     Это в который раз на те же самые грабли? Сколько же людей погибло из-за
просчетов разведки, кто это подсчитывал?!
     Ну, а слова, приведенные выше в цитате из книги Батова о том, что немцы
сумели  обезвредить  мины,  заставляют  меня задуматься  еще  раз: почему же
саперы   армии  Батова  не   сумели  обезвредить  мины  на   участке  нашего
наступления? И не противотанковые, а противопехотные? Или эту идею подсказал
впервые оказавшийся вблизи боевой обстановки наш новый комбат Батурин?
     А может быть,  гибель какой-то сотни штрафников - мелочь по сравнению с
жертвами плохой разведки 65-й Армии?
     Мне снова захотелось обратиться к  воспоминаниям Александра Васильевича
Горбатова,  где он рассказывает, как в  операции "Багратион"  в  ночь  перед
наступлением "под шум и  грохот бомбежки  наши труженики  - саперы проделали
сотни проходов  в минных  полях  и