ая награда в размере  тысячи  рублей.
За три и шесть сбитых машин отличившийся награждался орденом,  а  за  девять
ему присваивалось звание Героя Советского Союза.
   Особенно  поощрялась  штурмовка  истребителями  вражеских   войск.   За
двадцать пять таких боевых  вылетов  летчик  получал  три  тысячи  рублей  и
представлялся к правительственной награде, за сорок штурмовок -  пять  тысяч
рублей и удостаивался звания Героя Советского Союза.
   В первые  месяцы  войны  советская  авиация  редко  наносила  удары  по
вражеским аэродромам. Не хватало  самолетов.  Но  такой  способ  борьбы  был
весьма эффективен, и следовало заинтересовать летчиков в его  использовании.
Приказ наркома определял различные  степени  вознаграждения  за  уничтожение
самолетов противника на его аэродромах. Так, за тридцать  пять  дневных  или
\172\ двадцать ночных боевых вылетов истребитель награждался пятью  тысячами
рублей и представлялся к званию Героя Советского Союза.
   Соответствующие   награды   предусматривались   также   для    экипажей
бомбардировочной и штурмовой авиации.
   Приказ не оставлял без внимания  командиров  и  комиссаров  авиационных
полков и  эскадрилий,  подчиненные  которых  добивались  в  боях  наибольших
успехов. Они также представлялись к правительственным наградам.
   Различные поощрения предусматривались за сбережение материальной  части
и обеспечение безаварийности полетов. Технический состав, например,  получал
три тысячи рублей за безупречную  подготовку  каждых  ста  самолето-вылетов.
Руководящему инженерному составу в таких  случаях  выдавалось  25  процентов
денежною вознаграждения.
   Приказ  Наркома  обороны  был  широко  обсужден  во   всех   частях   и
подразделениях.  Он  вызвал  повышение  боевой  активности   у   летного   и
технического состава, сыграл в ту тяжелую пору огромную мобилизующую роль.
   Боевую деятельность авиации обеспечивали многие специальные  службы,  в
том числе тыловые подразделения.  Они  тоже  требовали  к  себе  постоянного
внимания.
   Особенно много  хлопот  выпало  на  долю  автомобилистов.  От  западной
границы мы прошли уже сотни километров но бездорожью, но ни разу не получали
ни запасных частей, ни резины. Машины серьезно износились, часто ломались. В
подвозе продуктов и боеприпасов случались перебои.
   Однажды, например, 58-й полк пикирующих бомбардировщиков не вылетел  на
боевое  задание  только  потому,  что  на  аэродром  вовремя   не   подвезли
взрыватели.
   Стали разбираться.
   - А что я могу сделать, - пожаловался команд и р автороты, - если у нас
на ходу только две  автомашины?  Резина  -  одни  лоскуты,  ремонтные  фонды
давным-давно израсходованы.
   Пришли к ремонтникам. Видим, ребята трудятся в поте лица, чтобы хотя на
немного продлить жизнь машинам. А все-таки мы попросили их  удвоить  усилия,
на \173\ примере 58-го полка убедили, что надо работать еще энергичнее.
   - А разве мы не стараемся? - заявили  ремонтники.-  Если  надо,  ночами
будем работать. Только ведь палкой деталь не заменишь.
   Мы посоветовали командиру автороты направить группу шоферов в ближайшие
селения. Возможно, где-либо окажутся брошенные машины или мастерские.
   Пока  занимались  делами  автороты,  наступил  вечер.  Возвращаться  на
аэродром было поздно, решили остаться ночевать. После ужина собрали  шоферов
и ремонтников, чтобы потолковать с ними. Честно говоря, мы,  политработники,
все внимание уделяли летному и техническому составу, дни и ночи проводили на
аэродромах, а в тыловых подразделениях бывали редко. А  ведь  от  работавших
там людей зависело очень многое. Теперь меня обрадовал случай  поговорить  с
ними по душам.
   Шоферы и ремонтники  собрались  в  сарае.  Зажгли  коптилку.  Разрешили
курить. Я попросил красноармейцев и младших командиров  откровенно  говорить
обо всем, что наболело на душе.
   Вначале люди молчали, видимо, стеснялись, а может быть,  и  побаивались
начальства,  которое  не  баловало  их  своими  посещениями.  Но  постепенно
осмелели, разговорились, и беседа затянулась допоздна.
   - До войны мы много слышали о силе нашей армии,  -  сказал  сидевший  в
углу солдат. - У нас, мол, все есть, пусть только  сунутся  враги  -  крепко
дадим прикурить. А что же сейчас получается? Отходим и  отходим...  Когда-то
наши самолеты через полюс летали, рекорды ставили. А где  они  теперь?  Раз,
два и обчелся.
   - То же и с танками! - поддержал его сидевшим рядом солдат. -  У  немца
их вон сколько, а у нас... Да и бороться с ними нечем. Бутылкой и  винтовкой
их не возьмешь...
   Я не перебивал бойцов, пусть выскажутся. Ведь  самое  главное  -  знать
настроение людей. Потом легче будет вести с ними политработу.
   - Раньше в газетах писали, - донесся из темноты все тот же голос, - что
тыл у нас крепкий. А почему же в деревнях уже сейчас голодают?
   - Кто тебе сказал, что голодают? - раздался чей-то недовольный басок. -
Чего провокацию разводишь? \174\
   - А я не развожу, - невозмутимо ответил первый. - На вот, почитай,  что
мне пишут из колхоза.
   - Значит, ваш колхоз никудышный. Видать, и сам ты от работы отлынивал.
   Послышался смешок.
   Замполит базы ерзал на скамейке, словно под ним были рассыпаны  горячие
угли. Не ожидал он от своих солдат таких речей.
   Я старался как мог подробнее отвечать на вопросы и не замалчивать наших
трудностей. Люди любят  правду,  какой  бы  горькой  она  ни  была.  Они  не
переносят фальши, тем более на войне.  Рассказал  о  вероломстве  фашистской
Германии, нарушившей договор, о  причинах  временных  успехов  противника  и
наших неудач,  о  потерях,  понесенных  советской  авиацией,  о  трудностях,
переживаемых страной. Но  еще  подробнее  говорил  о  героизме  и  стойкости
советских людей, не жалеющих в борьбе с врагом ни крови своей, ни жизни.
   - Речь, товарищи, идет о жизни и смерти Советского государства, о нашей
с вами судьбе. И мы победим врага, чего бы  это  нам  ни  стоило!  -  твердо
заявил в заключение.
   Из разговора с бойцами выяснилось, что многие вообще не читали газет  с
тех пор, как началась война, а радио слушали урывками. О событиях на  фронте
и в тылу они знали по слухам, в которых тогда не было недостатка.
   Красноармейцы и сержанты  остались  довольны  беседой.  Все  путаное  и
противоречивое теперь выяснили. А главное,  они  прониклись  уверенностью  в
том, что отступление Красной Армии - явление временное, что  наши  удары  по
врагу с каждым днем усиливаются, что в тылу у противника  разгорается  пламя
партизанской борьбы и в войне должен наступить перелом.
   - А как скоро он наступит, будет зависеть от нас с  вами,  товарищи,  -
сказал я, - от нашей выдержки и самоотверженности. Враг коварен и силен,  но
мы все равно его одолеем. Русские прусских не только бивали, по и в  Берлине
бывали, а пруссакам Москвы не видать как своих ушей.
   После беседы мы с комиссаром зашли в его  землянку,  и  там  наедине  я
спросил его: \175\
   - Когда вы последний раз  беседовали  с  бойцами  по  вопросам  текущей
политики?
   Он молча пожал плечами.
   - Чем же вы занимаетесь?
   - Как чем? - удивился комиссар. - Продовольствие подвозить надо?  Надо.
Бензин и боеприпасы доставлять надо? Надо. Почти все автомашины на  приколе.
Кто этим будет заниматься?
   - Вы прежде всего комиссар, партийный работник, а не  хозяйственник,  -
заметил я. - То, что  о  хлебе  насущном  заботитесь  -  хорошо.  Но  нельзя
забывать о духовной пище, о настроениях людей.
   Поездка к автомобилистам и ремонтникам расстроила меня. Если  уж  здесь
запущена политическая работа с людьми, то какова она  в  отдаленных  тыловых
подразделениях?
   Своими мыслями я поделился с членом Военного совета армии и начальником
политуправления фронта. Честно признался, что и я, подобно  комиссару  базы,
отдавал предпочтение боевой работе.
   - Видимо, это наша общая беда, - заметил Богаткин. - Мы  следим  только
за передним краем, а о тылах мало заботимся. Надо выправлять положение.
   Я решил собрать политработников и откровенно поговорить с ними. А перед
совещанием побывал в ряде других тыловых  подразделений.  Предположение  мое
подтвердилось: политическая работа там действительно оказалась в  запущенном
состоянии.
   С комиссарами у нас состоялся большой и полезный  разговор.  Смысл  его
сводился к тому, что надо лучше изучать настроения людей,  живо  откликаться
на их запросы, повседневно вести активную наступательную пропаганду.  Особое
внимание необходимо уделить  воспитанию  у  бойцов  ненависти  к  фашистским
захватчикам.
   После  совещания  политико-воспитательная  работа  в   частях   заметно
активизировалась. Ежедневно  по  утрам  стали  проводиться  политинформации,
наладился выпуск стенных газет и боевых листков,  во  взводах  и  отделениях
были выделены агитаторы.
   Все это, естественно, способствовало усилению боевого духа  воинов.  От
красноармейцев и сержантов стали поступать заявления с просьбой отправить их
в наземные \176\ войска. Им хотелось лично бить врага, отомстить фашистам за
погибших друзей и родных.
   Нам приходилось сдерживать  людей,  разъяснять  им,  что  и  они  своим
самоотверженным  трудом   вносят   большой   вклад   в   дело   победы   над
немецко-фашистскими  захватчиками.  А  иным  просто  приказывали  впредь  не
ставить такого вопроса перед командирами: опытных специалистов  нельзя  было
отпускать.
   Призыв уничтожать врага всеми  доступными  средствами  звучал  тогда  с
набатной силой.
   Но вскоре эти заблуждения рассеялись.  Из  рассказов  советских  людей,
вырвавшихся из фашистского ада, из  публикуемых  в  газетах  фотодокументов,
запечатлевших зверства фашистов, воины поняли: в гитлеровской армии  собраны
озверевшие насильники, убийцы и мародеры. Их надо беспощадно уничтожать.
   Вот почему так настойчиво просились бойцы на  фронт.  Каждому  хотелось
собственными руками бить захватчиков.
   Война  потребовала  от  людей  психологической  перестройки,  в   корне
изменила некоторые их понятия и представления.
   Она явилась для нас суровой школой, в  которой  приходилось  не  только
доучиваться, но и многое постигать заново. Вместе с  наукой  ненависти  наши
командиры, летчики, штурманы, стрелки-радисты постепенно осваивали  и  науку
побеждать.
   Хороший  сюрприз  гитлеровцам   преподнес   однажды   командир   288-го
штурмового  авиационного  полка  майор  П.  В.  Дельцов.   Когда   воздушные
разведчики донесли,  что  но  одной  из  дорог  движется  колонна  вражеской
мотопехоты, он решил немедленно нанести по ней удар. Первую шестерку  "илов"
повел  старший  лейтенант  Александров.  Через  пятнадцать  минут  в  воздух
поднялись еще пять штурмовиков во главе со старшим политруком Гудковым.
   Группа Александрова, сбросив бомбы на голову колонны, остановила ее,  а
затем начала с бреющего полета обстреливать. Несколько автомашин загорелось.
Образовалась пробка.  Вражеские  солдаты  в  панике  начали  разбегаться  по
придорожным кустам. Но свинцовый ливень  \177\  прижал  их  к  земли.  "Илы"
атаковывали врага непрерывно, не давая ому опомниться.
   Вскоре  в  воздухе  появилась  вторая  группа  штурмовиков,  а   первая
возвратилась на аэродром. Заправившись горючим и  пополнив  боеприпасы,  она
вылетела снова, чтобы завершить разгром вражеской колонны.  Позже  воздушные
разведчики  доложили  о  результатах  штурмовки.  Противник  потерял   более
пятидесяти  автомашин.  Подсчитать  количество   убитых   гитлеровцев   было
невозможно: над дорогой висели облака дыма и пыли.
   День  ото  дня  повышалась  тактическая  культура   наших   авиационных
командиров,  росло  боевое  мастерство  экипажей.  В  напряженной  фронтовой
обстановке полнее раскрывались и лучшие стороны  характеров,  крепла  дружба
между летчиками различных видов авиации, а также внутри  экипажей.  Суровая,
полная опасностей жизнь сближала  людей,  полк  становился  для  них  родным
домом, товарищи - дорогими братьями. Раненые по  выздоровлении  возвращались
только в свою семью, перевод в другую часть воспринимался как наказание.
   С улыбкой вспоминаю двух совершенно не похожих друг  на  друга  молодых
парней, волею случая  оказавшихся  в  одном  экипаже.  Летчик  был  высокий,
стройный красавец со  смоляным  чубом.  Штурман,  наоборот,  низкорослый,  с
веснушчатым  мальчишеским  лицом,  светлыми,  всегда  удивленными   глазами.
Первого товарищи в шутку звали Геркулесом, а второго - Малышкой.
   Летчик частенько подсмеивался над штурманом.
   - На него, - говорил он, - не хватило строительного материала. Или:
   - Давай подсажу в кабину. Сам-то не  дотянешься.  Штурман  отвечал  ему
тоже колкостями.  Иногда,  правда  ненадолго,  они  обиженно  расходились  в
стороны.
   - И что вы не поделили между собой? - спросил я как-то у летчика.
   - У нас разная группа крови,  товарищ  комиссар.  Несовместимость,  так
сказать, - с серьезным видом ответил летчик.
   Он, конечно, шутил, но эти шутки иногда злили его товарища.
   - Может, разлучить петухов?-предложил я командиру. \178\
   - Зачем? - рассмеялся тот. - Ведь они  подначивают  друг  друга,  чтобы
душу отвести. Веселого-то в нашей жизни  мало,  вот  и  скрашивают  ее,  как
могут. Это замечательные ребята. Воюют отменно и дорожат друг другом.
   В одном из полетов штурмана  ранило.  Пуля  пробила  ему  плечо,  и  он
потерял много крови. Летчик осторожно вытащил его из кабины, уложил на траву
и, склонившись над ним, все успокаивал:
   - Вася, больно тебе? Потерпи, дорогой, сейчас санитарная машина придет.
   Он каждый вечер ходил к другу в госпиталь со  свертками  в  руках.  Эта
забота, может быть, больше, чем лекарства, помогла штурману встать на ноги.

ПО ОТСТУПАЮЩЕМУ ВРАГУ

   Осенью  1941  года  меня  назначили  на  должность  военного  комиссара
военно-воздушных сил 57-й отдельной армии. Что  она  из  себя  представляет,
какие задачи будет решать, я пока не знал. Известно было  лишь  одно:  армия
находится в Сталинграде, пополняется людьми и оружием, усиленно готовится  к
наступлению.
   Провожая  меня,  командующий  ВВС  Северо-Западного  фронта   Куцевалов
мечтательно говорил:
   - Пора бы как следует ударить по немцам, заставить их драпануть.  Здесь
нам пока не удалось этого сделать. Может быть, там, на юге, у вас что-нибудь
получится.
   В лесах и болотах Северо-Западного  фронта  война  в  то  время  носила
позиционный характер.  Активной  обороной,  частыми  контратаками  советские
войска обескровили гитлеровцев, заставили их отказаться от  намерения  вбить
клин между Москвой и  Ленинградом.  Враг  окопался,  готовясь  к  длительной
обороне. Среди пленных начали уже попадаться солдаты  в  женских  платках  и
соломенных  эрзац-валенках.  Опьянение  от  первых  успехов  начало  у   них
проходить. Страшила их русская зима с ее морозами и метелями.
   Дней за десять до отъезда к  новому  мосту  службы  я  получил  наконец
известие  от  семьи.  Жена  и  дочь  оказались  почему-то  в  Сызрани.   Мне
представилась  возможность  хоть  на  денек  заскочить  к  ним  по  пути   в
Сталинград. \179\
   Из Валдая, где находился штаб Северо-Западного  фронта,  я  вылетел  на
самолете. В Арзамасе сделал первую посадку.  Там  уже  выпал  снег.  Самолет
пришлось "переобуть" - колеса заменить лыжами.
   В Сызрани  без  труда  отыскал  своих  близких.  Жили  они  на  частной
квартире. Жена работала на заводе, дочь училась в первом классе.
   - Как вы здесь оказались? - удивился я.
   - Клавдия Яковлевна уговорила, - ответила жена. - Что, мол, вам  делать
в Горьковской области? Ни родных, ни знакомых. А здесь сестра, есть  где  на
первый случай притулиться. Ну я и согласилась.
   На следующий день я вылетел в Сталинград. К вечеру был  уже  на  месте.
Штабы армии и ВВС размещались на окраине города, за вокзалом, и  я  разыскал
их довольно быстро.
   Переночевал, а утром представился командующему армией, в прошлом лихому
кавалеристу, генералу Рябышеву и члену Военного совета Воронину.
   Во время беседы Воронин заметил:
   - Готовимся к большой наступательной операции. Предстоит выдвинуться  к
Северному Донцу и нанести по немцам удар.
   Он подошел к карте, висевшей на стене, и показал примерное  направление
этого удара.
   - А что есть из авиации? - поинтересовался я.
   - Пока ничего, - ответил Воронин. - Но ведь у вас  все  делается  очень
быстро. Сегодня нет самолетов, а завтра они уже есть.
   - А где тылы, аэродромы? Вы несколько упрощенно  смотрите  на  авиацию,
-возразил я.
   - Не обижайтесь, - улыбнулся член Военного  совета.  -  Уж  и  пошутить
нельзя.
   - А кто будет командовать авиацией?
   - Дмитрий Павлович Галунов. Ждем его со дня на день.
   - И штаба еще нет?
   -  Начинает  формироваться.  Весь  штаб  представляет  пока   полковник
Мельников.
   По существу ничего еще не было.
   На следующий день я побывал  в  домах,  где  должны  были  разместиться
различные службы, познакомился с  прибывающими  офицерами,  поинтересовался,
какие \180\ полки к нам прибудут. Мне сказали, что, скорее всего, мы получим
на время операции несколько авиачастей с Южного фронта.
   Здешние места показались мне неуютными и унылыми. Куда ни  поглядишь  -
голая равнина, все как на ладони. Как же  тут  маскироваться  от  воздушного
противника, тем более зимой? Ни травинки, ни кустика.
   Но мои опасения оказались напрасными. Когда к нам прибыла первая группа
самолетов, мы  перекрасили  их  в  белый  цвет,  и  они  стали  сливаться  с
местностью. Для автотранспорта сделали из  снега  обваловку.  С  высоты,  на
которой летали воздушные разведчики, было не просто определить,  где  что  у
нас находится.
   Иногда  в  целях  маскировки  мы  подтаскивали  самолеты   вплотную   к
населенным пунктам, даже прятали их под навесами, чтобы ввести противника  в
заблуждение.
   В  одной  из  стрелковых  дивизий,  располагавшейся  в  районе   завода
"Баррикады", я случайно встретил Ивана  Ивановича  Колеуха.  Этому  военному
комиссару я многим обязан, как армейский политработник.
   Меня  призвали  в  армию  в  1930  году.  Сначала   был   комсомольским
организатором  полка.  Потом   стал   политруком   пулеметной   роты   86-го
Краснознаменного стрелкового полка 29-й стрелковой  дивизии.  Комиссаром,  а
затем помощником командира по политчасти здесь работал Иван Иванович Колеух,
сердечный, отзывчивый, но вместе с тем требовательный человек. Он почти  все
время находился среди красноармейцев - и  на  занятиях  в  поле,  и  в  часы
досуга.
   Колеух был на редкость внимателен к  нам,  начинающим  политработникам,
тактично поправлял нас, когда мы  по  молодости  ошибались,  терпеливо  учил
искусству политического воспитания людей.
   Каждый из нас регулярно приходил к нему и рассказывал о своей работе, о
трудностях, которые встретились. Он терпеливо, не перебивая, слушал, задавал
вопросы, корректно указывал на замеченные промахи.
   Колеух не любил длинных речей, особенно не терпел фразеров. Сам говорил
всегда просто, доходчиво, подкрепляя те или иные положения яркими жизненными
примерами. Для меня он был первым политическим наставником. \181\
   Потом Колеух уехал от нас. Сначала его послали начальником  политотдела
МТС  в  станицу  Невинномысскую,  а  затем  избрали  секретарем   Сочинского
городского комитета ВКП(б). Вскоре, однако, Ивана Ивановича постигло большое
несчастье, в котором сам он не был виновен.
   И вдруг эта неожиданная встреча. Я обрадовался так, словно после долгой
разлуки увидел родного отца. Иван Иванович заметно постарел,  осунулся,  лоб
его прорезали глубокие морщины.
   Колеух пригласил меня к себе в маленькую комнатушку, которую он  снимал
в частном доме. Вскипятил чай, и мы сели за стол. Он обрадовался встрече  не
меньше, чем я.
   Начали вспоминать прошлое, общих знакомых.  Многих  Иван  Иванович  уже
забыл, но о тех, кого помнил, говорил только хорошее.
   Слушал я его и думал: нет, не сломила ста