же мне жизнь спасли!
   - Что вы, что вы, - смутился летчик. - Просто так получилось...
   Что же произошло? В воздушном бою Баранова основательно  потрепали.  На
.малой скорости он шел домой. И вдруг  откуда  ни  возьмись  пара  вражеских
истребителей.  Одна  атака,  другая.  Японцы  любили  нападать  на  подбитые
самолеты. Тут уж победа наверняка обеспечена.
   Как раз в это время возвращался на свой аэродром  и  летчик  Н.  Увидев
товарища в беде, он пристроился одному из  нападающих  в  хвост  и  короткой
очередью подсек его. Японец  загорелся  и  потянул  к  земле.  Другой  сразу
смекнул, что пахнет жареным, развернулся  и,  резко  спикировав,  ушел.  Наш
истребитель не стал его преследовать: кончились патроны, да и  горючее  было
на исходе.
   На всякий случай Н. проводил Баранова до  дому,  приветственно  покачал
крыльями и только после этого вернулся на свой аэродром. Он честно  выполнил
закон боевого братства.
   Так летчик Н. решительно и смело наступил на горло \73\  страху.  Позже
он был награжден многими боевыми орденами, а за участие в  финской  кампании
удостоен звания Героя Советского Союза.
   А вот второй случай.
   Захожу как-то к Павлу Федоровичу  Жигареву.  Вижу,  злой  он,  широкими
шагами меряет комнату и что-то говорит.  У  стола,  склонив  голову,  понуро
стоит командир группы бомбардировщиков Тимофей  Хрюкин  и  теребит  в  руках
карандаш. На нем желтая безрукавка, на лбу выступили капельки  пота.  Стояла
невыносимая жара, и даже открытое окно не помогало от нее избавиться.
   - Нет, ты только полюбуйся на него, - с укоризной в голосе говорит  мне
Жигарев, кивая на Хрюкина. - Растерял  всех  своих  летчиков  и  сам  только
случайно остался живым.
   Заложив руки за спину, Павел Федорович еще раз  пробежал  от  стола  до
двери и обратно, остановился перед Тимофеем и, чуть ли не тыча в лицо рукой,
гневно спросил:
   - Где теперь искать ваших летчиков, где? Потом  отошел  от  Хрюкина  и,
обращаясь ко мне, распорядился:
   - Все. К чертовой матери! Отправить его в Москву.
   Я толком  еще  не  знал,  что  произошло,  и  пока  старался  сохранять
нейтралитет. Хрюкин был мне известен как  очень  опытный  летчик  и  хороший
командир. Слыл он за храбреца и пользовался у подчиненных большим уважением.
Поэтому я спокойно спросил Жигарева:
   - А что же все-таки произошло, Павел Федорович?
   - Этот молодец, - поостыв, сказал Жигарев, - завел двенадцать самолетов
за облака и там растерял их, как беспечная наседка теряет цыплят в крапиве.
   - А куда он их собирался вести? - прикинулся я неосведомленным.
   - Разве не знаешь? Тоже мне комиссар, - переводя разговор  на  шутливый
лад, продолжал Жигарев. - У Нанкина скучились японские военные корабли.  Вот
и задумали ударить по ним. А вышел конфуз...
   Оказалось, Хрюкин не учел, что в этот район  его  летчики  ни  разу  не
ходили. Попав в облака, они растеряли друг друга. Домой нашли дорогу  только
три экипажа. Остальные приземлились где попало. Поэтому было  от  чего  \74\
вскипеть Жигареву и потерять дар речи даже  такому  храброму  человеку,  как
Тимофей Хрюкин.
   - Тимофей Тимофеевич, - осторожно старался я заступиться за Хрюкина,  -
дал, конечно, маху. Не зная  броду,  не  суйся  в  воду  -  гласит  народная
пословица. Наказать его, может быть, и следует. Но ведь сделал он это не  по
злому умыслу. Хотелось как лучше, а получилось...
   - Хотел, хотел... Из добрых побуждений кафтана не сошьешь, -  стоял  на
своем Жигарев.
   - Да ведь и мы с  вами,  Павел  Федорович,  немножко  виноваты.  Погоду
знали, подготовку  летчиков  тоже.  Однако  вылет  не  запретили,  наоборот,
подбадривали: давай, давай...
   - А у него на плечах своей головы  нет?  -  кивнул  Жигарев  в  сторону
Хрюкина.
   - Как нет? - Заметив перемену к лучшему, я  уже  решительнее  встал  на
защиту Тимофея Тимофеевича. - Есть, да еще какая - забубенная!
   - Во-во, забубенная, - подхватил  это  слово  Жигарев  и  едва  заметно
улыбнулся.
   О Хрюкине мне еще в Москве, перед отъездом в Китай,  рассказывал  Павел
Васильевич Рычагов. Они вместе воевали в Испании.
   Родился Тимофей Тимофеевич в 1910 году в Ейске.  Дед  его  был  ломовым
извозчиком, отец каменщиком,  мать,  из  семьи  рыбаков,  работала  прачкой.
Прокормить большую семью в городе оказалось не под силу, и  семья  Хрю-киных
переехала в станицу. С восьми лет Тимофей гнул  спину  на  богатых  казаков,
потом сбежал из дому и два года беспризорничал.
   Молотобоец в железнодорожном  депо,  чернорабочий,  грузчик-таковы  его
первые  трудовые  университеты.  До  пятнадцати  лет  он  был   неграмотным.
Поокрепнув, закончил школу взрослых и потом поступил во вторую военную школу
пилотов в Ворошиловграде. Это и предопределило дальнейшую судьбу  Хрюкина  -
он навсегда связывает свою жизнь с авиацией.
   Когда развернулись бои республиканцев  с  франкистами,  Тимофей  Хрюкин
одним из первых подал рапорт, чтобы  его  направили  в  Испанию.  Воевал  он
крепко, заслужил боевые награды.
   И вот теперь Хрюкин в Китае. Сражался он с японцами  храбро,  и  нельзя
было  остаться  безучастным  к  его  \75\  судьбе,  если  даже  он  допустил
оплошность в трудных обстоятельствах. Словом, мне  удалось  настоять,  чтобы
его не откомандировывали в Москву. Позже за участие в уничтожении  японского
авианосца ему было присвоено звание  Героя  Советского  Союза,  а  китайское
правительство наградило его орденом.
   Мне довелось потом немало поработать  вместе  с  Тимофеем  Тимофеевичем
Хрюкиным, ставшим командующим воздушной  армией,  дважды  Героем  Советского
Союза.  Я  все  больше  убеждался,  какой  это  талантливый  военачальник  и
по-настоящему партийный человек.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

   Однажды на аэродроме в  одной  из  летных  групп  я  проводил  собрание
землячества. Сейчас этот термин звучит несколько странно. Но там,  на  чужой
земле, мы не имели возможности собирать коммунистов и комсомольцев -  такова
была обстановка. Поэтому практиковались так называемые собрания землячества.
   Сидели мы в зале столовой, не спеша пили крепкий чай и вели разговор  о
своих житейских делах. Но вот приехал Жигарев,  отозвал  меня  в  сторону  и
сказал:
   - Слушай, Андрей, закругляйся и поезжай домой. Полетишь в Москву.
   - Как в Москву? - не понял я. Для меня это  была  такая  неожиданность,
что я не сразу нашелся: радоваться или грустить?
   -  А  вот  так.  На  замену  тебе  прибыл  товарищ.  Вечером,  надеюсь,
пригласишь на прощальный банкет?
   Вначале показалось, что Павел Федорович  шутит:  житье  наше  вдали  от
родины было не слишком веселым, и мы нередко подтрунивали друг  над  другом.
Но  когда  я  познакомился  с  приехавшим  Федором  Ивановичем  Богатыревым,
комиссаром авиабригады, все стало ясно.
   Вечером собрались. Вспомнили в дружеском кругу общие радости и  печали,
пережитые за время пребывания в Китае. Жаль  было  расставаться,  но  приказ
есть приказ: люди мы военные и должны ему подчиняться.
   Утром следующего дня из Ханькоу отправлялись на ремонт два самолета СБ.
Мне предложили воспользоваться этой оказией.
   - Другая возможность представится не скоро, -предупредил Жигарев. \76\
   Я не возражал. На СБ так на СБ. Это будет даже быстрее.
   О том, что один самолет не  совсем  надежен,  не  думалось.  Как-нибудь
долетим...
   Поднялись, сделали над аэродромом  прощальный  круг  и  взяли  курс  на
северо-запад. Вместе со мной  на  борту  был  молодой  летчик  Пушкин,  ныне
генерал-лейтенант авиации. Не успели мы пройти и сотни километров, как  путь
преградила сплошная грозовая облачность. Горизонт был густо-черным, по  нему
полосовали молнии. Красивое и жуткое зрелище. Соваться в этот  кромешный  ад
было бы, конечно, безумием, и мы повернули обратно.
   Подходим к Ханькоу, а  там  новая  неприятность:  на  аэродроме  рвутся
бомбы. Посмотрели вверх - висит колонна вражеских  бомбардировщиков.  А  еще
выше идет воздушный бой. На наших глазах японцы подожгли  самолет,  ходивший
по кругу и пытавшийся произвести посадку.
   Поднялись мы на пять с половиной тысяч метров, отошли в сторону и стали
ждать, когда закончится схватка. Мы были  совершенно  беззащитны.  Оружие  с
борта сняли и тоже отправили в ремонтные мастерские.
   Но вот закончился  бой.  Японцы  ушли  на  восток,  наши  приземлились.
Выяснилось, что во время вражеского налета погиб экипаж Долгова.
   Нашу машину быстро заправили и поставили  в  сторону,  чтобы  в  случае
неожиданного воздушного нападения не мешать взлету истребителей. И мы  стали
ждать, когда грозовой  фронт  рассеется.  Никаких  метеорологических  постов
тогда не существовало, все определялось на глазок. Видим: сектор неба,  куда
нам предстояло лететь, постепенно стал светлеть.
   - Ну как, полетим? - спрашивает Пушкин.
   - А чего ждать?
   Все просто решилось. Никаких  тебе  метеобюллетеней  и  карт-кольцовок,
никаких разрешений. Свой глаз-ватерпас, и погода определена... Однако,  хотя
нам и казалось, что грозу пронесло, какие-то внутренние, бурные  процессы  в
атмосфере еще происходили. Где-то на середине маршрута самолет начало кидать
то вверх, то вниз.  Казалось,  наш  старый  СБ  вот-вот  рассыплется,  и  мы
вывалимся на островерхие пики горного хребта. \77\
   Но машина, как ее ни корежило, все же выдержала  напор  стихии,  только
перед заходом на посадку почему-то не  выпустились  шасси.  Сделали  мы  над
аэродромом Сиань (провинция Шэньси) один круг, другой - не  выходят  колеса.
Пришлось прибегнуть к аварийному способу.
   Чтобы не испытывать судьбу еще раз, мы в дальнейшем  не  стали  убирать
шасси. Правда, скорость заметно снизилась, да и расход  бензина  увеличился,
но мы рассчитали, что до места назначения все-таки доберемся.
   В Ланьчжоу нас встретили свои люди. Этот аэродром на  трассе  Советский
Союз - Китай был обеспечен всем необходимым, и здесь мы чувствовали себя как
дома. От воздушных налетов его охраняло подразделение летчиков  во  главе  с
Жеребченко.
   Летчики и техники базы окружили нас плотным кольцом и ходили за нами до
самого вечера. Их интересовало буквально все: и что за самолеты у японцев, и
какой тактики они придерживаются в бою, хорошо ли дерутся наши  ребята,  как
относится к советским людям местное  население?  Объяснить  это  любопытство
было нетрудно: японо-китайская война находилась в фокусе мировой политики, и
судьбы Китая волновали каждого человека. А у летчиков к тому же  пробуждался
еще и чисто профессиональный интерес.
   Мы .рассказали обо всем, что знали, видели и лично пережили. Хозяева  в
свою очередь посвятили нас в такие вопросы, о которых мы и понятия не имели.
В частности, только здесь в полной мере  нам  стала  видна  помощь,  которую
оказывает Советский Союз Китаю. На окраинах аэродрома громоздились  один  на
другом ящики с боеприпасами, вооружением, различные механизмы,  которые  еще
не успели отправить по назначению в 8-ю Народно-революционную армию.
   Вечером начальник базы  Акимов,  с  которым  я  успел  довольно  близко
познакомиться, когда летел в Китай, пригласил нас к себе на ужин. Засиделись
допоздна. Переговорив обо всем, я наконец спросил Акимова:
   - А как улететь отсюда домой?
   - Надо ждать оказию.
   Под  оказией  он  подразумевал  самолет,  который  привезет  из   Союза
очередную партию груза. Это меня не устраивало. Ожидание могло затянуться на
неделю.
   На следующий день, проходя по аэродрому, я  обратил  \78\  внимание  на
притулившийся в стороне самолет ТБ-1. Спрашиваю у Акимова:
   - Чей?
   - Казахского управления ГВФ. Копаются уже дней семь. Старая  телега,  а
не самолет, - небрежно обронил Акимов.
   - А когда они собираются вылететь?
   - Кажется, завтра.
   Я воспрянул духом. Может быть, и меня захватят? Черт с ним, что самолет
на ладан дышит. Авось дотянет как-нибудь.
   Подходим к экипажу, здороваемся. Из кабины на землю спускается  летчик.
Смешливые глаза.  На  лацкане  пиджака  значок  депутата  Верховного  Совета
Казахской ССР.
   - Коршунов, - рекомендуется он и крепко жмет руку.
   Рядом с самолетом, на промасленном чехле, лежат гармошка,  балалайка  и
мандолина.
   - На такой базе, как ваша, можно создать музыкальный оркестр, - в шутку
говорю Коршунову.
   - Он уже есть. Все члены экипажа - музыканты. Веселимся как  можем.  Не
ждать же, когда к нам артисты Большого театра приедут, - смеется Коршунов.
   Своим задором он заставил нас забыть, что перед нами стоит не  самолет,
а старая скорлупка, и потому мы, не раздумывая, попросили:
   - Не подбросите ли до Алма-Аты?
   - Сколько вас? - справился Коршунов.
   - Трое. Я, Пушкин и Маглич.
   - За милую душу, - живо согласился  пилот.  -  Самолет  большой,  места
хватит. Да и нам веселее будет.
   Когда все формальности были утрясены и мы с Акимовым отошли в  сторону,
он, косясь на старый ТБ-1, посчитал нужным предупредить:
   - А я бы на вашем месте все же подождал.
   - Ничего не случится, - воодушевленный оптимизмом Коршунова, ответил я.
- Долетим.
   - Ну, ну, смотрите.
   Вылетели через день. Во время разбега ТБ-1 так скрипел,  что  казалось,
развалится до подъема в воздух. Грешным делом, я вспомнил Акимова и подумал:
надо бы послушаться его, подождать. Но было уже поздно.  \79\  Самолет,  еще
раз жалобно скрипнув, успокоился, и под нами поплыли горы.  Потом  открылась
панорама унылого и скучного пустынного Синьцзяна. Под монотонный шум моторов
я задремал, но вдруг почувствовал рывок, затем другой. Смотрю  и  глазам  не
верю: один мотор заглох,  и  винт  под  напором  воздушного  потока  еле-еле
вращается. Минуты через три или четыре сдал и второй двигатель.
   Стало необыкновенно тихо. Мы с Пушкиным тревожно переглянулись.  Справа
и слева, разделенные песчаной долиной, тянулись горы.  Самолет  начал  резко
терять высоту. Где сядем? Справа показалась малонаезженная  дорога.  Лучшего
места в аварийной ситуации трудно и придумать.
   Коршунов сразу же довернул машину и пошел на посадку. Пробежав по песку
с десяток метров, самолет остановился как вкопанный. Коршунов вылез из своей
кабины и, скаля в задорной улыбке белые зубы, как ни в чем не бывало сказал:
   - Сидим, товарищи начальники.
   За бортом мы чуть не задохнулись от жары. Казалось, будто  рядом  стоит
гигантский горн и нагнетает раскаленный воздух, сжигающий на своем пути  все
живое. Осмотрелись. Ни кустика, ни деревца, ни живой былинки. Один песок  да
серые, нагретые солнцем камни.
   Коршунов  открыл  планшет  и  развернул  желто-коричневую,   под   цвет
местности, карту.
   - Вот где мы, товарищи начальники, находимся,  -  ткнул  он  пальцем  в
песчаную долину. - Воды, как видите, нет.
   Мы перешли на  другую  сторону  самолета,  думая,  что  там  есть  хоть
какая-нибудь тень. Но увы. Солнце стояло в зените, и тень лежала  под  самым
брюхом ТБ-1.
   - Ну-ка, котик, - обратился Коршунов к своему  флегматичному,  плотному
механику. Котиком он назвал  его  потому,  что  у  механика  фамилия  Котов,
хитренькая улыбка и мягкая, как у кошки, походка. - Будь добр,  поднимись  в
кабину и принеси градусник.
   Котик принес термометр. Коршунов положил его в тень, и все увидели, как
по тоненькому каналу стеклянной трубки ртуть быстро стала подниматься вверх.
   -  Ого!  -  комментировал  Коршунов.  -  Пятьдесят,   пятьдесят   пять,
шестьдесят, шестьдесят пять... На цифре "70" ртуть остановилась. \80\
   - А теперь, товарищи начальники, облачайтесь в меховую амуницию.  Будем
думать и держать совет.
   Даже в этой труднейшей обстановке Коршунов не терял присутствия духа  и
старался шутить. По-настоящему-то ему следовало отругать  Котова  за  плохую
подготовку самолета, но он только с укоризной посмотрел на него: кота,  мол,
как ни бросай, все равно он станет на  ноги  -  критика  не  действовала  на
флегматичного парня.
   По совету Коршунова  мы  надели  комбинезоны  и,  к  своему  удивлению,
убедились, что действительно стало намного легче. Прямые солнечные  лучи  не
обжигали тело, шлем надежно защищал голову.
   - Для начала скажу, товарищи робинзоны,  -  не  удержался  Коршунов  от
шутливой параллели, - что у нас есть полтора ящика шоколада  и  два  термоса
воды. Выпьем эту - сольем из радиаторов. Словом, живем - не тужим.
   - Трасса проходит здесь? - осведомился Пушкин.
   -  Здесь,  здесь,  -  подтвердил  Коршунов.  -  Самолеты  летают  почти
ежедневно. Если мы разожжем костры - нас непременно увидят и помогут.
   В первый день стороной прошел один Р-5, по нас не заметил. Мы  изнывали
от жары, а  когда  солнце  скрылось,  стало  совсем  прохладно.  Ночевали  в
самолете. В горах  всю  ночь  противно  выли  шакалы,  но  близко  к  машина
подходить боялись.
   На другой день, обжигая руки о раскаленный  металл,  попытались  помочь
экипажу найти неисправность в моторах. Ведь не  случайно  же  они  отказали?
Есть какая-то причина. Копались часа два, но ничего не нашли. Механик  Котов
бросил ключ на песок, выругался:
   - Подождем до вечера. Сейчас работать невозможно.
   И действительно, жара стояла невыносимая. Хотелось пить. А воды остался
один термос. Надо  беречь.  Кто  знает,  сколько  еще  мы  просидим  в  этих
раскаленных песках? Установили строгую норму: три глотка в день на человека.
Воду в радиаторах самолета пока не трогали. Это неприкосновенный запас. Вода
- жизнь. Не станет ее - "совсем-совсем плох будит",  сказал  бы  сейчас  наш
китайский друг Мустафа.
   Кругом тишина. Кажется, все живое вымерло. Хоть  бы  какой-нибудь  звук
услышать, и то легче бы стало на душе. \81\
   - Где же ваша трасса? - спрашивает у Коршунова Пушкин.
   - Здесь, здесь, товарищ начальник, - пытается  шутить  летчик  и  тычет
пальцем в раскаленное небо. - Только, видать, ее солнышком растопило.
   Котов лег на спину и стал внимательно прислушиваться:  вдруг  раздастся
шум мотора? Тогда надо поджигать  смоченный  в  бензине  и  соляровом  масле
чехол, чтобы дымом привлечь к себе внимание пролетающего летчика.
   Но вот солнце уже скрылось за зубцами гор, а ни один самолет так  и  не
появился. И снова доносится надрывный  вой  шакалов,  а  над  головой  горят
безучастные к людям крупные звезды.
   На третий день в знойном мареве мы увидели три, величиной со  спичечную
коробку, автомашины. Были они от  нас  на  расстоянии  десяти  -  двенадцати
километров. А может быть, это просто показалось?
   - Машины, машины! - захлопал в ладоши Маглич и бросился в  их  сторону.
За последние два дня он  стал  неузнаваемым:  смотрит  на  всех  рассеянным,
отсутствующим взглядом, говорит что-то бессвязное.
   - Да замолчи ты наконец! - злился Пушкин и для большей острастки грозил
кулаком.
   И вот сейчас Маглич, сбросив ботинки, босиком побежал к машинам:
   - Эге, подождите!
   Мы кинулись остановить его, но куда там! Обжигая ступни, Маглич прыгал,
словно кенгуру, и вскоре скрылся за песчаным  холмом.  Эх,  пропал,  думаем,
человек. Но нет. С машин - нам не показалось, это были действительно  они  -
его заметили, а может быть, внимание людей привлек дым нашего костра. Вскоре
вездеходы подъехали к самолету. В кузове одного из них  лежал  Маглич.  Ноги
его покрылись от ожогов волдырями, но он этого  не  замечал  и  как  ребенок
смеялся. Парень не  выдержал  психического  напряжения.  В  Москве  пришлось
уложить его в больницу.
   Мы были несказанно рады появлению автомашин.
   - Как вы здесь оказались? - спрашиваем у водителей.
   - Хотели спасти таких же, как вы,  бедолаг.  Только  напрасно.  Самолет
ДБ-3 упал в горах... \32\
   Позже я узнал, что в этой катастрофе погиб инженер ВВС Павлов.
   Бросить свой самолет без надзора мы, конечно, но могли. Коршунов  решил
оставить около него механика Котова. Дал ему  оружие,  продовольствие,  весь
оставшийся запас воды и сказал:
   - Завтра будет помощь.
   К вечеру вездеходы доставили нас на аэродром Хами. Там уже  знали,  что
из Ланьчжоу два дня назад вылетел ТБ-1, но не имели представления,  куда