вались  разрушить   важнейшую
артерию, которая питала фронт с востока, вывести из строя заводы и  фабрики,
работавшие на оборону. Но артиллеристы-зенитчики и летчики-истребители  были
начеку.
   Потеряв всякую надежду прорваться открыто, коварный враг стал прибегать
к хитрости. Ночью 26 октября на один из аэродромов, расположенных к  востоку
от города, возвращался с задания Ил-4. За ним пристроился  другой  такой  же
самолет. И вдруг на городской окраине начали рваться бомбы.  Оказалось,  что
вражеский летчик воспользовался  трофейной  машиной  и  беспечностью  службы
ВНОС.
   Уловка,  видимо,  понравилась  гитлеровцам,  и  они  решили   повторить
разбойничий прием. 30 октября ночью позади  группы  Ил-4,  возвращавшихся  с
задания, пристроились три Ю-88.  Однако  на  этот  раз  бдительность  службы
воздушного наблюдения, оповещения и  связи  оказалась  на  высоте.  Фашистов
быстро  опознали  и  сосредоточенным  огнем  отсекли  от  наших   самолетов.
"Юнкерсы" повернули обратно, чтобы спустя некоторое время  попытаться  снова
прорваться к городу. Но  перед  ними  вновь  встала  сплошная  завеса  огня.
Попытка не удалась.
   Из этих фактов мы сделали для  себя  соответствующие  выводы.  Командир
корпуса издал приказ, обязывающий экипажи бдительнее  следить  за  воздухом,
немедленно доносить на командный пункт об обнаруженном противнике, ни в коем
случае не вести его на объект или свой аэродром,  как  говорят,  на  хвосте.
Этим же приказом устанавливались входные и  выходные  "ворота"  для  полетов
своей авиации, сигнал "Я - свой самолет".
   В частях состоялись партийные и комсомольские собрания с повесткой  дня
"Бдительность  -  наше  оружие".  Пропагандисты  и   агитаторы   провели   в
подразделениях беседы о вражеских происках и мерах борьбы с ними.
   Наши люди неоднократно убеждались в зверской жестокости  гитлеровцев  и
делали все необходимое для того, чтобы не оказаться  застигнутыми  врасплох.
Вот один из примеров.
   Почти год спустя после описываемых событий экипаж капитана  Ряплова  не
вернулся с боевого задания. Долго\211\ мы ничего не знали о  его  судьбе.  А
когда наши войска продвинулись далеко на запад, Ряплов неожиданно вернулся в
часть и рассказал о трагической гибели своих друзей.
   Истребители противника подожгли самолет над целью. Оба мотора вышли  из
строя.  Командир  экипажа  принял  решение  покинуть   машину.   Штурман   и
стрелок-радист первыми выпрыгнули с парашютами. На них тотчас  же  бросились
два "мессершмитта". Ряплов видел, как они расстреляли беззащитных товарищей.
Чтобы избежать такой же участи, он произвел затяжной прыжок.
   Капитан похоронил штурмана и радиста в лесу и направился на  восток,  к
своим.  Но  пробраться  оказалось  нелегко.  Отступавшие  вражеские   войска
заполонили дороги,  жгли  деревни.  Ряплов  углубился  в  лес,  устроился  в
землянке. Потом его приютил лесничий. Там он и дождался прихода наших войск.
   Гнев и жажду мести вызвал рассказ Ряплова о гибели боевых  друзей.  Так
сама война учила людей науке ненависти к фашистским оккупантам.
   В январе 1943 года корпус перелетел на Брянский фронт в район Лебедяни.
Летный состав разместился в примыкающих к аэродромам населенных  пунктах,  а
техники, механики, оружейники и личный состав обслуживающих подразделений  -
в  землянках.  Люди  быстро  приспособились  к  новым  условиям  и  наладили
немудреный фронтовой быт. В  землянках  и  домиках  появились  нары,  печки,
самодельные светильники из гильз. На неудобства никто не сетовал.
   В  этот  период  особую  активность  проявляли   фашистские   воздушные
разведчики. Хотя наши наземные войска  передвигались,  как  правило,  ночью,
полностью скрыть передислокацию частей было  трудно.  Мы  предполагали,  что
готовится большое наступление, но до поры,  до  времени  никаких  конкретных
планов командования не знали.
   Наряду с вылетами на разведку  и  бомбардировку  вражеских  тылов  наши
авиаторы знакомились с районом предстоящего театра военных действий, изучали
накопленный боевой опыт, а тыловые подразделения пополняли запасы  горючего,
вооружения и продовольствия.
   Вскоре генерала Каравацкого и  меня  вызвали  в  штаб  \212\  Брянского
фронта и приказали подготовить корпус к активным боевым действиям. О  сроках
и масштабах наступательной операции нам по-прежнему ничего не было известно.
Замысел Ставки Верховного Главнокомандования узнали гораздо позже.
   12 февраля 13-я и 48-я армии Брянского  фронта  перешли  в  наступление
против  2-й  немецкой  танковой  армии  и,  ломая   упорное   сопротивление,
устремились в обход Орла с юго-востока и юга.  Боясь  окружения,  фашистское
командование начало усиливать орловскую группировку частями и  соединениями,
снятыми с ржевско-вяземского плацдарма.
   22 февраля 16-я армия Западного фронта прорвала  первую  оборонительную
полосу противника и продвинулась на тринадцать километров. В  это  же  время
между  Брянским  и  Воронежским  фронтами   начали   развертываться   войска
Центрального фронта.
   Условия для ведения боевых  действий  были  тяжелыми.  Февраль  выдался
снежный.   Заметало   пути,   машины   буксовали,   образовывались   пробки.
Единственная железная дорога Касторная - Курск не справлялась с  переброской
войск. Нередко солдаты по пояс в снегу тащили на себе пулеметы,  минометы  и
даже противотанковые пушки. Однако, несмотря на это, 25 февраля  Центральный
фронт перешел в наступление, и немецкое командование  отдало  своим  войскам
приказ оставить плацдарм.
   Затем  перешли  в  наступление   войска   Калининского,   Западного   и
Северо-Западного  фронтов.  3  марта  советские  части  заняли  Ржев,  а  12
освободили  Вязьму.  Ржевско-вяземский  плацдарм,  на   который   фашистское
руководство возлагало большие надежды, был ликвидирован.
   Отступление гитлеровских войск  было  поспешным.  Отрезая  пути  отхода
врагу,  наша  бомбардировочная  авиация  в   нескольких   местах   разрушила
железнодорожные пути. Благодаря этому на станциях Ржев и Вязьма остались  не
вывезенными на запад сотни эшелонов с военными грузами и имуществом.
   Таким образом, советские войска, взяв в ноябре 1942 года стратегическую
инициативу, прочно удерживали ее за собой и начали наносить  по  врагу  один
удар за другим.
   Перед началом операции мы получили боевой приказ. \213\
   Частям корпуса ставилась задача поддерживать  13-ю  армию,  прорывавшую
фронт противника на участке Вышне-Альшаное, Алешки.
   С 26 по  30  января  наша  авиация  уничтожала  живую  силу  и  технику
противника в  районах  Голово,  Ожога.  Особенно  интенсивной  бомбардировке
подвергся железнодорожный узел Касторное, где скопилось  большое  количество
вражеских  эшелонов.  Экипажи  не  раз  вылетали  для  уничтожения  резервов
противника на участке Курск, Орел.
   С 1 по 13 марта усилия корпуса были сосредоточены  на  районах  Восход,
Красное  Поле,   Суры,   которые   противник   прикрывал   большими   силами
истребителей. Каждый вылет бомбардировщиков сопровождался жаркими  схватками
летчиков 15-й  воздушной  армии,  поддерживавшей  нас,  с  "мессершмиттами".
Помню, командующий этой армией прислал в  штаб  корпуса  телеграмму.  В  ней
говорилось: "Летчикам и техникам Каравацкого, принимавшим участие в  боях  8
марта 1943 года, за хорошее выполнение задания объявляю благодарность. Пятых
ин". В другой телеграмме сообщалось: "По  наблюдениям  и  отзывам  наземного
командования, авиация работала на поле боя отлично. Противник понес  большие
потери в живой силе и технике".
   За мужество и отвагу,  проявленные  в  воздушных  схватках,  свыше  ста
летчиков, штурманов и стрелков-радистов были награждены орденами. В числе их
ведущие групп капитаны Клейменов, Лобин, Анпилов, Андрюшин,  Солопов,  майор
Хохолин и многие другие.
   - Ну давно ли, Андрей Герасимович, получив приказ "Ни шагу  назад",  мы
не могли без укора совести смотреть друг другу в  глаза,  -  сказал  однажды
генерал Каравацкий. - А теперь об этом и не  думаем.  Бьем  фашистских  вояк
наотмашь, как и положено русским воинам.
   - Да, кризис миновал, - подтвердил я. - Неоценимую роль сыграла в  этом
Сталинградская  битва.  Народ,  армия  воочию  убедились,  что  врага  можно
остановить и уничтожить.
   В  состав  одной  из  дивизий  нашего  корпуса  влился  полк,   которым
командовал Александр Юрьевич  Якобсон.  Впервые  я  познакомился  с  ним  на
аэродроме Чернава под Ельцом, когда пикирующие  бомбардировщики  только  что
\214\ перелетели  из-под  Сталинграда.  Летчики,  штурманы,  стрелки-радисты
гордились тем, что  им  довелось  вместе  с  наземными  войсками  отстаивать
твердыню на Волге, громить окруженные войска, уничтожать танки и мотопехоту,
которые противник бросил с юга на выручку группировке, оказавшейся в прочном
огневом кольце. На груди каждого авиатора сияли ордена и  медали.  Несколько
человек получили высокое звание Героя Советского Союза.
   Самого командира я встретил на стартовом командном пункте.  Был  теплый
солнечный день. По небу плыли редкие пушистые облака. Легкий  ветерок  играл
полотнищем авиационного флага, укрепленного на будке СКП.  Война  войной,  а
порядки, установленные  в  авиации,  соблюдались.  Прежде  чем  подняться  в
воздух, экипажи запрашивали  у  руководителя  полетов  разрешение,  а  затем
докладывали  о  выполнении  бомбометания  по  учебным  целям  на   полигоне.
Чувствовалось, что командир твердо держит часть в руках.
   Отложив  микрофон,  полковник  поднялся  во  весь  свой  высокий  рост.
Кряжистый, с густой  шевелюрой,  похожей  на  спелую  рожь,  он  походил  на
былинного богатыря.
   - Время зря не теряем. Учимся, - коротко сказал он.

ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

   Полковник Якобсон рассказывал  о  людях  своего  полка,  об  их  боевых
подвигах. Чувствовалось, что он до тонкости знает каждого человека.
   - Да, кстати, - заметил он, - недавно к нам вернулся Воскресенский.  О,
этот человек многое пережил, но духом по-прежнему тверд. Вот послушайте, как
он выдержал испытание на прочность.
   Я стал внимательно слушать рассказ командира полка.
   - 19 сентября 1941 года, когда  группа  наших  самолетов  бомбила  штаб
Гудериана, машина Воскресенского была подбита  прямым  попаданием  зенитного
снаряда. Летчику удалось выпрыгнуть с парашютом. Обгоревшего, раненого,  его
схватили фашисты и после долгих, но безуспешных допросов  бросили  в  сарай.
Санитарке  путивльского  госпиталя  для  военнопленных   удалось   уговорить
главного врача оказать Воскресенскому помощь.
   Прошло несколько дней. Ожоги стали меньше \215\ беспокоить летчика,  но
простреленная рука нуждалась в длительном лечении. Однако не  физические,  а
душевные   страдания   лишили   Воскресенского    покоя.    Однажды    ночью
девушка-санитарка участливо спросила:
   - Больно?
   Летчик испытующе посмотрел на нее и указал рукой на сердце:
   - Вот тут больно.
   Девушка склонилась над ним и шепотом сказала:
   - Вам надо бежать. Будьте готовы завтра к ночи.
   Михаил с первого дня плена думал о  побеге,  и  теперь  его  беспокоила
только одна мысль: не провокация ли это?
   Санитарка оказалась истинной патриоткой. Слово  свое  она  сдержала.  В
следующую ночь, когда все уснули, летчик тихо  подошел  к  предусмотрительно
оставленному открытым окну и вылез в темный двор. В  условленном  месте  его
встретила подпольщица и глухими переулками провела на  окраину  города.  Там
ждали  Воскресенского  двое.  Познакомились.  Один  из  них  тоже   назвался
летчиком, другой - партизанским связным.
   Около года пробыл авиатор  в  партизанском  отряде  Ковпака.  Рана  его
зажила окончательно, и вместе с ковпаковцами он ходил на  задания.  Но  душа
его тосковала по небу, где однополчане дрались с ненавистным врагом.
   Вместе с летчиком Калининым, также волей случая  оказавшимся  в  отряде
партизан, его перебросили самолетом на Большую землю. Пути друзей разошлись.
Михаила Воскресенского определили в пехоту.
   - Но я же летчик, понимаете, летчик! - доказывал он. - Мое дело летать.
   - А документы?
   Документов у Воскресенского не было, но он продолжал настаивать,  чтобы
его отправили в Москву. В конце концов командир дивизии согласился. В Москве
навели нужные справки и сказали:
   - Ваш полк, товарищ Воскресенский, получает новые  самолеты.  -  И  ему
назвали город.
   - И вот смотрю и глазам не верю, - продолжал  Якобсон.  -  Передо  мной
Мишка Воскресенский. Мы считали его погибшим, а он живой-здоровый. Обнялись,
расцеловались. Рассказал он мне о своих злоключениях и попросил:
   - Товарищ командир, вызволите меня из пехоты. \216\
   - Как из пехоты? - не понял я.
   - Из самой что  ни  на  есть  настоящей.  Нахожусь  здесь,  в  запасной
стрелковой бригаде.
   На другой же день я поехал к командиру  бригады  полковнику  Петрову  и
сказал, что знаю Воскресенского как лучшего летчика, что надо отпустить  его
в родной полк. Петров оказался человеком сговорчивым:
   - Хорошо, забирайте своего пленника, -  сказал  он.-  В  небе  от  него
пользы будет больше, чем у нас, на земле.
   О судьбе Михаила Воскресенского я рассказал командиру дивизии,  он  тут
же распорядился:
   - Введите его в боевой строй.
   Дали Воскресенскому несколько провозных полетов.  Навыки  пилотирования
он восстановил быстро: сказалась прежняя  подготовка.  И  вот  настал  день,
когда Михаил снова повел самолет на боевое задание.  Ни  шквальный  зенитный
огонь, ни яростные атаки истребителей не остановили Воскресенского на пути к
цели. Я понимал его. Человеку очень хотелось реабилитировать себя, показать,
что он ни в чем не изменился,  что  по-прежнему  всей  душой  предан  нашему
общему делу. Летчик рвался на  самые  опасные  задания.  Недавно,  например,
летал на разведку. Штурмана убило осколком, самого Воскресенского ранило. Но
он довел самолет, посадил его. Из госпиталя, куда его определили на лечение,
сбежал через три дня. С перевязанной головой, он  снова  полетел  на  боевое
задание. И мы не препятствовали, знали:  в  нем  кипит  жгучая  ненависть  к
фашистам.
   - Вот  какие  люди  бывают,  Андрей  Герасимович,  -  закончил  рассказ
полковник Якобсон.
   Выслушав командира  полка,  я  пригласил  Воскресенского.  Он  вошел  в
землянку и, увидев незнакомого бригадного  комиссара,  почему-то  побледнел.
Думал, наверное, что опять начнутся расспросы, что могут даже отстранить  от
летного дела. Но я рассеял его сомнения:
   - Мне говорил о вас командир, как о человеке с чистой совестью.  Воюете
вы здорово. Так и бейте фашистов до победного конца.
   Лицо летчика заметно преобразилось, в глазах сверкнула радость.
   - Спасибо! - тихо сказал он.  -  Доверие  оправдаю,  товарищ  бригадный
комиссар.
   Михаил Григорьевич Воскресенский прошел всю \217\ войну. Потом  окончил
академию, стал полковником и до сих пер продолжает служить в рядах  славного
воинства пятого океана.
   В одном из бомбардировочных  полков  нашего  корпуса  воевал  лейтенант
Василий Челпанов. С виду тихий, застенчивый  паренек,  в  бою  он  буквально
преображался. Пожалуй, в  части  не  было  человека,  которому  бы  Челпанов
уступал в храбрости.
   Войну он начал на маленьком тихоходном  По-2,  возил  почту,  небольшие
грузы. Имя  лейтенанта  не  упоминалось  ни  в  оперативных  сводках,  ни  в
политических донесениях. Но вот разнеслась весть: Василий Челпанов  совершил
подвиг.
   ...Лейтенант  возвращался  на  свой   аэродром.   Монотонно   стрекотал
маломощный мотор фанерного "кукурузника", с  крыла  на  крыло  перебрасывали
самолет воздушные потоки. Ничто, казалось, не предвещало беды. На  горизонте
уже показались строения маленького городка, а за ним рукой подать  до  места
посадки.
   И  вдруг  хищным  коршуном  налетел  "мессершмитт".   Огненная   трасса
сверкнула перед самым носом челпановской машины.  Что  мог  противопоставить
беззащитный  По-2   быстроходному   истребителю,   вооруженному   пушкой   и
пулеметами? Вступить с ним в бой  было  равносильно  тому,  что  с  кулаками
броситься  на  бронированное  чудовище.  И  Василий  принимает  спасительное
решение: снизиться до самой земли и маневрировать в складках местности.
   Фашист, уверенный в своем превосходстве, не  торопился  расправиться  с
заранее  обреченной  жертвой:  то  пугнет  пулеметной  очередью,  то  ударит
пушечными снарядами. А По-2 нырял и нырял  по  балкам  и  овражкам.  Наконец
гитлеровцу  надоела  игра  в   кошки-мышки,   и   он   решил   покончить   с
"кукурузником". Но слишком поздно принял  это  решение:  в  баках  кончилось
горючее, пришлось садиться на нашей территории.
   - Ну и поводил же ты фашиста за  нос,  -  похвалил  Челпанова  командир
полка.
   Лейтенант только плечами пожал: что ж, мол, оставалось мне делать?
   - Сейчас звонили пехотинцы,  -  продолжал  командир,  -  сообщили,  что
приземлившийся гитлеровец взят в плен. \218\
   Василий давно мечтал  о  боевом  самолете  и  тут,  пользуясь  случаем,
попросил:
   - Переведите меня на Пе-2.
   - Хорошо, - согласился командир. - Смелые, инициативные люди нам нужны.
   Выделили Челпанову опытного инструктора. Тот "повозил" его  в  зоне,  и
вскоре доверили Челпанову боевую машину. Смышленый летчик быстро освоился  и
вместе с однополчанами  стал  летать  на  боевые  задания.  Ходил  он  и  на
разведку.
   У лейтенанта были  зоркие  глаза,  умение  отлично  ориентироваться  на
местности и маневрировать между  разрывами  зенитных  снарядов.  Командир  и
сослуживцы высоко ценили эти  качества  Челпанова.  Василий  стал  одним  из
лучших разведчиков полка.
   Однажды  лейтенант  вылетел  в  тыл  противника.  Несмотря  на  сильный
зенитный  огонь,  он  прорвался  к  объекту,  выполнил  боевое   задание   и
развернулся на свой аэродром. На обратном пути его перехватили  и  атаковали
два "мессершмитта". Самолет загорелся. Челпанов попытался сбить пламя  и  не
смог. Тогда он передал по радио разведданные  и  приказал  экипажу  покинуть
машину. Сам выпрыгнул последним. На землю опустились  только  два  парашюта.
Штурман был убит еще в кабине.
   Пехотинцы, наблюдавшие картину неравного  боя,  бросились  в  атаку  и,
оттеснив фашистов, выручили Челпанова и стрелка-радиста Виктора Кувшинова.
   Гибель боевого  друга  вызвала  у  Василия  новый  прилив  ненависти  к
гитлеровцам. Он стал воевать еще отважнее.
   Полк бомбил скопление войск противника в районе города Ливны. Уничтожив
в первом вылете несколько вражеских автомашин, Челпанов  попросил  командира
послать его еще раз на боевое  задание.  Отказать  лейтенанту  было  нельзя:
накануне ему сообщили, что его брат, штурман  самолета-бомбардировщика,  пал
смертью  храбрых.  Василия  одолевала  одна   страсть:   беспощадно   мстить
захватчикам за боевого друга и брата.
   Через два часа Челпанов во главе группы бомбардировщиков снова  вылетел
за линию фронта. Вражеские зенитки били нещадно. Небо  почернело  от  густых
шапок разрывов. Но бомбардировщики упорно рвались к цели. Вот  один  из  них
задымил и, сбросив бомбы, развернулся  \219\  на  обратный  курс.  В  машину
Челпанова тоже попали дна снаряда, но он, поразив  бомбами  цель,  снизился,
чтобы проштурмовать вражескую колонну.
   Заход. Еще заход. Внизу метались охваченные паникой фашисты. Челпанов и
члены его экипажа знали,  что  на  горящем  самолете  далеко  не  уйдешь,  а
выбрасываться с парашютами на территории, занятой врагом,  было  равносильно
смерти. И они приняли решение повторить легендарный подвиг экипажа Гастелло.
   В  последний  раз  взмыл  пикирующий  бомбардировщик  в  огненное  небо
Орловщины и факелом ринулся в скопище гитлеровских машин...
   В ряду отважных соколов, посмертно удостоенных звания Героя  Советского
Союза, появилось и имя Василия Челпанова.
   Полком, в составе которого до  последнего  вздоха  сражался  за  Родину
крылатый богатырь, командовал Герой Советского Союза Юрий Николаевич Горбко.
Он