тица. Держите тылы под  постоянным  надзором.
\296\
   Попрощавшись с командующим, я зашел  к  члену  Военного  совета  фронта
генерал-майору  Субботину,  потом  к  начальнику  политического   управления
Михаилу Михайловичу Пронину.
   Начальник  политуправления  хорошо  знал  8-ю  воздушную   армию,   дал
исчерпывающую  характеристику  ее  политработникам.  Чувствовалось,  что  за
плечами у него огромный опыт, годами выработанное к людям  партийное  чутье.
Мне особенно запали в душу его  слова:  "На  войне  не  любят  краснобаев  и
пустозвонов.  Больше  того,  их  презирают.  Человек  в  боевой   обстановке
проверяется не словами, а делами".
   Михаил Михайлович дал немало дельных  советов:  как  готовить  людей  к
предстоящей операции, как использовать в партийно-политической работе сводки
Информбюро, газеты,  журналы,  новые  песни,  отличные  стихи  и  очерки  К.
Симонова, поэзию А. Суркова  и  А.  Твардовского,  статьи  М.  Шолохова,  А.
Толстого, И. Эренбурга.
   В лице начальника политуправления фронта я нашел  хорошего  товарища  и
доброжелательного руководителя и не раз потом обращался к нему за советом  в
трудную минуту. Он восхищал  меня  природным  умом,  житейской  мудростью  и
богатыми наблюдениями.
   Вернувшись на КП Хрюкина, я доложил ему о своих беседах с командованием
фронта и передал просьбу Толбухина непременно побывать в тыловых частях.
   - Правильно советует, - согласился Тимофей Тимофеевич. - Я и сам  давно
собирался побывать там, да все некогда.
   Не откладывая дела, вместе с начальником тыла армии генералом Малышевым
и его заместителем по политической части Кузнецовым мы выехали  в  ближайший
район авиационного базирования. По дороге Малышев рассказал, что авиационные
части   армии   обеспечиваются   восемнадцатью   батальонами    аэродромного
обслуживания. Люди  работают  старательно,  но  мешает  весенняя  распутица.
Дороги разбиты, почти половина машин застряла в грязи, и не  знают,  как  их
вызволить.
   - А тракторы? - спрашиваю Малышева.
   - Только на тракторы и надежда, - говорит начальник тыла. - Но их мало.
В двадцать четвертом районе авиационного  базирования,  например,  семьдесят
процентов тракторов неисправны. Нет запасных частей. \297\
   - Пускай те, что исправны, работают день и ночь, - говорю Малышеву.
   - Так оно и получается, - уточняет генерал.
   Неожиданно наш "газик" подбросило,  потом  он  накренился  и  по  самые
ступицы ушел в жидкое месиво. Водитель пробовал вырвать машину, но  она  все
глубже застревала в грязи. Тогда он  вылез  и,  чертыхаясь,  начал  собирать
прошлогоднюю траву под колеса,  а  мы,  упираясь  плечами  в  кузов  машины,
усердно ее толкали.  Потные,  выпачканные,  с  превеликим  трудом  добрались
наконец до штаба тыловой части.
   Допоздна засиделись  с  командиром  батальона  и  его  заместителем  по
политической части, обсуждая, как лучше организовать  перевозку  горючего  и
боеприпасов со станции выгрузки на передовые аэродромы.
   Расчеты показали, что батальон должен справиться со своей задачей.  Тем
не менее с утра мы собрали водителей спецмашин и разъяснили им всю  важность
их работы. Шофер тогда был  важной  фигурой,  от  него  во  многом  зависело
бесперебойное снабжение фронта всем необходимым.
   В ближайших колхозах еще от добрых мирных времен остались в  мастерских
цепи. Мы попросили отдать их  нам.  Они  пригодятся  для  колес  грузовиков.
Водителям посоветовали иметь с собой лопаты, доски,  бревна,  которые  можно
было бы подкладывать на случай, если машина безнадежно застрянет в грязи.
   -  А  сколько  потребуется  грузов  на  первые  три  дня  операции?   -
поинтересовался я у начальника тыла.
   Генерал достал свой  "кондуит",,  в  котором  только  одному  ему  были
понятны какие-то пометки, и доложил:
   - Авиабомб - четыреста пятьдесят семь тонн, снарядов - сто сорок  шесть
тысяч штук, патронов -  четыреста  двадцать  четыре  тысячи,  горючего  -  в
пределах трех-восьми заправок на каждый самолет.
   В целом  получалась  внушительная  цифра  самых  разнообразных  грузов,
которые надо было любыми путями доставить на аэродром.
   Несколько дней мы ездили по тыловым частям, и я успел познакомиться  со
многими  командирами,  политработниками,  интендантами,  составил   истинное
представление о реальных возможностях батальонов, запросах  и  \298\  нуждах
людей. Все это чрезвычайно пригодилось в разгар боевых действий.
   Подготовительный период  к  предстоящей  операции  позволил  мне  также
побывать  во  многих  боевых  соединениях  и  частях,  познакомиться  с   их
руководителями. А частей и соединений, входивших в 8-ю воздушную армию, было
немало. Это 3-й истребительный  Никопольский  и  7-й  штурмовой  авиационные
корпуса, включавшие в свой состав по три  дивизии.  Кроме  того,  были:  1-я
гвардейская  штурмовая  Сталинградская  Краснознаменная,   6-я   гвардейская
бомбардировочная    Таганрогская,    2-я    гвардейская     бомбардировочная
Сталинградская, 6-я гвардейская истребительная Донская авиационные дивизии и
ряд других.
   Все они имели богатый боевой опыт и замечательные традиции. Чего стоил,
к примеру, истребительный корпус, которым командовал  генерал-майор  авиации
Евгений Яковлевич Савицкий! В его составе было много героев, слава о которых
гремела по всему фронту.
   О самом Евгении Яковлевиче я слышал немало лестного. Но не  думал,  что
он так молод. И вот передо мной предстал стройный,  порывистый  в  движениях
генерал. Ему было трудно усидеть на месте, его неукротимая натура  требовала
постоянного движения. Савицкий  был  прирожденным  истребителем,  и  летчики
любили его, подражали ему во всем.
   Говорил он обычно  резко,  отрывистыми  фразами,  но  никому  не  читал
нравоучений. И  я  невольно  тогда  задумался:  на  чем  зиждется  сила  его
авторитета? Позже убедился - на личном примере мужества и героизма.
   Савицкого трудно было  застать  в  штабе.  Целыми  днями  бывал  он  на
аэродромах, но при этом  не  разменивался  на  мелочи,  а  всегда  занимался
главным, отчего в первую очередь зависел успех боя. В центре  его  внимания,
разумеется, находились летчики. Он был требователен  к  ним,  зато  и  горой
стоял за них, не давал в обиду.
   Сидим однажды в  комнате  Савицкого,  разговариваем  о  текущих  делах.
Входит дежурный и докладывает:
   - Звонили из армии: Машенкин вернулся.
   - Алексей Машенкин, командир эскадрильи? - поднял брови Савицкий,  и  в
глазах его мелькнули радостные огоньки. - Как же, как же, знаю, из 812-го.
   - Он просится в свой полк, - продолжал \299\ докладывать дежурный, -  а
его не пускают. Говорят, без ручательства старших летать не разрешат.
   - Кто говорит? - встрепенулся Савицкий. - Пригласите ко мне Онуфриенко.
   Вошел Онуфриенко, и Савицкий сказал ему:
   - Вернулся Машенкин. Знаете его? Тот кивнул головой в знак согласия.
   - Сейчас же  оформите  от  моего  имени  ходатайство,  чтобы  Машенкина
направили в свой полк и допустили к полетам. Бумагу  эту  срочно  пошлите  в
отдел кадров армии.
   Когда мы  снова  остались  наедине,  генерал  рассказал  о  вернувшемся
летчике любопытную историю.  Оказывается,  Машенкина  в  свое  время  хотели
судить за то, что он сбежал из запасного  полка  с  маршевой  частью  майора
Еремина на Северо-Кавказский фронт и там сражался.
   - Я спросил прокурора, - продолжал  рассказывать  Савицкий,  -  за  что
летчика собираются судить? Ведь бежал-то он не с фронта, а на фронт. Словом,
отстояли парня.
   А в сентябре 1943 года в одном из  боев  немцы  подожгли  его  самолет.
Ждали возвращения Машенкина несколько дней. Не пришел. Решили, что погиб или
попал в плен. А сегодня вот объявился.
   На следующий день Машенкина доставили самолетом в штаб корпуса. Был  он
в ватнике, шапке-ушанке и рваных сапогах. Видать, нелегкая доля выпала этому
человеку.
   - Ну рассказывай, Машенкин, что произошло, - попросил его Савицкий.
   - Подбили меня, я сильно обгорел. Очнулся  в  каком-то  подвале.  Потом
куда-то повезли. Я попытался бежать, но гестаповцы поймали меня и  отправили
в лагерь. Оттуда сбежал к партизанам, а от них добрался сюда.
   - Молодчина, - похвалил его генерал. - Отправляйся в свой полк, приведи
себя в порядок, отдохни и снова летай на страх врагам.  Распоряжение  я  уже
дал.
   Надо было видеть, как засветились от радости глаза  летчика.  Он  хотел
что-то сказать, но от волнения смутился, махнул рукой и  поспешно  вышел  из
комнаты.
   - Другому, быть может, и не поверил  бы.  -  Комкор  встал,  пружинисто
прошелся по комнате. - А ему верю, потому что знаю его. \300\
   Машенкин продолжал храбро сражаться с противником, и всякие  подозрения
по отношению к  нему  отпали  сами  собой.  Я  понимал  кадровиков,  которые
усомнились в порядочности Машенкина: под влиянием  соответствующих  указаний
они проявляли к людям, побывавшим за линией фронта, особую  настороженность.
Но потом убедился, что товарищи нередко ошибались, с  недоверием  относились
даже к таким людям, репутация которых не вызывала никаких кривотолков.
   Если бы все мы  следовали  такому  примеру,  вряд  ли  бы  нам  удалось
сохранить многих офицеров и генералов, которые  служат  в  армии  и  поныне.
Расскажу о трех товарищах, которых хорошо знал.
   30 сентября 1943 года на боевое задание  в  район  реки  Молочная  ушла
истребительная эскадрилья Николая Левицкого. На  земле  в  ту  пору  гремели
кровавые сражения. Не менее жестокие схватки завязывались каждый  день  и  в
воздухе.
   Эскадрилью встретили почти семь десятков вражеских  машин.  Соотношение
сил было явно не в пользу наших истребителей. Однако они не дрогнули и смело
ринулись  в  атаку.  Завязалась  гигантская  карусель,  озаряемая  вспышками
разрывов и огненными трассами. В составе эскадрильи  был  старший  лейтенант
Григорий Дольников, высокий, красивый парень  с  фигурой  гимнаста.  Он  ужо
успел сбить два фашистских самолета, и у него кончились боеприпасы.
   Что  делать?  Выходить  из  боя?  Нет.  У  летчика  осталась  последняя
возможность уничтожить хотя  бы  еще  одного  фашиста  -  таран.  И  он,  не
раздумывая,  направил  свой   истребитель   на   подвернувшийся   фашистский
бомбардировщик. Удар. Истребитель потерял управление. Загорелась  кабина.  С
трудом отстегнув привязные ремни, раненый Григорий выбросился  с  парашютом.
На некоторое время он потерял сознание, и шелковое полотнище накрыло  его  с
головой.
   Когда очнулся - на него навалился десяток фашистских  солдат.  Григорий
пытался вырваться, по получил сильный удар по голове. Скрутили парня - и  на
допрос в Каховку.
   Он скрыл от эсэсовцев свою подлинную фамилию.
   Его посадили в  карцер,  допрашивали,  били.  Раненая  нога  опухла,  и
началась гангрена. Тяжелобольных  \301\  отвезли  в  Вознесенскую  больницу.
Попал туда и Дольников. Операцию ему делали без наркоза, привязали  к  столу
ремнями, а чтобы не кричал, воткнули в рот грязное полотенце.
   Потом он немного поправился,  стал  ходить.  Первая  попытка  совершить
побег окончилась провалом. В числе других Григория повели на расстрел. Затем
по каким-то причинам расстрел отменили.  Беглецов  пять  суток  держали  без
пищи, а позже под конвоем  направили  в  концлагерь.  В  деревне  Мартыновка
пленных остановили на ночевку. И  тут  Григорию  удалось  убить  часового  и
бежать. Вместе с ним скрылись в ночной тьме еще несколько летчиков.  Местные
жители спрятали их, переправили в  партизанский  отряд  "Советская  Родина",
которым командовал партийный работник Владимир Шевченко.
   А в апреле,  в  самый  разгар  Крымской  операции,  Григорий  Дольников
вернулся в родной полк  -  обросший,  худой,  в  замусоленной  телогрейке  и
валенках. О своей нелегкой судьбе он рассказал мне. Меня поразила сила  духа
этого  человека.  Пройдя  через  тяжелейшие  испытания,  Дольников   остался
несгибаемым.
   - Что вы дальше намерены делать? - спросил я в конце беседы.
   - Как что? - удивился он. - Воевать.
   И в этом ответе не было никакой бравады. Он рвался в  бой  потому,  что
больше жизни любил Родину. Я одобрил его решение,  хотя  некоторые  товарищи
советовали воздержаться выпускать его  на  боевые  задания,  предлагали  ему
должность, не связанную с летной работой.
   Дольников категорически воспротивился. Он хотел по-прежнему  драться  с
врагом только в воздухе. И я понимал  его,  верил  ему.  Верил  потому,  что
Дольников был плоть от плоти,  кровь  от  крови  своего  народа.  Отец  его,
кочегар депо Путиловского завода,  выступал  против  царя,  позже  утверждал
Советскую власть,  был  председателем  сельсовета,  а  на  склоне  лет  стал
лесником-объездчиком.   Сам   Григорий   до   армии    работал    бригадиром
вагоноремонтного завода и получил, таким образом, хорошую трудовую  закалку,
вступил в партию. Спрашивается, какие были основания не доверять ему?
   Дрался  Дольников  с  ожесточением.  К  концу  войны  счет  сбитых   им
фашистских самолетов достиг пятнадцати. \302\
   А  потом  Григорий  Устинович  Дольников  стал  генералом,  заслуженным
военным летчиком СССР.
   Трагические дни  пережил  выдающийся  летчик  пашей  армии  -  Владимир
Лавриненков. Ныне он  генерал-лейтенант  авиации,  дважды  Герой  Советского
Союза.
   24 августа 1943 года во  главе  четверки  истребителей  он  вылетел  на
прикрытие наземных войск,  готовившихся  к  наступлению  в  районе  Матвеева
кургана. Пришли они в самый раз: туда же, только с противоположной  стороны,
нацелилась большая группа "юнкерсов".
   - Прикрой! - передал Лавриненков  по  радио  своему  ведомому  старшему
лейтенанту Тарасову и устремился на ФВ-190.
   Первая атака не принесла успеха. Фашист развернулся и стал уходить,  но
Лавриненков не хотел упускать его.  Однако  вторая  очередь  тоже  оказалась
безрезультатной. Сделав левый разворот, он  оказался  выше  противника  и  с
пикирования снова устремился в атаку. Не успев вывести самолет,  Лавриненков
врезался в "фокке-вульф", и тот пошел к земле.
   У "ястребка" отвалилось  хвостовое  оперение.  Управлять  им  было  уже
нельзя,  и  Лавриненков  выпрыгнул  с  парашютом  на   территорию,   занятую
противником.
   Как ни отбивался, враги скрутили его, на мотоцикл - и в штаб. Обыскали.
В кармане оказались продаттестат и личная фотокарточка со Звездой  Героя  на
груди.
   - О, руссиш, герой? Гут-гут!
   Потом допрос и карцер, допрос и карцер.  Через  шесть  дней  с  группой
других советских летчиков Лавриненкова под конвоем  отправляют  в  Германию.
Еще на станции перед отправкой он договаривается с подполковником  Ковалевым
и капитаном Карюкиным бежать...
   Ночь. Медленно постукивают  колеса  вагонов.  Охрана  дремлет,  наконец
засыпает. Когда поезд на подъеме замедлил ход,  Лавриненков  тихо  открывает
дверь, прыгает. За ним Карюкин. Ковалева схватили.
   Летчики шли по ночам на восток  и  через  пять  дней  достигли  Днепра.
Сражались вместе с партизанами. Карюкин в одной из схваток  геройски  погиб.
Лавриненкова партизаны перебросили на Большую землю. Так он снова оказался в
родном полку.
   Когда я беседовал  с  ним,  прежде  всего  поинтересовался  биографией.
Типичный русский парень. Родился  в  \303\  деревне  Птахино,  Починковского
района, Смоленской области. Был рабочим. Окончил авиационное  училище.  С  1
июля 1942 года на  фронте.  В  том  же  году  вступил  и  партию.  Последняя
должность - командир эскадрильи 9-го гвардейского Одесского ордена  Красного
Знамени истребительного  авиаполка.  Награжден  четырьмя  орденами  Красного
Знамени, орденом Ленина, Золотой Звездой Героя.
   Не  могло   зародиться   сомнение   относительно   порядочности   этого
заслуженного, проверенного делом человека. Нельзя было отлучать  летчика  от
того, что составляло смысл всей его жизни - борьбы с врагом.  И  мы,  обходя
формальные рогатки, снова вручили ему самолет-истребитель и благословили  на
ратные подвиги. И не ошиблись.
   Однажды мне сообщили,  что  с  боевого  задания  не  вернулся  командир
дивизии полковник Чубченков. Он вылетел со  штурманом  майором  Абрамовым  и
специалистом аэродромного отдела капитаном  Калугиным  на  поиски  площадок,
пригодных для перебазирования полков: наземные  войска  быстро  продвигались
вперед, и авиация не могла отставать от них.
   Я  тут  же  сообщил  об   этом   Хрюкину.   Он   распорядился   послать
самолет-разведчик по тому же маршруту, но  которому  летел  Чубченков.  Часа
через три летчик возвратился и доложил:
   - Самолет обнаружен в степи, вот здесь, - и показал на карте. -  Машина
исправна, а где экипаж - неизвестно.
   Таинственная история исчезновения командира дивизии прояснилась  позже.
Оказывается, когда самолет приземлился, на экипаж  внезапно  напала  большая
группа гитлеровцев.  Силы  были  слишком  неравны,  и  Чубченков  со  своими
товарищами попал в очень тяжелое положение...
   В конце войны, когда из  фашистских  лагерей  смерти  были  освобождены
многие  пленники,  мы  узнали  подробности  трагической  судьбы   полковника
Чубченкова. В числе других летчиков он был  узником  Маутхаузена.  Их  ждала
смерть.  И  вот  полковники  Исупов,  Чубчепков,  Герой   Советского   Союза
подполковник Власов и капитан Мордовцев разработали дерзкий план  побега.  К
сожалению, в блоке э 20 нашелся предатель,  выдавший  охране  \304\  замысел
советских офицеров. На глазах пятисот заключенных их расстреляли.
   Однако расправа над ними не сломила духа остальных  военнопленных.  Они
подняли восстание. Штурмом взяли каменную  стену,  забросали  охранников  на
сторожевых вышках  булыжниками  и  бросились  через  колючую  проволоку,  по
которой был пропущен электрический ток...
   Война не исключала трагических эпизодов, и умалчивать о  них  -  значит
писать не всю правду. В конечном итоге наши летчики вместе с другими воинами
Советской Армии одержали блистательную победу над врагом. И это главное.
   В какую бы беду ни попадали авиаторы, они выполняли свой воинский  долг
до последней возможности. Вот замечательный пример того.
   Штурмовики,  ведомые  лейтенантом  Демехиным,   под   прикрытием   пары
истребителей атаковали вражеский аэродром близ Николаева.  Один  "ястребок",
подбитый зенитным огнем, произвел вынужденную посадку. Получив разрешение от
ведущего группы, лейтенант Милованов устремился на выручку попавшего в  беду
летчика. Но взлететь он не мог: на самолете оказались поврежденными покрышка
колеса и подкос шасси. А к месту посадки уже спешили гитлеровцы.
   Тогда Демехин передал по радио своему ведомому Клюеву:
   - Прикрой. Иду на посадку.
   В конце пробега самолет Демехина застрял в не успевшей  еще  подсохнуть
пахоте. Создалась трагическая обстановка. Теперь уже не один летчик, а  пять
человек могли попасть в лапы врага или погибнуть в неравной борьбе с ним.
   Неподалеку жители местных  сел  рыли  окопы.  Они  бросились  к  машине
Демехина, выкатили ее  на  твердый  грунт.  Подбежали  Милованов,  воздушный
стрелок, летчик-истребитель.
   Пять человек кое-как разместились в двухместной машине, Демехин дал газ
и поднялся в воздух.  Это  ли  не  пример  дружбы,  взаимовыручки  советских
летчиков? Милованов и Демехин рисковали собой, но товарищей  не  оставили  в
беде.
   На следующий  день  из  истребительного  соединения  на  имя  командира
штурмовой дивизии пришла  \305\  телеграмма.  В  ней  говорилось:  "Выражаем
искреннюю благодарность летчикам-штурмовикам за спасение младшего лейтенанта
Стапа. Только авиаторам нашей страны присущ подобный героизм. Заверяем  вас,
что истребители никогда не забудут этого. Мы еще больше будем крепить боевое
содружество с вами, добиваясь победы над заклятым врагом".
   Телеграмму зачитали во  всех  полках  дивизии.  Демехина  и  Милованова
представили к званию Героя Советского Союза, а Клюева и воздушных стрелков -
к боевым орденам. Позже за спасение товарища, попавшего в беду, звание Героя
Советского  Со